Столовая находилась в дальнем крыле первом этажа трёхэтажного здания приюта. Наша же комната располагалась на втором этаже, и слышимость была неважной. Я напряг слух. Ну конечно! Звук голосов донёсся вновь, и эти голоса невозможно было спутать ни с какими другими.

Раздавался мерзкий, писклявый, противный, постоянно раздражённый, ноющий и всегда недовольный:

– Я сказал, купи! – провизжал голос, и почти тут же послышался звук очередной разбитой вдребезги тарелки.

Миссис Бэкстридж охнула, и в тот же миг начала умолять своего избалованного отпрыска успокоиться.

– Милый, ну я же не отказываю тебе, – причитала она, – просто прошу тебя немного подождать. Мне как раз сейчас поступил крупный заказ от одного военного гарнизона. Они расквартированы у нас неподалёку. В старой части ракетчиков. Поверь мне сынок, как только мои голодранцы очистят шмотки этих грязных вояк, я обязательно куплю тебе этот твой новый гаджет.

Но слова матери, не возымели действия на нерадивого отпрыска и на пол полетела очередная тарелка.

– Я не желаю ждать так долго! – выкрикнул писклявый, надрывный голос. – Я хочу сейчас!!! Немедленно!!! А-а-а!!!

Он визжал словно девчонка, которую только что противный хулиган мальчишка дёрнул за косу и толкнул в лужу.

К слову сказать, я излишне увлёкся этим рассказом и совсем запамятовал пояснить. Посему, приношу вам свои извинения!

Голос капризного ребёнка принадлежал единственному сыну миссис Бэкстридж. Звали этого мальчика Миша.

Сказать по правде, его никто не любил. Все в приюте его сторонились, а в школе его постоянно шпыняли и обижали одноклассники. Поэтому, он вырос очень злым и избалованным ребёнком. Не признавал никаких компромиссов и уговоров. Абсолютно не любил ждать и всегда требовал подать желаемое в ту же секунду.

Порой мне казалось, что его не любит даже сама миссис Бэкстридж. Уж настолько он был противным этот Миша.

Слегка опишу его, чтобы вы имели о нем представление.

Это был полный мальчик с волосами смоляного цвета, всегда засаленными и прилизанными. Его кожа была белой, словно у альбиноса. Злобные, маленькие поросячьего вида глазки всегда смотрели с дикой завистью на то, что их обладатель желал получить. В них всегда горел огонь страха и ненависти, и никогда в них не отражалась даже искра интеллекта. Он был вонючим и противным, никогда за собой не ухаживал, а его лицо было постоянно покрыто угрями и прыщами, отчего казалось ещё ужаснее.

Он рос избалованным и наглым. Ничего не воспринимая всерьёз, кроме своих собственных потребностей, Миша мог наорать даже на свою собственную мать, обливая её оскорблениями и унижениями. Его глупость была известна всем, но как это обычно бывает, подобное компенсировалось злобным авторитетом и деньгами миссис Бэкстридж.

В приюте его боялись, а в остальном работал кошелёк.

Миша был одиноким и злобным ребёнком, отчего его нервная система была разорвана в клочья, а от непонимания этого он бесился ещё больше.

Вот и сейчас он капризничал без всякого повода, просто из вредности.

– Я хочу! Купи, купи, купи!!!

Он кричал, визжал и топал ногами по старому деревянному полу.

– Мама, у Бэри из моего класса она уже есть, и все они только с ним и водятся.

Словом «они» Миша всегда называл своих школьных друзей. Слово «друзья» тоже, наверное, нужно взять в кавычки, поскольку они дружили с Мишей, только тогда, когда у него появлялась какая-нибудь новая игрушка.

– А на меня они совсем не обращают внимания, – продолжал ныть Миша. – Поэтому купи мне эту штуку немедленно!!!

Последнее слово он выкрикнул так, словно его укусила собака.

Миссис Бэкстридж была прижата этим доводом в угол. Она не могла сказать своему сыну – НЕТ. А также то, что если она купит ему то, что он просит совсем не изменит ни его самого, ни его жизнь. А одноклассники будут с ним дружить лишь до той поры, пока у кого-нибудь другого не появится игрушка поинтереснее. Ведь дело тут не в новомодных гаджетах, и не в стремлении быть на уровне развития технологий, а в том, что ты за человек.

