- А как же библиотечные старикашки? - спросил Игнатий.

- Про них никто ничего толком не знает и неболтает. Говорят, они родственники или даже браться - Герхардт и Людвиг, Коль и Вегенер - ох как похоже! Вернее всего, они много чего знают и могут пустить знания в ход, если их пытать. Вид у Людвига такой. Кроме того, они слишком старые.

- Угу. Кому нужна их обоссанная постель? но мы-то еще...

- Вот именно. Я тебя напугал?

- Да ты сам перепуган!

- Само собой, само собой... Тогда слушай.

Бенедикт так насупился, что стал похож на восьмидесятилетнего. Он оперся на локоть, потом ему стало неудобно, и он прилег. Так получилось, что всю историю странствий Антона Месснера он нашептал Игнатию на ушко. Тот поверил каждому слову - в морях и на островах случаются вещи и более диковинные, но почему-то обязательно с кем-то другим...

А Бенедикт вновь оперся на локоть, требовательно уставился на возлюбленного, помедлил и спросил неожиданно робко:

- А если б мы ушли туда, в Иерусалим Подземный? Здесь мы живем среди молодых и с ними нечасто соприкасаемся - и там, наверное, сможем. Как думаешь?

Игнатий подумал: с молодняком он "соприкоснулся" совсем недавно. Но не нравилось ему, заставляло сомневаться нечто иное. Он с трудом ухватил сомнение за скользкий хвостик и ответил:

- Но мальчишка не спускался в сам этот Иерусалим, так? Почему-то он этого не сделал? Он испугался, так?

- Я думаю, да, - вздохнул Бенедикт. - Антон - юноша, ему хочется жить по-настоящему, а не как животному в клетке. А мы с тобой уже прожили свои настоящие жизни.

- Угу. Продажные мальчишки говорят, что у таких, как мы, не бывает зрелости - только молодость и сразу старость, потому что мы не заботимся о детях.

- Так оно. Погоди, не отвлекай меня. Ты не согласен?

- Может быть, это пасть Преисподней. И ты про одно забыл...

- Что?

- Крысолов умер. Может быть, все там изменится. Может быть, Король - это сам Дьявол.

- Все это может быть. Но чем лучше люди здесь?

Игнатию хотелось возражать - тут его любили и берегли, - но толковых возражений не нашлось. А Бенедикт слишком болен и печален, но надавить на него и заставить изменить решение почти невозможно.

- Нет, что-то в этом Иерусалиме неправильно! А если мы станем рабами?

Бенедикт снова прилег и зашептал было Игнатию на ухо об этом царстве юности, но тот приподнялся сам:

- Ха! Ты соблазняешь меня, как змей Еву, откусить от этого битого яблока!

- Ну да!

Тут-то Игнатий и повторил возражение:

- А если мы усомнимся и станем рабами? Я так уже сомневаюсь!

- Работу для тебя найти будет проще. Я, как и здесь, могу учить юношей. Ксли они хотят что-то знать.

- Но если им нужно иное образование? И матросы там не нужны.

- В конце концов, оттуда можно уйти...

- Можно было уйти...

- Подожди, не кричи.

- Тут кто-то есть?

- Коридор длинный, а жильцов трое. Сосед пользуется только кабинетом, он живет в городе.

Бенедикт еще раз вздохнул и как-то необычно закивал-заклевал подбородком, это мешало ему поддерживать голову, и он сердился. Значит, Игнатий боится и сам точно не знает, чего. А мне зачем уходить? Я тоже не знаю. Тут кто-то зашумел в вентиляции, за ним пробежал кто-то еще. Бенедикт сел, Игнатий тоже. Оба услышали очень тихие шлепки о стену, потом - шорох, словно бы проволочный.

- Вот и дождь! - неизвестно почему обрадовался Игнатий, - Вот почему у меня рубец болел!

А Бенедикт, мечтательно уставившись на уголья, рассказал:

- Смотри, мы во тьме и как бы в гробу. Алхимики пишут, что Король и Королева сочетаются браком в реторте, в мертвой воде, и получается Гермафродит. Потом их купель превращается в гроб, Гермафродита покидает душа, и он там гниет. А когда начинается дождь, с небес к нему слетает новая душа, одна для двоих.

Он снова поник и замолчал. Но Игнатий почему-то захихикал:

- Однополый Гермафродит? Ничего себе, додумался!

- Ох! - как-то нехотя улыбнулся философ.

- Гермафродит с четырьмя распухшими яйцами...

- ... потому что не может овладеть самим собою. Бедный Нарцисс!

- Но как-то же преобразуются эти Король и Королева?

