Ну а когда к ней подошел Макс, то она и вовсе расслабилась, почувствовав себя дома и осознав, что здесь и сейчас ее жизнь круто меняется. Она не могла сказать как, но была уверена, что ровно с этой секунды превращается в другого человека, Алену Вторую.
Каждое свободное место вдоль стен этой странной комнаты было занято скульптурами. И, как потом выяснилось, каждому, впервые пришедшему сюда, Макс устраивал маленькую экскурсию по периметру этой комнаты.
Поэтому и сейчас он предложил показать свои работы. Оказалось, что только небольшое количество скульптур было сделано для себя, а основное – на заказ, но по воле обстоятельств эти заказанные скульптуры так и остались здесь, в мастерской. Каждая из них имела свою историю и причины проживать в этом месте. Про каждую вещь с улыбкой и активной жестикуляцией, иногда вставляя острое словцо, Макс рассказывал совершенно невероятную историю.
Лена была поражена, услышав этот очень приятный и, чувствовалось, отточенный за множество прогонов спектакль. Она была изумлена, с каким почтением к ней отнесся Макс и как по-взрослому он с ней разговаривал. И даже пикантные словечки в его рассказе скорее были просто острой приправой к пресному блюду экскурсии, а не оттачиванием ненормативной лексики перед и так хорошо осведомленным подростком.
Когда они завершили обход комнаты по кругу по часовой стрелке, закончив его у самого входа, то там обнаружился незамеченный Леной холодильник, раковина и электрический чайник, который уже вскипел и ждал только момента быть поставленным на стол.
На другой стороне стола, который в силу своей огромности находился на таком отдалении, что в первые минуты пребывания здесь Лена не могла разобрать, что там лежало, жили своей игрушечной жизнью вылепленные маленькие фигурки на скамеечках, десятисантиметровые скульптурки и бюстики. Очевидно пока это были только наброски оригинальных работ, но уже сделанные с большой степенью точности. Тут находились и хорошо известные актеры, вылепленные в полный рост, и фигурки знаменитых людей, и сидящие на скамеечках совершенно незнакомые ей персонажи, которых, как сказал Макс, принято рассматривать, оценивать, ранжировать по степени нравится-не нравится, похож-не похож, и всячески обсуждать, чтобы он слышал отзывы, понимал куда и как развивается и «не звездился без надобности».
Над этой фразой Лена особо поулыбалась, потому что у нее эта «звездистость» была врожденной чертой характера, и только оттого что она сейчас оказалась в таком бедственном положении, она изо всех сил пыталась скрыть это качество, о котором ей толковали родители и учителя. Она привыкла к нудным нотациям типа, что «ты еще ничего такого не совершила, чтобы себя так вести». А потом выходило, что и когда даже что-то сделаешь достойное, то опять вести себя так не гоже, а надо быть скромной, отзывчивой и рассудительной. У старающейся все время и любыми путями выделиться Ленки, эти слова вызывали раздражение. Она протестовала и внутренне, и внешне, и потому что поведенческие ее привычки были таковы, у нее не имелось близких друзей, кроме Лариски. У нее было достаточно приятелей, поклонников и последователей, тех, кто делал из нее кумира, подражал и набивался в друзья, а, оказавшись близко, пытался скинуть ее с воздвигнутого ей самой пьедестала и занять на нем место. А друзей… друзей, кроме Ларки у нее не было…
А здесь – взрослый мужчина…
«Кстати, сколько ему лет?» – подумалось Лене.
…Здесь взрослый мужчина, художник, разговаривает с ней без выпендрежа и превосходства и ставит ее в такое положение, что она может высказываться об его работах, критиковать, одобрять и не быть при этом достаточно жестоко им осмеянной, в результате своей некомпетентности или отсутствия художественного образования.
Она выплыла из своих мыслей, увидев что Макс указывает на одну из стен, рассказывая про висящую на ней картину. Эта картина была подарена знакомым художником, но дома ей места не нашлось, а потому она теперь живет здесь, в мастерской, вкупе с остальными двадцатью полотнами, не нашедшими своего места в другом доме. И только тут Лена осознала, что все стены густо увешаны картинами, а помещение не такое и большое, да и окна не так высоки, как показались изначально. При ближайшем рассмотрении все вокруг оказалось покрыто слоем пыли.
«А, – подумала она, – видимо эффект белизны дает гипсовая пыль, вот почему все такое нереально яркое, даже потолок.»