Её сын рос совершенно не таким как все нормальные дети, и миссис Бэкстридж это знала.

Она была сильной и суровой женщиной, но открыть сыну глаза на его ненормальность она боялась больше всего на свете. Женщина боялась разрушить мир, который сама же и создала для себя и своего отпрыска.

Ещё после нескольких минут пререканий миссис Бэкстридж всё-таки сдалась на волю сына.

– Хорошо, хорошо, – сказала она уставшим голосом. – Я куплю тебе то, что ты просишь Миша. Только прекрати кричать и бить посуду. Весь приют слышит нашу ссору. Это не их дело, но всё-таки я прошу тебя впредь не устраивать таких истерик.

Радостный отпрыск засмеялся страшным пугающим смехом. Он кинулся на шею матери, и ещё какое-то время громко ржал. Затем отпустил мать, и громко топая своими ботинками по старым деревянным лестницам, побежал в свою комнату. Он всегда так делал. Нарочно, специально. Это меня жутко раздражало и долго мешало заснуть.

– Ну что там, Дони? – спросил меня Тим.

Они с братом вернулись в свои постели и сидели на них, закутавшись в одеяла.

Я обернулся к близнецам и, махнув рукой, сказал:

– Да, ничего необычного. Наш «любимчик» Миша выколотил из своей матери очередную прихоть.

Я медленно направился к своей кровати.

Рим и Тим с грустью посмотрели на меня. Они ничего не сказали, но я и без этого знал, о чём они оба подумали. К слову сказать, я подумал о том же. Работать нам теперь предстояло вдвое больше.

Просыпались в «Приюте Надежды» всегда рано, независимо от дня недели, всегда в семь часов утра. Во всех комнатах, где жили воспитанники, были установлены специальные таймеры, которые каждое утро в одно и то же время срабатывали с отвратительно жутким грохотом больше напоминающим звон ложки в пустой кастрюле, только гораздо громче.

Этот звонок гремел до тех пор, пока не опустеет последняя кровать во всём приюте. Затем он просто выключался, и так до следующего утра. Так начинался каждый день.

Проснувшись, мы направлялись в комнаты для умывания. Поскольку в приюте мальчики и девочки жили раздельно, то и умывальных комнат было тоже две. В «ракушке», так мы называли эти комнаты, было по два душа и по две раковины для умывания.

Миссис Бэкстридж экономила на всём, чём только могла. Я имею в виду воспитанников. Наша одежда была однотипной, сделанной из хлопка. Мальчики носили широкие брюки и рубашки с длинными рукавами на пару размеров больше положенного. Девочки, блузы и юбки. Куртки жуткого оливкового цвета, больше напоминающие робы заключённых только без номеров и вертикальных чёрно-белых полос. Ну и, конечно же, ужасные ботинки, казавшиеся мне деревянными и невероятно тяжёлыми. Они постоянно давили на большой палец и натирали жуткие мозоли на пятках. Ходить в них было невозможно, поскольку они были мне совсем не по размеру.

Носки нам выдавали раз в месяц, да и то только когда на улице становилось холодно. Штопали мы их сами. В остальное время обувь надевали на босу ногу.

На головах мы таскали бейсболки, тоже невероятно страшные, сшитые из неимоверно мягкого искусственного материала в незапамятные годы прошлого или даже позапрошлого столетия с орлом, надписью USA и CALIFORNIA. На тыльной их части была обычная сеточка, которая не спасла ни от дождя, ни от солнца.

Пожалуй, сделаю некое лирическое отступление и расскажу вам, почему же у нас всё так плохо.

Наш приют располагался в городе Санкт-Петербурге, в старой его части, которая так и называлась – Старый город. В то время это был мрачный, сырой, загазованный и жуткий уголок мегаполиса.

За несколько лет до моего рождения разразилась страшная война между Америкой и Европой. Она привела к тому, что вся западная часть Европейского континента и Северо-американский континент лежали в руинах и стали полностью непригодны для жизни. Радиация уничтожила последние остатки жизни в этих краях.