– То есть… – Кайтен попытался осмыслить, – просто от дурных мыслей тоже эта погань появляется? И тогда… – он похолодел от этой мысли, – та тварь, которая меня укусила, могла появиться из-за меня же? Из-за того, что я боялся и о всяких гадостях думал?

– Ну, нет, – Ан-Мару улыбнулась. – Тварь, конечно, не из-за тебя появилась. Хотя ты правильно понял, именно так они и возникают. Только у леса теперь порог терпения повысился, как философы выражаются. На заре времен, пожалуй, он действительно на всякую мелочь реагировал. Но теперь представь только, сколько всякой гадости думается и чувствуется на его окраинах! Мы тут утонули бы в тварях. Лес стал терпеливее с тех пор.

– Да уж, – Кайтен вспомнил город, в котором так долго жил. Если бы каждое дурное чувство, которое испытывал любой из его жителей, немедленно превращалось в зубастое чудовище… – Да невозможно выжить в таком месте! – В испуге воскликнул он.

– Выжили ведь, – невозмутимо возразила Ан-Мару. – В таком месте выгоднее всего быть человеком счастливым и простодушным. Такими люди и были. Довольно долго мы оставались большими детьми. Только стражи всегда были и до сих пор остаются немного… как бы чужими. Они единственные, кто развивает в себе разрушительную силу. И еще кузнецы вынуждены вечно пребывать в равновесии, не позволяя своей силе стать ни разрушительной, ни созидательной. Иногда и с ними, конечно, случается. Тогда кузнец, который склонился к разрушительной силе, сможет ковать отныне только оружие, а тот, в котором возобладала созидательная сила, сможет создать все, кроме оружия.

В этом месте Кайтен вообще ничего не понял, но переспрашивать не стал. Доисторический мир, пока еще смутный, постепенно воочию лепился перед ним, и ему хотелось слушать дальше.

– Люди постепенно открывали силы и учились ими пользоваться, – продолжала Ан-Мару. – Песенники сочиняли новые песни, а люди их пели. От этого зрели вкусные плоды, и их собирали. Ведьмы изучали свойства трав, находили способы лечения ран, потому что болезней тогда почти еще не было. Люди ведь ели все подряд, и хоть что-то из всего оказывалось лечебным. И все охотно кормили и песенников, и ведьм, потому что еды было вдоволь, и добывать ее было просто. Старики, которым становилось трудно ползать по зарослям в поисках пищи, уходили в особые большие жилища и принимались переписывать старые книги и записывать новые предания. Так появились писцы. Так оно и до сих пор происходит. А после того появилась и наука.

Ан-Мару снова замолчала, взгляд ее затуманился, словно она вглядывалась в то давнее прошлое, о котором рассказывала. Какое-то мечтательное выражение было в ее взоре, наверное, к науке она была неравнодушна.

– Чистая наука, так ее называли. Потом, позже, стали именовать философией. Чистая наука стремилась познать связь всех вещей, строение мира, смысл бытия, суть всех явлений. Это было как новая игрушка для тех больших детей, какими было все человечество. Наивными, восторженными глазами смотрели они на все, что казалось огромными достижениями. Это видно из летописей, – пояснила ведьма, явно опасаясь, что ее рассказ примут за чистейшую лирику. – Все записи того времени тщательно переписываются на протяжении многих веков. Так что и ты, если захочешь, сможешь прочитать переданные слово в слово тексты тех времен и составить собственное суждение.

– И вы их все читали? – не удержался Кайтен.

– Очень многие, – важно кивнула Ан-Мару. – Все не перечитать, даже если тысячу лет прожить, очень уж много накопилось. Но это для нас для всех обязательно: прочитать как можно больше.

– Для всех – в смысле, для элиты? – сообразил Кайтен.

– Ну да, можно и так сказать, – старуха улыбнулась как-то виновато. – Ты только не подумай, что мы сами читаем, а другим не даем. Просто сами ж не хотят. Им, простым людям, зачем много знать и много думать? Они знают, кого и когда нужно слушаться, а больше-то им вроде и незачем.

