Что-то еще понять.

Я-то ведь знаю, что только Слово

Может судьбу менять.

Самолетик по небу летит,

Оставляя черту за собой.

Мой ребенок на небо глядит,

Потеряв аппетит и покой.

Голубая прорезана гладь.

«Дай мне, мама, достань мне его!»

Так по-детски, так сильно желать

Не умею уже ничего.

Выживай, извивайся, лукавь,

Но одно не пускает на дно:

Все возьми, только это оставь —

Самолетик, ребенок, окно.

Сын играет, допив молоко.

Самолетик уже далеко.

Они за стойкой что-то пьют,

Такие оба разные.

Над ними парки нити вьют,

Свою добычу празднуя.

Эх, жизнь верёвочкой завей,

Метелью или вьюгою…

Один уйдёт, уйдёт с моей,

Эх, с лучшею подругою.

И я махну ему рукой,

Ловя губами льдиночки,

Чтоб не осталось никакой

В душе моей сориночки.

Ну, а другой подымет бровь,

Весёлую, красивую,

И я несчастную любовь

Сменяю на счастливую.

Да что ж она – дармштадская принцесса —

Могла бы изменить в моей стране? —

Где в очаге вселенского процесса

Внутри себя – любой – как на войне.

Где словно в прорву – красоту и нежность,

Где даже милосердье и любовь

Не пересилят эту безнадежность —

Террор, и революцию, и кровь.

Где вечно буераки и окопы,

Где ничего не знаешь наперед,

Где первая красавица Европы,

Смиренная, в монахини идет.

И кто б здесь только не искал дорогу,

Свернет он кверху, прочие забыв.

Куда идти в России, как не к Богу?

Во все другие стороны – обрыв.

Я много книжек прочитала,

Писала и стихи, и письма…

Ты мне не верь. Я знаю мало.

Я ничего не знаю в жизни.

Ты знаешь больше, знаешь лучше.

Надежнее твоя наука —

Когда ты в детстве кошек мучил

И в сусликов стрелял из лука,

Сбегал из дома, на вокзале

Жил или спал со шлюхой, греясь,

Когда тебе под дых давали,

Когда тебе давали в челюсть,

Когда и ты, уча удары,

Их отрабатывал на слабых,

Когда, смуглея от загара,

С усмешкой говоря о бабах,

В армейской жарился казарме

На высоте горы восточной,

Когда ты размышлял о карме,

Но, выживая, жил по-волчьи.

И брал веревку или «травку»,

Когда считал, что жизнь пропала.

А я читала Франца Кафку.

Но жизни я не понимала.

Мне рядом быть не хватит силы,

Меня отбросит – как волною.

И все-таки ты будешь, милый,

Жить по написанному мною.

Моя ранняя любовная лирика

Так и норовит перейти в постпозднюю:

Водит меня по кофейням,

Смотрит ностальгическим взглядом,

Дарит конфеты «Коркунов»

(Таких в нашей юности не было).

Всё равно ничего у неё не получится!

Но пасаран! Враг не пройдёт!

В огне брода нет!

Победа будет за нами!..

… Ну, разве что только вот это одно стихотворение…

Да и то – верлибром.

Ото всех отдалиться, забыться.

И своих, и чужих сторониться.

Только домик, крыльцо и собака.

И вода из железного бака.

Печь топить и смотреть на поленья

Без обид, без потерь, без волненья.

Но… Ты слышишь, как движется поезд,

Рельсы глухо гудят, беспокоясь,

И тебе эту дрожь отдавая.

Ну, иди – ты одна тут живая!

Ты одна переводишь тут стрелки.

Все другие заботы так мелки!

Все другие земные заботы…

Нет ответственней этой работы.

Без обид, без потерь, без волненья.

Мир беспомощен в это мгновенье,

Как младенец, и сон его сладок.

Но поддерживать надо порядок.

Через годы, разочарованья,

Через страны, моря, расстоянья,

Через травки-былинки, планеты,

Через все мировые секреты,

Кои знать тебе вовсе не нужно,

Чтобы с Небом сотрудничать дружно —

Только сделать движенье рукою,

Дисгармонией не беспокоя

Мир. Чтоб не было в мире трагедий.

