Но машина важнее, чем обиженный священник, которого не признают. Итак, если кто-то не хочет быть ее деталью, он волен уйти, и тогда она перестроится; она никого не держит. Она не заметит ушедшего. Иногда машина занимается сортировкой: тогда в тоскливом и непредсказуемом порядке летят головы, одна за другою. Это знал хитрый Публий Корнелий Тацит, и книги его монотонны. Но если ты не ушел, не отступил вовремя, особенно если она сортирует, тогда тебе горе. Тот, кто не ушел по какой-то причине, громоздит ошибку на ошибку, а это ведет его к гибели. Об этом знают врачи и боятся, но молчат об этом. А адвокаты говорят, что бездна призывает бездну.

Выделенный становится жертвою сам. А вокруг него возникают загонщики. Есть и плакальщики: все видят, все знают и умывают руки - когда наступит пора пропадать Герхардту Вегенеру, то плакать из-за него будет Людвиг. Всегда есть честный свидетель - тот, кто видит и запоминает; эту роль выбрал себе милашка и книжник Людвиг. Все эти люди нужны, чтобы погиб только один, тот, кто намечен в жертву. Если их не будет, то жертва погубит других, уведет за собой. И вот, твердо зная все это, жертвою стал Бенедикт, он был с этим согласен. Не было у него ни преследователей, ни плакальщиков; преследовать мог бы священник, а плакать - Антон, но оба оказались слишком молоды.

Игнатий подумал, что его возлюбленный и покровитель, возможно, сходит с ума. И правда, его одержимость побегом казалась бредовой. Но бред - это неверно направленный инстинкт мысли; при верной направленности он может спасти. Бенедикт не бредил - он точно знал, что уходить нужно - так домашние гуси поздней осенью понимают, что нужно лететь. Как домашний гусь, Бенедикт не знал, куда и как лететь и не рассчитывал силы. Игнатий очень твердо знал, как можно выпасть из машины: ведь тот, кто жил в замкнутых пространствах кораблей и карательных отрядов, с тем большей легкостью понимает, что творится в захудалом университете.

Итак, Простофиля Бенедикт становился жертвой. Человек циничный, он привык определять твердую цену своим падениям и сейчас делал это ради того, чтобы вывести из-под удара Игнатия. А того, что Игнатий делает в точности то же самое, он и знать не желал. Страсть, цинизм и высокомерие не то чтобы ввели его в заблуждение, но ошибаться заставили сразу, и он это, конечно, заметил. Зачем соглашаются участвовать в этой игре? Чтоб избежать отчаяния.

Как это проявилось? Прежде Бенедикт жил в ладу с хозяином своего тела - но теперь хозяин пребывал в недоумении. Благодаря этому согласию, ректор непринужденно, как и двигался, плыл в потоке времени, пользовался им, но сейчас начал сбоить и заметил это. В третий раз прогулявшись туда-сюда, он ушел к красному крылу библиотеки и уселся на лавочку. Антон и его кот уже вернулись на чердак, Вегенер обстоятельно исповедовался, а Людвиг рылся в своем сундуке. Юноша поучал кота примерно так: "Базиль, ты должен гулять сам по себе! Тебе нельзя таскаться за мной и сидеть у меня на плече, не то нас обвинят в колдовстве". Кот слушал и, казалось, кивал.

А Бенедикт сидел на лавочке и следил за пространством - до сих пор ему не приходилось специально выслеживать Игнатия, они сталкивались удачно и как бы случайно; это Бенедикта уже не тревожило и не унижало, а хозяин его тела не замечал, что частота сокращений сердца все возрастает.

Когда позднее утро окончательно вступило в свои права, Бенедикт забеспокоился. Дело в том, что Игнатий взял с собой кухонную тележку, и до обеда повара потребовали бы вывезти отбросы и помои. Значит, вернуться было на самом деле пора. Именно тогда, когда тревога Бенедикта достигла своего зенита, Игнатий и пригнал тележку. Чуть повременив, Бенедикт встал и решил прогуляться в сторону кухни.

А там происходил вот такой разговор.

"Кухонный мальчик", а на самом деле здоровенный детина уже почти без прыщей, вынес два чана с помоями и ждал, посасывая кость - это повара решили извиниться за вчерашнюю капусту. Чуть погодя - ворота были уже открыты - Игнатий шустро подогнал тележку.