- Вот об этом я и говорю!

Тут Бенедикт развернулся к любовнику так резко, что тот отпрянул. Вид, взгляд старика стал сразу и грозным, и каким-то лихорадочным. Глаза он раскрыл, но, казалось, не видел.

- Я и говорю о трансформации! Мне этого и надо! Смотри, Антон говорил про Эомера - там, у его Черного Брода, трансформация начинается. Мне надоело считаться грязным уродом - ведь для чего-то же предназначены наши души, так?!

- Черт! - вырвалось у Игнатия. - А ты не думал, что мы можем уйти в разные миры? Если пойдем через Эомера?

- А почему бы нет? - опасно промурлыкал Бенедикт.

- А если не туда - есть ведь тот мир, где работает целительница душ? там безопасно...

Тут Бенедикт притих и остыл. То, что он сказал, звучало безнадежно, но не безумно:

- Ты видел, сколько у нее бумаг? Там, когда человек рождается, его заносят в какие-то списки и выдают ему документ, что он есть. Представляешь, что будет, если мы свалимся им на головы? Нас нет и не было в этих списках, нас не существует - ниоткуда появляются старикашка и мужик, без дома, без денег, ничего там делать мы не умеем. Да мы подохнем там в первую же зиму на улице или сядем в тюрьму! Или в дом сумасшедших, если проговоримся, откуда пришли.

- Так ты и об этом думал?

- Потому и перестал туда ходить. Очень уж соблазнительно. Завидно.

- Но если мы уйдем в разные миры?

- Не верю. Я всегда тащил тебя за собой.

Игнатию при университете жилось, конечно, лучше, чем на судне, на войне или на улице; он и не предполагал, что его покровителю там так дурно: скучно? тоскливо? унизительно? Если бы не тот странный мир, Бенедикт не беспокоился бы, не думал бы о трансформации, о странствиях. А даже в сорок с лишним уйти на свободу очень и очень трудно - ведь теперь сорокасемилетний Игнатий перестал бы интересовать возможных любовников, а мальчиков ему содержать было не на что. Ого, а почему такие мысли лезут в голову - ведь Бенедикт жив?

- И все-таки, - ласково настаивал Бенедикт, - Мне нужна именно трансформация. Я устал. От людей я схожу с ума - там, где у них одни мотивы, у меня совершенно другие. Там, где лево, у меня право.

- Я понял. И меня считают животным, особенно ты.

- Точно! Валаамова говорящая ослица. И все же я собираюсь утащить тебя за собой еще раз. Если не хочешь встречи с Эомером, можно пойти по обычной земле.

- Ты же не странствовал четверть века!

- Так уж лучше сдохнуть в пути, чем в застенках инквизиции. Эти черно-белые сороки еще не налетели, а университет уже сходит с ума. С тобой же, в конце концов, поиграли фуксы. Ты и будешь их ведьмой, а следом - я. Так что я приглашаю!

Тут Игнатий от испуга даже руками замахал. Дошло до него, чего же он так боялся:

- Погоди, погоди! Для меня же трансформация - это слово, пустое слово! А ты тащишь меня в эти философские дебри.

- Алхимические, а не философские. Я сам плохо понимаю...

- А я там вовсе с ума сойду.

- Ах ты черт, я не понял!

- Это как если я от тебя требовал завербоваться на судно, крыса ты сухопутная. Причем я-то знаю, что тебя укачает даже на катафалке!

Бенедикт только языком зацокал да головой затряс:

- Тогда прости. Предложение снимается.

- А ты-то как?

- Как всегда. Как-нибудь.

Он очень осторожно развернул Игнатия на спину. Но тут же отпрянул и быстро потер мышцу под левой ключицей.

- Что с тобой?

- Что-то больно. Потянул.

- Смотри не помри тут на мне от сердечного приступа!

Бенедикт навалился еще тяжелее и прошептал:

- Если я это сделаю, приведешь тело в порядок. И уходи. Всем известно, что я болен.

- Тебя не остановить!

Действительно, не остановить. Он оказался очень упорен, очень настойчив и иногда причинял боль, чего за ним прежде не водилось. Игнатий растерялся. Его тело словно бы таяло - вернее, растекалось и теряло силу тогда, когда ее нужно было сохранить. Потом сумрак усилился, заметались тени - это погасла жаровня, затрепетали огоньки свечей. Бенедикт почти мгновенно уснул, а Игнатий, одеваясь, думал, что его покровитель сошел с ума и страшно состарился за неделю. Когда он выходил во двор, эта уверенность превратилась в стойкое сомнение, а сомневаться он очень не любил.