Где Аргина? Почему ее больше не видно? Ужас охватывает меня. Я начинаю плакать. Везде крики, возгласы.

И вдруг я вижу Армена. Почему-то, раздет по пояс, полностью черный от копоти, он только что вытащил из окна очередного больного, и теперь, кидаясь в разные стороны, ищет кого-то…

– Армен, – кричу я, – Армен, сюда, Армен…

Я ему говорю, что Аргина там, внутри.

– Она вошла туда, и до сих пор ее нет.

Армен, не теряя ни минуты, бросается в дверной проем, откуда клубами валит дым вперемешку с пламенем. Однако, он только исчезает в этом дыму, как из окна второго этажа вырывается огонь, как семиглавый дракон, слизывает оконные рамы, которые мгновенно охватывает пламя. Еще пара секунд, и ,внезапно, искры пламени огромным кострищем поднимаются в небо, и в вопиющем реве огня на мгновение замирают ужасающие крики и рыдания собравшихся.

– Кровля рухнула, – кричит председатель колхоза Габриел Балаян, стоя на балконе здания сельсовета, – все отойдите, часть кровли рухнула, отойдите, сейчас полностью рухнет, назад…

Я невольно отпрыгиваю в сторону. В глубине души я лелею мысль о том, что Армен еще успеет спасти Аргину…

Плача от горя и безысходности, окаменевший, я смотрю на дверной проем.

Армен выходит оттуда, полностью покрытый копотью, брюки на нем дымятся, но он не обращает на это внимания. Остановившись, устремляет взгляд к небу, и так, застыв, смотрит какое-то мгновение.

Будто отрешенный от мира, я также смотрю вверх, удивительно, но этой ночью луна окрашена в красный цвет.

– Аргииинааа, – охрипшим, ужасающим звериным голосом рычит Армен, и, будто, от удара тяжелого крана по голове, пошатываясь, продвигается на пару шагов, потом, неожиданно, падает на колени оземь, закрывая лицо руками…

И, вновь , в наше село пришла весна. Персиковые деревья привычно расцвели, и цветы у них красно-фиолетовые. Я шагаю по знакомым тропинкам, и шаги мои меня непроизвольно ведут туда, где круглый год цветы, где тут и там красиво поют жаворонки. Близкие и родные моему сердцу тропинки. Я шагаю вперед. Вот ущелье Бахчут. А вот и сельский пастух Рома сидит на холме и пасет коз. Он смотрит в сторону села. А в селе весна, и куры-несушки звонко кудахчут.

Из ущелья Бахчут выходит девушка с кувшином на плече. Она идет по тропинке, ведущей в село, и мокрый медный кувшин переливается на солнце. Все по-прежнему, все, до боли, без изменений.

Вот и сельское кладбище.

Ветер колышет высокую траву под весенними лучами солнца. Я пробегаю глазами по знакомым словам, взгляд мой останавливается на выгравированной золотыми буквами надписи на большом белом памятнике: ”Аргина, ты любила цветы…Ты тоже была неувядаемым цветком…”

Я подхожу, кладу руку на холодный камень, деревенская привычка, что означает, «Здравствуй, родная, я Тебя не забыл…»

Вдали, отливая красным цветом от маков, легонько колышутся поля, грустно перекликаются перепелки – ках-кыга. шах-кыга, шах-кыга, ках-кыга… Я долго стою молча, и мне кажется, что далекий голос еле слышно шепчет: " Я из этого села никуда не уеду. Останусь с вами навсегда…"

Сдерживая слезы, я поворачиваюсь и смотрю в сторону села. Внизу, в ущелье, блестит и своим прежним голосом поет речка Барак Джур, видно одиноко понурое, персиковое дерево у большой дороги, ведущей в село, у которой сломалась ветка, потеряв свою весну… Эта ветка не увидела эти цветы, которые есть сейчас и будут каждый год, когда наступит весна, и персиковые деревья снова расцветут красно-фиолетовыми цветами…

Отшумели, прошли дожди осенние…

М. Яхшунц

Незаметно наступила и прошла зима, малоснежная и теплая. Потом, как два праздничных, веселых дня, блеснули весна и лето. И вот, наступила осень, с дождями, с редким, уже последним, холодным, ярким сиянием солнца, с опавшими разноцветными, увядшими листьями под деревьями, прохладным воздухом, с утренней росой и густыми, влажными туманами. За последнюю неделю – выдался первый день без дождя, когда с утра под осенним солнцем на приусадебных участках, на улицах и в лесах, раскинутых вокруг села, деревья сверкали, пылали множеством красок, начиная от чистого золота и до бирюзы. А потом сразу наступил темный вечер.

