Annotation
Семкова Мария Петровна
Семкова Мария Петровна
3. Убежища
Убежища
Я хочу знать Бога и душу.
Августин Аврелий.
Я называюсь Никто - и товарищи все так меня называют.
Одиссей - Полифему.
Ректор Бенедикт, не давая себе в том отчета, мог делаться невидимкой не только после наступления сумерек. Способность эту он знал за собою давно, он и днем выглядел серовато, пыльновато; его, бывало, не находили посетители - а он, оказывается, мог просто сидеть в углу собственного кабинета за книгою. И вот сейчас его коллеги думали, наверное: если погас в окне мутный скачущий ореол маленькой свечи, то, значит, предводитель отложил свои записи и лег. А запоздавшие студенты точно знали: вот сначала он сидел, перебирал денежные, учебные и иные долги, а потом улегся мечтать и строить козни против очередного хорошенького мальчика или мальчиков. Бенедикт, хоть и прозвали его Простофилей, отлично знал, что именно о нем могут думать - всегда или одно, или другое.
Сам же он, лишь опустились плотные сумерки, уже был в сторожке у ворот, сидел на низкой скамеечке (о такие в купеческих домах снимают сапоги) и смотрел в стенку. На стены отскакивали те же пыльные и тусклые мелкие отсветы, потрескивала сальная свечка; казалось, что собеседник его, Игнатий, такой же серый, но темней, ниже и мощнее, совершенно слился с тенями.
"И он умеет становиться невидимым - но к чему это сейчас?" - медленно подумал Бенедикт. Игнатий, словно бы читая мысли, пошевелился - и, не выходя из теней, потянулся к бочке, заместительнице стола, взял кувшин и плеснул сидр по кружкам - сперва в правую, потом в левую. Присев обратно на мешок, набитый туго, всякими чистыми тряпками и обрывками, приобнял за шею желто-пегого пса. У того висят и слюни, и губы, и уши, и даже складки на шее, а глаза прямо-таки коровьи, но не синевато-черные, а ткмно-карие. Это помесь овчарки-пастуха и тех собак, что разыскивают путников в горах, и зовут его Урс. Почесав в складках собачьей шеи, Игнатий глотнул сидра и посмотрел наконец на Бенедикта; глаза его не блестели даже при свече. Вообще-то, всегда казалось, что глядит он не на близкие предметы, а то ли внутрь себя, то ли вдаль. Бенедикт склонил голову, взглянул на Игнатия сверху вниз, отчего шея его выгнулась, как у стервятника, и тоже отхлебнул. Потом поглядел на стены - сейчас бурые, они в дневном свете слабо отливали медом или янтарем, и такими же янтарными были и яблочный сидр, и пламя.
Смотрелись собеседники странновато: тот, что сидел на мешке, одет был бедно, острижен в кружок и шевелился очень скупо, придерживая голову пса почти под мышкой, над коленом; кончиками пальцев он медленно вел по спирали, которую недотепа-гончар выдавил ракушками и улитками на кувшине из серой глины. Второй, более подвижный, пригнулся и сидел, больно уперев локоть в колено, плотно охватив подбородок и закрывая пальцем рот; этот седоват, горбонос, щеки запавшие, хотя зубов он не терял - похож на ту птицу из Африки с хищной головой и журавлиными ногами, что охотится на ядовитых змей. Игнатий крепко потер затылок, а Бенедикт взял у него кувшин и встряхнул. Заплескало, но совсем на дне.
- Увы.
- Тут и так было мало.
Оцепенение вроде бы прошло. Урс высвободил голову и лег, далеко вытянув голову. Игнатий почесал его за ухом, а Бенедикт, яростно помотав головой, продолжил разговор. Строили его привычно, следуя правилам Эзопа. Так, архиепископ назывался у них просто дядей Рудольфом, а приезжий инквизитор - Млатоглавом.
- Я не знаю, как ему это удалось! - отчаянно сказал Бенедикт.
Игнатий поглядел тускло и проворчал:
- Неважно, как. ЧТО они сделали?
- Смотри. - Бенедикт чуть развел ладони и приподнял брови, как делал это на лекциях. - Сегодня утром Млатоглав прибыл в резиденцию дяди Руди и пробыл там долго, почти до обеда. С ним был тот, лопоухий и с маленьким лицом...
- Видел его. Похож на гиену, уши острые...
- Будь он неладен! - Бенндикт как-то судорожно замахал сразу всеми пальцами, тень его на миг превратилась в паука и схватила неподвижную тень собеседника, потом отскочила. - Такие, как он, у меня вылетают с богословского факультета после первого же семестра! - шипел далее ректор, а Урс настораживал то ухо, что оказалось сверху, в такт шипению, - Сколько книг этой гиене нужно сожрать и выблеаать, чтобы написать одну, да и то не свою?!
- Не знаю.
- Так вот, эта бездарность нащипала цитат и комментариев отовсюду, отовсюду, обобрала чуть ли не всех отцов Церкви ради своей...
- И что?
- Да. Это просто идиот, его предисловие - снотворное. Зато Млатоглав - настоящая ищейка. То, что он пишет, убеждает: да, есть ведьмы, да, так с ними борются. Чем более жестоко, тем лучше будет потом.
-Импотенты, - усмехнулся Ингатий.
- Хуже. Это какой-то разврат, замешанный на страхе и на боли...
Оба опустошили кружки, и Бенедикт продолжил:
- Потом Млатоглав отправился в ратушу и как-то работал там с документами. Говорят, что был чем-то недоволен... Вернулся к дядюшке Рудольфу, и тот уединился с ним до вечера. А вот потом случилось самое странное. Тот, который похож на гиену, Якоб Как-Его-Там, уехал в монастырь еще раньше. А перед закатом, вижу, выезжает сам дядя Руди с пышной свитой и с ним Млатоглав на лучшем коне. Дядюшка что-то говорит и говорит, а у гостя вид чуть озабоченный, но не злой и не азартный. Руди сам отвез его в монастырь, вернулся - и завтра эти палачи уедут из города!
- Пока не уедут, не надо бы...
- Угу.
Игнатий еще раз всплеснул кувшином, розлил остаток, и с сидром было покончено.
- Что ты об этом думаешь?
- Не знаю. Дядя Руди не желает делиться властью и никогда не хотел. Настоятель, наверное, тоже. Они люди образованные, в отличие...
- Но почему уехали эти?
- Понятия не имею. Университетский город, кто здесь принимает ведьм всерьез?
- Да хоть бы твои студенты, эти сыновья купеческие со своими папашками!
- У нас, скорее, будут искать ереси, а не ведьм. Тем более, что занесли ту, из Гаммельна.
- Ее сейчас нет?
- Вроде бы нет. И еретики - не его специальность. Он пишет там, у себя, что женское зло, зло ведьм, куда опаснее мужского. Он, кажется, сам не верит в колдунов, потому что те не женщины. И, надеюсь, не верит в педерастию, потому что женщины влекут всех мужчин без исключения, насильтвенно. А для охоты на еретиков у него просто не хватит образования. Он, наверное, не хочет терять ни капли своей славы и связываться с магистрами и докторами - я надеюсь. Свяжется - может получиться конфуз. Я думаю, он торопится на охоту и едет дальше - туда, где люди посерее.
- Что ж, - встал и расправился Игнатий, стал выше и шире, но глаза его так и не заблестели, - Значит, никто из нас не окажется на костре. Вопросов больше нет?
- Д-да, - передернуло Бенедикта, - Это же не ересь.
- И не отречешься, Простофиля, чтобы удавили!
