– Про Манташа, – сказала мама. Но мне показалось, что она сказала это иным тоном, потому что отец растерялся еще больше и сказал:

– Нет, не про Манташа… Да, вспомнил, про отца Армена, хороший был человек, очень хороший был человек, Армен весь в него.

Аргина, также, небезразлична к Армену, я это заметил давно. Мы, даже, вместе однажды поехали в Тартарское ущелье посмотреть на строительство водохранилища. Туда поехали на “Виллисе” Армена. Как только мы спустились к реке в ущелье, словно спускаясь с гор, редкий туман расстелился над рекой, и солнечные лучи, проходя через него, отражались в реке, и вода в ней блестела, переливалась в лучах осеннего солнца.

Там и тут, слева и справа от дороги, какие-то парни продавали в ведрах кизил и орехи. Завидев машины, поднимали ведра вверх. Аргина сидела на переднем сиденьи, рядом с Арменом, а я, оставшись на заднем сиденьи один, прилипал то к одному окну, то к другому. Это было незабываемое путешествие в сопровождении зажигательной музыки из магнитофона. Высовывая голову из машины, я с интересом наблюдал горные склоны, утопающие в солнечных лучах, девственные леса и прозрачный Тартар, окрашенный в разноцветье гор.

Увлекшись разговором, Армен и Аргина почти забыли про меня. Они о чем-то непрерывно говорили, смеялись, и, несмотря на сильный встречный ветер, я слышал обрывки их веселого разговора. Армен вел машину на большой скорости, что мне очень нравилось. Дорога стремительно уходила назад из-под колес, а ветер беспрерывно свистел, фу-ш-ш-ш…

– Медленно езжай, Армен, – просит Аргина, легонько касаясь плеча Армена, – не видишь, повсюду ухабы?

– Боишься? – улыбается Армен, на мгновенье поворачиваясь к Аргине.

Его рука ложится на ее руку, и его пальцы нежно сжимают их. Он в этот момент вел машину только левой рукой.

– Смотри на дорогу, ты же можешь нас скинуть в ущелье.

– Моя машина знает, кто здесь сидит, она такое не сделает.

– Все равно, на дорогу смотри. Ты, что, впервые меня видишь?

– Нет, конечно, но каждый раз, когда вижу тебя, мне кажется, что в первый раз, и каждый раз влюбляюсь с первого взгляда. Знаешь, мне достаточно было увидеть тебя одно мгновение, чтобы потом не забыть целую жизнь.

– И когда это было?

– Когда ты еще школьницей впервые приехала к нам. С того времени. Всегда вспоминаю.

– Поэтому тебе хочется меня похитить и увезти на далекую-далекую планету? -смеется Аргина.

– Да. Точно, догадалась. Решил похитить. Шеф мой добрый старик, он обязательно отдаст машину.

– А зачем похищать… когда я согласна?.. – глаза Аргины таинственно сверкают, и улыбка рождается на ее пухлых губах и расходится по всему лицу.– Я согласна, – полуоборачиваясь в сторону Армена, говорит Аргина, – Похищай меня, но не на этой машине. На твоем старом грузовике. Увези меня на далекую-далекую планету.

Армен задумчиво смотрит на Аргину. улыбается.

– Ты знаешь. в последнее время… только не смейся над моими словами, хорошо?

– Говори, смеяться не буду, – отвечает Аргина. – Неужели я когда-нибудь смеялась над твоими словами?

– То, что я чувствую в последнее время, похоже на то, что чувствуют в религиозном экстазе верующие. Смешно, но я свой грузовик , который списан и брошен в одном углу гаража, забыть не могу. Не могу забыть по той причине, что на нем впервые привез тебя в село. Иногда, ловлю себя на мысли о том, что хочу зайти в гараж, втайне от всех, встать перед ним на колени и боготворить, как идола.

Я представляю Армена, стоящего на коленях перед старым грузовиком и молящегося, и, честное слово, еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. И кто это говорит – Армен… Нет, я поменял мнение о нем. Я бы, вместо Аргины, не стерпел, прямо потерял бы сознание от смеха. А она… А она и не думает смеяться, смотрит на Армена с интересом и вниманием, будто ждет, что он еще заговорит. Неужели ей, действительно, нравится это безрассудство? Ничего не понимаю. А Армен продолжает свое.

– Смешно, наверное…

– Совершенно, нет.