Анаит пожелала спокойной ночи дежурному врачу, медсестре и вышла из больницы. Луна была далеко в пути, и не дошла пока до села Хндзахут , затерявшегося в горах, и все вокруг: поля, леса, горы и ущелья были погружены в беспросветную темноту. Во дворе больницы лишь верхние ветки лип, едва заметно для глаза, качались в синеватой дымке. Этот вечер, почему-то, показался Анаит не совсем обычным. Хотя был обычный вечер, тем не менее, почему-то, он вдруг показался ей таковым. Ее сердце было не на месте… Сердце чувствовало что-то, не то тоску, не то тревогу. Устала, наверное. Она постояла несколько минут на деревянной лестнице сельской больницы, пока глаза привыкнут к темноте, только потом пошла по протоптанной после дождя тропинке…

В первое время, после окончания в Степанакерте медицинского техникума, она приехала в село и начала работать в больнице. Попадая во вторую смену, мать ее всегда встречала. Мать стояла по ту сторону ограды, в темноте, ожидая её. Потом выходила Анаит и, увидев мать, говорила: "Мама, ты опять пришла? Я, что, дорогу не знаю?" Она брала ее под руку и они, мать и дочь, шли по дороге, ведущей домой. Анаит не хотела, чтобы мать, устав после полевых работ, приходила встречать ее. Но мать ее не слушала, приходила каждый вечер. Анаит шла молча, опустив голову, а мать безостановочно говорила, и говорила всегда, почти, об одном и том же: о том, что на полях осталось много невыкопанного картофеля, а сегодня-завтра может выпасть снег, что по ночам в горах уже изморозь, что сейчас хорошо зарабатывают на молочных фермах, раньше было не так. Говорила про ворчливого отца Анаит, у которого осколки с войны, сидевшие в теле, при изменениях погоды дают о себе знать. Но больше всего она говорила о себе: какие она трудности перенесла в молодости, как из-за куска хлеба ее отдали замуж в четырнадцать лет. "Неужели можно сравнивать с сегодняшней жизнью. Радио есть, телевизор есть, холодильник и стиральная машинка в доме, в магазине всего полно, в конце месяца пенсию приносят на дом, получай и живи, как душе угодно… Но наше время уже прошло. О какой жизни речь, если тебе уже исполнилось семьдесят. В этом возрасте думаешь, как душу Богу отдать, а не о том, как жить." Анаит было грустно и нудно слушать каждый раз одни и те же истории, и поэтому она, в душе, тайно радовалась, когда попадала в первую смену.

Сейчас ее никто не встречает, хотя и мать жива, и у нее есть муж и сын… Анаит выходит из больницы, погруженная в свои мысли, идет по дороге, которая ведет между огородами и домами, виляя по разным сторонам спящей деревни. Потом выпрямляется, спускается в ущелье, переходит по деревянному мостику, под которым тихонько журчит безымянная маленькая речка, берущая начало в горах, и долго поднимается к их дворам, раскинутым на вершине противоположной горы. Молча идет Анаит по белеющей в темноте дороге, и никто не встречается ей, она в раздумьях, воспоминаниях, день за днем, восстанавливает в памяти свою жизнь. В ночной темноте легко думается, мысли приходят сами по себе, выстраиваются чередой. Все пережитое воскресает в памяти, становится явным, и Анаит каждый раз удивляется, почему ее жизнь сложилась так бездарно и глупо? В какой из дней она дала трещину, и эта трещина, постепенно разрослась в пропасть, в которую с каждым днем все ужаснее становится заглядывать. Кто виноват в том что ты имеешь все: любимого сына и любящего мужа, крышу над головой, есть у тебя и любимая работа… все, кроме одного, чего ты жаждала всю жизнь, – немного счастья… Много лет назад, когда отец был жив, он сказал одну фразу. Непонятно, почему, Анаит в последнее время часто вспоминает ее. " Птичка есть, коричневая такая, в поле живет, счастье похоже на эту птичку, – тогда сказал отец. – Садится перед твоими глазами, в двух шагах от тебя, хочешь поймать ее, прыгает и садится чуть в стороне, думаешь, еще шаг сделаю – и поймаю. Обманывая, ведет , эээ, Бог знает, куда.... Человеческое счастье похоже на эту маленькую птичку, кажется, вот, уже близко, сейчас доберешься до счастья, но нет…как та птичка, оно, снова, уводит тебя, и до конца так и идешь за счастьем и никогда не доходишь." И, неужели, невозможно прожить без этого самого счастья? Можно, конечно, при этом, небо остается безбрежным небом с его черной пустотой, звёзды – обыкновенными звёздами, которые не то, чтоб улыбались или мигали в ночном небе, а просто так светят далеким, холодным светом, ручей, протекающий возле, дома, не звенит резвым детским смехом, а просто течет себе, неся родниковые воды с гор в колхозные огороды. А, ведь, было же другое время, когда все было по-иному: и звезды радостно мигали в темном бархате неба, и ручеек смеялся звонким, детским смехом.