– Ну хватит прелюдий, – сказал Макс, – давай чай пить.
На столе уже стояли чашки и сахар, пара бубликов и буханка черного хлеба, наполовину порезанная.
– Ребят, а в холодильнике смотрели? Может есть что-то более романтическое для гостьи? – сказал Макс, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Да, я не голодная, и… – поспешила ответить Лена.
– Ну, слово королевы – закон. Наливайте чай Алене Второй.
На самом деле Лена была страшно голодна, и булка, лежащая у нее в сумке, не давала ей покоя с той самой минуты, как была куплена. Казалось, что запах хлеба пробивается из пакета, щекочет ноздри и пропитывает всю одежду. И даже когда она, бросив сумку у стола, двигалась вдоль комнаты, запах шел с ней вместе.
Ей налили чай, пододвинули хлеб и сахар и, наполнив свои чашки, стали разговаривать о непонятных ей вещах, совершенно не замечая ее присутствия. Все ребята учились в «художке», так они называли это заведение между собой, а что это было школа, студия или училище она не знала и пока не спрашивала, стараясь не обращать на себя лишнего внимания. Она пила чай и ела кусок черного хлеба, показывая всем видом, насколько не интересует ее этот кусок, и ест она его от безделья, а не оттого, что хочет есть.
Разговор крутился вокруг картин, скульптур, заказов, краски и литья, то есть в тех сферах, в которых она не понимала совсем, а у нее было время подумать, как объяснить всем, кто она такая, как остаться здесь ночевать хотя бы сегодня, как…
– Алена Вторая, Алена! Ты нас заслушалась? Или у тебя проблемы? – выдернул ее из построения вариантов голос Прищуренного, Алексея.
– А то, – ответила она, продолжая выстраивать цепочку умозаключений и никак не идя на контакт дальше.
– Интересно… – протянули они хором с Максом. – Какие же?
– Домой надо переться, чтобы сказать матери, что я задерживаюсь. Я ведь уезжала к подруге, обещала после обеда быть дома, а дело к вечеру, – и ее лицо выразило все спектры добропорядочности и страдания, какие знало.
– В чем вопрос? Позвони домой, вот проблема!
И тут Лена поняла, как она дальше разыграет партию.
– Не могу позвонить. Нет телефона. Мы только переехали. У нас даже еще и мебели нормальной нет. Родители купили хату, ну и… даже спать негде, подушки и одеяла только. Всю мебель старшему брату оставили…
Боже, что она несет, подумалось ей, что она несет! У нее и брата-то никогда не было!
– Придется идти… Мобильника тоже у матери нет.
– Да, и мне сегодня домой, – сказал Макс. – Не может ли кто-то из вас остаться здесь? У меня клиент с утра, а я могу подзадержаться. Встретить его надо бы, чаем напоить…
Ребята почти одновременно помотали головами – не можем.
– У нас нулевая, очень рано надо быть. – ответил за всех Артем.
Лене было непонятно все из того, что они сказали, однако сам отказ порадовал безгранично: «Йес, у нее есть ночлег!», а вслух она очень сдержанно, обращаясь к Максу, сказала.
– Я могу. Если ты, конечно, не боишься меня здесь одну оставлять.
– А что мне бояться? – хохотнул Макс, – Литье что-ли сопрешь? Так кому оно кроме заказчиков нужно? Остальное так же бесценно, на помойке собрано. Если сможешь ночевать, премного буду благодарен.
– Да, – сказала Ленка, – Только к матери смотаюсь. Да и предупредить ее надо, что ночевать не приду… ну и одежду взять. А где спать? Раскладушка-то хоть есть? – спросила она оглянувшись.
– Пойдем, Алена Вторая, – сказал Макс. – я же тебе не все показал. Святая святых осталась.
И он довольно грациозно поднялся со стула и направился в сторону входной двери. Там, между холодильником и раковиной оказалась лесенка, которая вела наверх и которую Лена почему-то изначально не заметила. Эта лесенка шла как-то назад из зала, вбок, и приводила на второй этаж в достаточно темную комнату без окон. Вид этой комнаты совершенно не соответствовал нижнему залу. Он уже не рождал этого вдохновенно – восхищенного «А-а-х», а вызывал чувство недоумения своим контрастом. Это был уже современный мир – двухспальная кровать, телевизор, DVD и книги на полках по стенам.