– Каждый раз, проезжая по большой дороге, ведущей в село, мимо понурого персикового дерева, где ты впервые вышла из грузовика, чуть притормаживая машину, я говорю: "Привет, старик, ты даже представить не можешь, как я рад, встречая тебя на своем пути." Я это говорю вполне серьезно. Ты не веришь мне? Смейся надо мной, но поверь.

– Верю…

Господи, неужели можно поверить в такой бред? Если даже меня станут вешать, все равно , не поверю. А Аргина верит. Удивительно, очень удивительно… Подожди… о каком персиковом дереве речь?! На большой дороге, ведущей в село, понурое персиковое дерево… Значит, Аргина в то время в село приехала на его грузовике. Вот, почему Армен так быстро уехал… Не хотел, чтобы кто– то видел. Как это я не узнал его машину? В то время тоже, помню, грузовик оказался мне знакомым. Но издалека не смог точно определить – Армена машина, или чужая. Да, я многое понял тогда, в Тартарском ущелье. Наблюдал строительство с фундамента плотины, а, заодно, в дороге подтвердились все мои прежние подозрения.

Пышный букет сирени ждет на подоконнике, и я тоже с нетерпением жду Аргину. Я слышу на лестнице ее легкие шаги. Сердце мое, почему-то,, начинает быстро колотиться. Волнуюсь, наверное. Аргина входит со светлой улыбкой на лице, своим приподнятоым настроением заряжая меня.

– Ну, как ты себя чувствуешь, Абик?

– Ничего, неплохо, – говорю я, улыбаясь, и взглядом показываю на подоконник. Аргина тоже смотри в ту сторону.

– Это что за чудесные цветы, кто принес? – последние слова она произносит почти шепотом. Я делаю вид, что ничего не заметил и говорю с невинным видом:

– Меружан.

– Кто? – у Аргины глаза даже округляются.

– Меружан, смеюсь я, сапожник Меружан.

Аргина берет букет и неожиданно достает оттуда свернутую бумажку – записку Армена. Я приблизительно даже предполагаю, что там написано. Вместо того, чтоб писать письмо, нужно было пойти в школу, вызвать Аргину и сказать ей то, что нужно. Тупой! Нет, наверное, не хотел идти в школу.

Я притворяюсь, что даже представления не имею, что там может быть написано. Аргина раскрывает бумажку и тихим шепотом спрашивает:

– Так, значит, говоришь, кто принес? – Оба от души дружно смеемся, и я незаметно для Аргины, заглядывая в записку, читаю: " Прости , срочно уехал в Мартакерт. Вечером жди. Твой Армен." После чего Аргина говорит пониженным шепотом:

– Абик, ты никому не скажешь?

– Не бойся, не скажу. Даже маме не скажу, – обещаю я.

А потом, тем не менее, не выдержав, спросил?

– Армен, действительно, твой?

– Что-о?

– Он там пишет: "Твой Армен".

– Прекрати, Абик. Стыдно тебе. Зачем читаешь чужие письма? – И, Боже мой, как она покраснела. Как маленькая девочка.

– А он разве чужой? – теперь таинственно улыбаюсь я. Аргина смотрит на меня строго, но я вижу, что она совершенно не сердится на меня, ее губы раскрываются, как роза в капельках росы, от теплого прикосновения солнечных лучей, и улыбка расползается по ее очаровательному лицу.

Потом небо сразу потемнело, постепенно на село стал опускаться вечер. Это то время суток, когда колхозники возвращаются с работы. Все село наполняется веселыми окриками, в одиночку и группами люди начинают собираться на лобном месте – демонстрировать свое остроумие, а председатель колхоза Габриел Балаян, как и все, с сигаретой во рту, стоит на открытом балконе колхозного правления и сверху посылает команды в разные стороны, то, словно, сердясь, то внезапно с хохотом хлопает кого-то, из стоящих рядом, по спине. Это еще и то время суток, когда медленно раскачиваясь, с пастбищ возвращается стадо, и, не то от тоски, не то с голоду, во дворах жалобно мычат телята, из разных дворов доносится ленивый лай собак, в темном лесу начинает кричать ночная птица. Мама подоила корову, и я, как всегда, позволил нашему дурному теленку вдоволь пососать пахнущее цветами молоко матери, потом загнал теленка в хлев, к овцам. а корову привязал во дворе, к врытому в землю железному колышку. Кур загнал на насест, приготовил ведро похлёбки из вареного картофеля и ячменной муки, вылил в корыто и дал свиньям, которых откармливаем, и только после этого побежал домой готовить уроки.