На этом месте Людвиг совсем замечтался, и ему представился древний жестокий Аполлон, отстреливающий всякую ложь, что нарождается под Солнцем. Жаль, он не успел застрелить Пандору...

Что же мы имеем? Вся жизнь нашего ректора состоит из вещей-заместителей. Светское образование вместо духовного сана. Философия и логика вместо богословия. Студенты вместо равных. Вместо беспощадности - трусость; будь он еще хоть немного пугливей, ему подсунули бы и жену вместо мужчины. Он не живет, и купить его нельзя, но перепугать очень даже можно. У него есть только три настоящие вещи - его книги, его рукописи и его Игнатий. Их-то он и защищает, крадучись, исподтишка. Хорошо запуганный холерик из-за этого меланхоликом никогда не сделается.

А вот и он сам, из церкви вышел и задержался - задрал голову до предела и таращится на шпиль, словно деревенский зевака. Что ж, пусть себе стоит, а мы посмотрим. Людвиг отлично знал, что играет в игры городских старух. Он сидит на скамеечке и наблюдает. Это знают все. Но, в отличие от старух, он своими наблюдениями ни с кем не делится. Его окружение - люди умные, они сами обо всем догадываются. А иных он при себе и рядом с собою не терпит. А тут как раз и магистр Месснер успешно сдал свой здешний экзамен. Он наконец-то выпустил свои многострадальные уши (теперь красные и чуть помятые), хихикнул, погладил кота и сказал:

- Все, доктор Коль, я сдаюсь, смысла нет! Вы меня обложили.

Жестокосердный Людвиг Коль допрос продолжил:

- А где это я тебя обложил, покажи-ка?

- Вот. И вот.

- И вот!!!

Мальчик увидел угрозу явную и угрозу очень хорошо замаскированную. Но просмотрел опасность средней силы, угрозу слоном, довольно далекую.

- Очень хорошо!

- Что мне делать сегодня, доктор Коль?

- Посмотрим потом, воскресенье же. А сейчас иди, поешь. Иди, иди. Фигуры оставь!

Людвиг продолжил то ли свое старушечье развлечение, то ли размышление над партией - а был ли у мальчика хоть какой-то выход? Вроде бы и нет. Бенедикт тем временем опустил голову, разглядывая что-то на земле - но ничего на той земле не было, даже травы, просто у ректора закружилась голова. Шпиль этой церкви на самом деле невысок, но построен так, что снизу кажется: эта игла вонзается в небеса. Дело в том, что двор тесный, и от церкви просто не отступить далеко. Со стороны города рядом с нею понастроил домов всякий университетский люд.

Кот все еще принюхивался то к белым фигурам, то к пальцам доктора Коля, поглядывал вопросительно. Людвиг взмахнул пальцами:

- А ты чего сидишь тут, белоглазый? Беги-ка за хозяином!

Базиль спрыгнул со скамеечки, по своей привычке промедлив и странно квакнув. Антон поджидал его (высматривал, нет ли поблизости большого желто-пегого пса), и толстому коту не пришлось бежать слишком быстро.

Людвиг Коль собирал книги и читал людей. Именно он настаивал на кандидатуре Бенедикта, когда выбирали ректора. Больше просто некого было выбирать - если б не этот единственно возможный кандидат, то архиепископ с богословами, купцы, медики и церковь изрядно потрепали бы друг друга. В наше время из доктора Коля получился бы прекрасный начальник кадровой службы, особенно в каких-нибудь тайных силовых структурах. Он прогнал магистра и его кота для того, чтобы подумать в одиночестве. Выражение "подумать вслух" означает вовсе не то, что обычно. Так называл самые понятные и расхожие мысли Людвиг Коль, а все остальные, кто чего-то стоил, знали, как можно думать вслух и думать про себя. Но они этим названием не пользовались, оно тоже было тайной доктора Коля. Так вот он думал вслух о Месснере и ректоре, но Антон был занят и этого не услышал. И не мог бы, потому что ни Бенедикта, ни себя самого он не знает. Не мальчишеское это дело. А вот кот что-то услыхал и был прогнан. Людвиг параноиком не был, потому его и не смущало, о чем мог бы догадаться кот. Но кот не должен демонстрировать того, что умеет вынюхивать мысли, это его самого, Антона и Людвига убережет от сплетен, порождающих обвинения в колдовстве.