- Спасибо, Мартин! - сказал он, отирая пот.

- Да ладно!

Парень был серьезен, от рождения туповат и не умел смеяться. В силу прирожденной тупости Мартин сказал следующее:

- Прости, Игнатий. Урса очень жалко, он хороший был. Я было приготовил ему костей...

- Да ладно! Слушай, Мартин, у вас там есть отрава?

- Не, нельзя, мы не держим. Только кот да мышеловки.

- Хорошо. Ты, это, капусту увез бы подальше. Чтоб не воняла тут.

Мартин, вроде бы в чем-то виноватый, погрузил свои чаны и кивнул в сторону ворот. Игнатий тоже согласно кивнул. Пожав друг другу руки, они расстались, а Бенедикт медленно направил шаги в сторону кухни.

Там его окатило волною теплого света и он, пофыркивая и стискивая челюсти, спросил:

- Ты... Тебе зачем это... Зачем был нужен тот золотой?

Игнатий скривился и замотал головою:

- Да, ... ..., не знаю! - махнул рукой и улыбнулся, но тут же угас. - Хотел было невод и лодку, хватило бы...

Игнатий как-то обмолвился, что его родители прямо-таки жили в кабаке. Папаша пил, а мамаша снимала матросню. Если папаша бывал-таки дома, то бил всех, кто попадется, смертным боем. Сыновья тоже это пробовали, но делали ноги, если мамка приводила к себе мужика получше. Ничего у них не было, только старая лодка не на ходу, да всегда пустой амбар на сваях. Дети рождались и уходили туда же - в море, в кабак и, если очень повезет, замуж.

- Угу...

- Да лучше бы домишко.

Тут опьянел уже Бенедикт:

- Я так понимаю, это у тебя... э-э... не один золотой?

- Угу. Серебро есть...

- Ну так и покупай свой домишко. Смотри, когда меня переизберут, я уйду в монастырь. - Бенедикт нахмурился очень серьезно, - А уж оттуда я найду, как выбираться.

- А! - понял с облегчением Игнатий, - Это мне искать домик в предместье?

- Ага! У меня кое-что было, я возмещу.

- Это предложение? - воинственно хихикнул Игнатий. И педантично добавил. - Уже второе.

- Почему это второе? - отчего-то разозлился Бенедикт. - Третье - забыл, как ты собирался уходить, а?!

- Угу. От тебя уйдешь, как же!

Издалека могло показаться, что ректор отчитывает слугу за не вовремя возвращенную тележку, но этим должен был бы заниматься старший повар. Поскольку Игнатий все правильно понял и пришел в себя, Бенедикт махнул рукою и удалился обратно на библиотечную лавочку.

Игнатий тут же снова ссутулился, но Бенедикт этого уже не видел.

Разгоряченный и злой, как будто бы его только что унизили, Бенедикт подумал секунду и решил: счастье это фальшиво, он сказал то, что хотел услышать Игнатий - о грядущем покое. Он же знал - на вопрос его ответа нет, и любовник тут ему не поможет; скорее, помешает и ускорит гибель. И вовсе не по причине дурости. Этот морячок все еще слишком беззаботен и независим, а думать приходится Бенедикту. Матрос демонстрирует беззаботность и независимость, как ему и полагается.

Сам же Бенедикт решил подумать "про себя"; он сам пришел к именам этих различений Людвига и в уме часто ими пользовался. Итак, что происходит? Бенедикт возмущен; пребывая в возмущении, редкостно не зависящий ни от Игнатия, ни от университета, он думает: пока он был и странствовал один, его душа была жива и беседовала с ним, он видел ее как некий колеблющийся шар; десять лет назад она стала средством связи, но между чем и чем? между телами возлюбленных, между университетом и его ректором. Он возмущен потому, что ему, человеку старому, все еще предстоит жить так, как живут трусливые и хитрые школьники, а Игнатий с этим согласен. Еще бы нет, если украденный золотой ему возместится, и домик купит именно он! Бенедикт решил так, как понравится Игнатию. Но сам он знает надежно: этого мало, это слишком хорошо, чтобы стать правдой. Легкомысленный моряк не хочет этого понимать. Или лукавит. Тогда... Тогда?