Кайтен понимающе кивнул. С этим он сталкивался и дома, да что там, он и сам был такой: зачем забивать себе голову лишней информацией, если все, что от него требуется, это знать, за какую ручку тянуть?

– Ученые тогда и вели за собой общество, – продолжала Ан-Мару. – Точнее, увлекали. Тогда нельзя было сказать: делайте все вот так. Зато можно было сказать: посмотрите, как можно делать! И люди принимались так делать, потому что это было ново и интересно. Из чистой науки постепенно стала отделяться механика. Философы тогда не очень это одобряли, потому что считали, будто наука не должна применяться во всяких мелочах, а должна искать потаенный смысл всех вещей. Но простым людям механика очень понравилась, поскольку она сумела облегчить их труд. Появилось множество изобретений и приспособлений. Придумали колесо, рычаг, ворот, мельницу, да мало ли что еще. Ящеров когда-то тогда же приручили. Все их дикие родичи нынче уже вымерли, а этих мы сохранили. Они очень тогда помогали, когда люди принялись строить.

– Что строить? – уточнил Кайтен.

– А города. Вон, стену каменную видишь? – Ан-Мару указала пальцем за спину охотника. – Тогда строили. Ну, чуток попозже. Люди научились разрезать камень и строить из него, а философы подали идею продвижения вглубь леса, на север. И то сказать, маловато стало места на юге. Людям-то хорошо жилось, привольно, детей много рождалось. Вот и начали понемногу двигаться на север. Медленно продвигались. Лес-то рубить не особо можно, а вот камень – сколько угодно. Потому строили дома из камня, а камень возили больше с южных берегов, там много было подходящих скал. Вот и возили. А раз возить, нужна дорога. А чтоб дорогу проложить, надо с лесом договариваться. По нескольку веков дороги прокладывали. Потихоньку везли камень на север. Но мало-помалу расселялись. А потом, когда достаточно далеко на север забрались, обнаружили кое-что очень интересное.

– И что же? – Кайтен подался вперед, совершенно заинтригованный.

– Зиму! – торжественно объявила ведьма.

– Не понял, – недоуменно признался охотник.

– Зимой-то что происходит? Когда выпадает снег, что делают травы, деревья, насекомые, звери некоторые?

– Н-ну… – Кайтен лихорадочно пытался сообразить, каким может быть правильный ответ. – Трава вянет… Насекомые… спят, наверное…

– Спят, – важно подтвердила Ан-Мару. – Вот в чем все дело. Зимой лес спит. Он впадает в спячку, ничего не чувствует и не воспринимает.

– И тогда его можно рубить! – обрадовался Кайтен.

– Да как бы не так! Вот люди тоже так подумали. Мол, не реагирует, так мы сейчас все и вырубим, сколько нам надо. А как пришла весна, лес проснулся и наплодил тварей за каждое срубленное деревце.

– А тогда я не понял, в чем состояло великое открытие, – обиженно проворчал Кайтен. – Ничего же не изменилось.

– Да, поначалу не изменилось, – кивнула ведьма. – Да только это открытие оказалось предвестьем раскола. Люди, которые ушли на север, в какой-то момент оказались под влиянием новой идеи. И целую зиму эту идею обдумывали: что можно прожить без леса. Без постоянного страха перед тварями. Потом-то твари вернулись, и немногие тогда сумели спастись, но вот идея сама осталась. С тех пор об этом нет-нет, да задумывались. То одни, то другие. Тогда-то и раскололось человечество на два лагеря. Одни говорили о тирании леса, о том, что человеку не следует жить в вечном страхе, подчинять свои нужды взбалмошным желаниям какого-то непонятного существа, которое даже живым назвать сложно. Они говорили, что человечество должно освободиться от власти леса. Что лес нужно вырубить, а вместо него построить дома и распахать поля. А другие не желали ничего менять, им нравилась безмятежная жизнь, целебные травы, а что ради этого приходилось считаться с желаниями леса, так это дело привычное. Были и третьи, самые осторожные. Те говорили, что дело это неясное, что на лесе, может быть, вся земля держится, и стоит его уничтожить, как приключится глобальная катастрофа. А самое что неприятное, среди этих третьих было очень много следящих. А уж они про лес знают побольше всех остальных.