Поезд дальше промчится, проедет.

Огоньки его скроются где-то…

Не ищи никакого ответа.

Какие ночи, Боже мой, какие ночи!

Весенний воздух опьяняюще порочен,

Москва сияет, как в пятнадцать лет и в двадцать,

И я по-новой научилась улыбаться!

Хотя уже не попадусь на этот ребус.

Ты здесь когда-то останавливал троллейбус —

В неразрешенном безо всяких правил месте —

И мы с тобой туда запрыгивали вместе.

Мы целовались, потому что были живы,

Смотрели с завистью на это пассажиры!

Какие ночи, Боже мой, какие ночи!

Зачем же ты опять на мне сосредоточен?

Я не хочу, не покупай гвоздик ли, роз ли!

Я знаю все, что было до и будет после.

Не обольщайся тем, что я смеюсь, как прежде,

Смех не имеет отношения к надежде.

Я просто вспомнила: твой взгляд под легкой челкой

Еще цинизмом зрелых лет не перечеркнут…

Давно задушенные чувства на минуту

Вдруг оживут, летя по этому маршруту!

Чего ты хочешь от меня? Чего ты хочешь?

Зачем ты голову мне голову морочишь?

Чего ты хочешь от меня? О чем ты плачешь?

Ты ничего уже в судьбе моей не значишь…

Ветер треплет воланы фартучка,

И на миг загляделись все,

Как хохочет официанточка

С дальнобойщиком у шоссе.

Не люблю пересуды-сплетни я,

Но поскольку сказали уж:

У нее близнецы трехлетние

И какой-то случайный муж.

Даже тополь, зачахший, тощенький

От улыбки ее цветет!

Но жена есть у дальнобойщика,

От которой он не уйдет.

И хозяин бензоколоночный,

То ли Гагик, то ли Руслан,

В безнадежной досаде водочный

Опрокидывает стакан.

И не знаю я – мудро, глупо ли

Дать увянуть своей красе

В Мелитополе, Мариуполе

В белом фартучке у шоссе…

«Градом» срезано тополь-деревце…

И пожаловаться кому ж?

Дальнобойщик пошел в бандеровцы,

В ополченцы подался муж.

Как история дальше двинется?

Неизвестен ее маршрут.

Мама в Белгород, свекор – в Винницу

Переехать с детьми зовут.

А Руслан тех и этих весело

Заправлял – был своим везде! —

И за это его повесили —

То ли эти, а то ли те…

Ну, а с ней поиграли – бросили…

Как-то выжила – Бог помог —

Неприкаянной Новороссией

На развилке у трех дорог…

Холодно. Ветер.

Жёлтые фонари.

Чем в эту пору

Греть себя изнутри?

Холодно. Кризис.

Мало в кафе людей.

Как же нам выжить?

Нет никаких идей…

В «Хлебе насущном»

Хумус, горячий чай…

Летом – грешили?

Осенью – отвечай.

Отогревая

Руки-ладонь в ладонь…

Господи,

Мизансцену мою не тронь! —

Сколько позволишь,

Столько продлится, чтоб

Жизни конечной

Не охватил озноб.

Ляжет на лица

Отблеск от фонаря.

Буду молиться,

Чтоб ничего не зря,

Чтобы он вынес

Жизнь и со мной, и без…

Хумус мой… цимес…

Белый песок с небес…

Новая книга Елены Исаевой называется «Зона турбулентности». Эта «Зона» – которая раньше в авиации только и встречалась, да может еще в космонавтике – теперь прочно врастает в литературу. Название, объединившее под одной обложкой стихи и прозу, со временем, возможно, станет одним из синонимов поэзии. Ибо никак не названо то состояние души, в которое впадает она, и из которого выносит потом эту свою добычу. Оно же синонимично и самой любви, – основному нерву как этой, так и других книг автора. Состояние, в котором «И небо сверху, и снизу небо…», в отличие от обычного состояния, «небо сверху, а снизу камни».