Доктор Коль превратился в старого нелепого Людвига, начал так и этак пробовать фигуры и думать "про себя". Это не касалось ни ректора, ни новичка, ни позорной смерти инквизитора, еще не наступившей. Дело было в его начальнике, шарообразном Вегенере по прозвищу Китовый Жир. Дело в том, что Вегенер запивал ежегодно в конце лета или в начале осени. Поэтому-то Людвиг и вывел Антона поиграть в шахматы на свежий воздух. Герхардт Вегенер страдает странным изъяном: казалось, что с июльской жары к нему незримо подступают бесы и нашептывают невнятные обвинения; он пытается их понять, но не может. Чтобы понять, в чем же он виноват и как согрешил, Герхардт пьет сначала пиво и вино, а потом и крепкое. Этим он открывает двери разума, и радостные бесы все обвиняют и обвиняют его, а он им верит. Сегодня он начал настоящий крепкий запой и пробродил всю ночь в холодном подвале - в книгохранилище его таким допускать нельзя, он будет портить те писания, которые, как ему кажется, были источниками греховных соблазнов. Так вот, он бродил в подвале, как тень в Аиде и подыскивал, где же и на чем тут можно повеситься, а Людвиг незаметно убирал все опасное. Потом он упился, уснул, и поднять его наверх стало невозможно. Тогда Людвиг укрыл его и ушел, чтобы не простудиться, наверх. Сейчас доктор Вегенер должен проснуться и отыскать кувшин пива - он-то думает, что сам припрятал его с вечера! Когда он опохмелится и умоется - в радости, что его опять никто не заметил, то может направиться в церковь надоедать священнику. Он может исповедоваться по два-три раза в день, и грехи его, все более несусветные и фантастические, должны духовника смущать. Священник еще молод и на всякий случай верит всему. И, соответственно, не может назначить подходящую епитимию. Согласно же скромному мнению Людвига, у его начальника грех был один, но стойкий - то самое сочетание гордыни и уныния, что порождает злобную меланхолию. Но священник не казался опасным - он молод, не уверен в собственной мудрости и чего-то постоянно стыдится. Кроме того, тайну исповеди не разглашают. А бесы доктора Вегенера умны и никогда не обвиняют его ни в ереси, ни в колдовстве, ни в противоестественных сношениях. С приходом заморозков безумие доктора Вегенера отступит до следующего лета, а мальчика нужно посвятить в эти подробности не сегодня, сначала нужно испытать его еще. Ого - удалось-таки вывести из-под всех трех ударов березового короля! Но с риском, с риском, конечно же, не без этого...

Ага, вот и Бенедикт; уже второй раз прогуливается от церкви к воротам. Такого наивного и безрассудного человека Людвиг Коль никогда бы не оставил у себя. Значит, сторожа все нет, - и его пса почему-то тоже, но они никогда не встают так поздно. Он то приходит, то уходит, но опасно ли это?

***

По воскресеньям священник по-быстрому делал то, что полагалось - ведь утром почти все в университете отсыпаются. Сегодня ректор, прихожанин неусердный, перещеголял всех, пришел совсем один и устроился на обычном месте в первом ряду. Священник, входя, смущенно потер шею, помешкал и решил начинать. Он старался - с тех пор, как приехал инквизитор, служил часто и по-своему добросовестно. Стыдился он сейчас того, что по самому краю облачения, на шее, у него выступили огромные и болезненные прыщи - в церкви всегда было сыровато и холодновато, а прыщи не только от этого, но из-за всяких волнений, связанных с приезжим инквизитором. Кажется, сегодня ректора бьет озноб; наблюдать и контролировать он не будет, потому что выглядит совершенно больным. Хорошо, если не начнет сморкаться и кашлять.

Священник начал, Бенедикт слышал привычный текст, но смотрел не на кафедру, а просто под ноги, и голова его мелко тряслась. Священник подумал, что его прихожанин плачет, но это было не так. Просто он предельно сосредоточился в молитве или медитации, и должна же у него когда-то начать трястись голова, ведь он уже старый? На самом деле священник завидовал ректору: при очень похожем телосложении и складе лица старик все еще легко порхал (до сего дня) и на кафедре смотрелся превосходно. Сам же священник был зажат и неуклюж, облачение на нем хорошо сидело в зависимости от настроения - обычно оно торчало коробом. Настроение, как правило, было никудышным. Отринув суетные помыслы (и это на кафедре!), священник привычно устыдился и разозлился на единственного прихожанина - служба в пустом храме понравилась бы ему куда больше. Но потом он и почувствовал себя так, словно храм совершенно пуст. Это голова ректора вдруг перестала дрожать.