Впрочем, невозможно сказать определенно, так ли все обстояло на самом деле. Может быть, у Губбеля были какие-то иные мотивы – Борис не спрашивал. Ни тогда, ни потом. В ту ночь, ночь нервных потрясений и больших откровений, Борис лишь слушал и удивлялся. Они шли по темным, безлюдным, освещенным светом редких фонарей улицам. Вениамин возбужденно жестикулировал. Речь его почти не прерывалась. Борис вставлял только короткие реплики, иногда напоминал какой-нибудь эпизод из их детства. Но Венька эти реплики игнорировал. Он заливался, словно глухарь на току, освобождаясь от того, что годами копилось в самых потаенных уголках его души. Он говорил, говорил, а Борис слушал, слушал, слушал… Слушал и удивлялся.

…Внезапно зазвонил телефон. Борис к этому времени так глубоко ушел в свои воспоминания, что незаметно для себя начал подремывать. Телефонный звонок вернул его к действительности.

Борис взял трубку и содрогнулся от высокочастотной звуковой волны, исторгнутой электромагнитной мембраной. То был голос неугомонной Верочки.

– Доброе утро, Борис Михайлович, – затараторила она без всяких пауз, – надеюсь, я вас не разбудила, хотя наверняка разбудила, но вы, пожалуйста, не обижайтесь, у нас тут конец смены, все расходятся по домам, я вот тоже собираюсь, и… – Верочка запнулась. Похоже, она здорово волновалась.

– Здравствуйте, Верочка, что вы хотите мне сказать? – Борис почувствовал состояние собеседницы и, несмотря на раздражение, постарался придать своему голосу как можно более мягкие интонации.

Верочка собралась с духом.

– Я хотела сказать… В общем, я могла бы сейчас к вам подойти, завтрак бы вам приготовила… Если вы не возражаете, конечно. Или вы не один?

«Она меня прикончит» – подумал Борис, но вслух произнес:

– Верочка, вы феноменальный человек. Вы динамит. После ночной смены да еще заниматься чьим-то завтраком – я бы ноги протянул. Я восхищаюсь вами, Верочка, однако вынужден вас огорчить. Дело в том, что сегодня же утром я уезжаю и, вероятно, надолго.

Еще секунду назад Борис никуда уезжать не собирался, и потому он сам удивился тем словам, что столь неожиданно сорвались у него с языка.

– Очень жаль. – разочарованно пробормотала Верочка. Немного помолчав, она уже без всякого интереса, скорее по инерции, спросила:

– Куда же вы едете, если не секрет?

После секундной паузы Борис нашелся:

– В зону вечной мерзлоты. Говорят, там загар хорошо ложится на кожу.

Он таким образом попробовал было отшутиться, но, по-видимому, неудачно, ибо из телефона стали вдруг доноситься короткие гудки.

– Она обиделась, – уныло констатировал Борис и со вздохом положил трубку. В ту минуту он испытывал чувство острого недовольства собой. Такое случалось с ним не раз. Это дурацкое ерничанье, плоские остроты – будто бес какой сидел внутри, дергая время от времени его за язык.

Продолжая переживать по поводу собственного несовершенства, Борис направился в ванную. После водных процедур немного позавтракал (плотно завтракать он не любил). Потом начал собирать вещи. Потом стоял в прихожей и вспоминал, ничего ли не забыл. Потом стоял на лестничной клетке и запирал дверь. Потом вызвал лифт.

… Облаченный в старые выцветшие джинсы и видавшую виды мотоциклетную кожанку, стремительный, словно вихрь, Борис вылетел из подъезда своего дома, оставив позади себя клубы пыли и разинутые от любопытства глаза соседских старушек. Правое его плечо слегка оттягивала большая дорожная сумка, на которой, если приглядеться, можно было различить затертую надпись из шести букв: Adidas.

– Молодой человек, просыпайтесь, скоро уж ваши Ельники будут.

Борис сидел, прислонившись головой к обшарпанной стене плацкартного вагона, бороздившего необъятные просторы зауральской тайги, и дремал. Прозвучавший над самым ухом голос заставил его встрепенуться и открыть глаза. Первое, что он увидел – громоздкий тыл пожилой проводницы, удалявшейся по полутемному коридору, освещенному лишь несколькими тусклыми лампочками в запыленных плафонах. Борис глянул в окно. Была ночь. Непроглядная темень покрывала землю. Ни огонька – только звезды.

«Пустыня, – подумал он, – дикая пустыня. На тысячи километров только медведи и буреломы. И кой черт меня сюда занесло?»

Он встал, нагнулся, вынул из-под сиденья сумку и прошел в тамбур. Поезд начал тормозить, за окном замелькали огни. Наконец, появилась проводница. Она открыла дверь, и Борис вывалился в темноту прохладной сибирской ночи.

Он стоял посреди бетонной платформы, освещаемой светом единственного фонаря. Фонарь крепился над входом в двухэтажное здание, чуть выше того места, где крупными черными буквами было выведено название станции. Борис вошел внутрь. Огляделся. Сбоку огороженное прилавком пространство. Днем там у них, по-видимому, процветал буфет. Напротив темное окошко кассы. В центре светлым пятном на фоне окружающей полутьмы ряд приваренных друг к другу металлических стульев, обитых грязно-белым, судя по всему, дерматином. В точности определить цвет обивки было невозможно.

«Это как раз то, что мне и нужно» – подумал Борис и направился к стульям. Плюхнувшись на одно из сидений, он устроил себе под голову сумку, после чего с блаженным ощущением в суставах вытянулся во весь рост. Ему стало очень хорошо. В ту ночь он практически не спал, так как заводиться с матрасом и бельем, чтобы улечься на несколько часов, не имело смысла, а дремать в сидячем положении да еще раскачиваясь из стороны в сторону – не более чем жалкая пародия на настоящий, полноценный сон.

Борис расправил все члены и самым приятным образом расслабился, уперев обездвиженный взгляд в потолок. Потолок был непрогляден, как жерло черной дыры. Свет фонаря поступал в помещение, главным образом отражаясь от поверхности подоконника, и потому лишь немного разжижал темноту внутри зала. Еще немного света добавляла полная луна, заглядывавшая в одно из окон, расположенных по обе стороны двери.

Постепенно Борис освоился, и царивший вокруг полумрак перестал быть препоной для его взгляда. Но странное дело: чем четче он различал очертания окружающих предметов, тем менее реальными они ему казались.

В первую очередь поражал потолок: он уходил на какую-то совершенно немыслимую высоту и имел необычную коническую форму. Там, где должна была быть вершина конуса, зияло отверстие, сквозь которое просматривался кусочек звездного неба.

Борис недоумевал. Странный, в самом деле, потолок. И это нелепое отверстие наверху – зачем оно? Туда ведь наверняка во время дождя проникает влага. А зимой будет задувать снег и холодный воздух. Правда, может быть, оно застеклено?

Додумать эту мысль до конца Борису не дали. Неожиданно рядом с ним появился некто, перетянувший на себя все его внимание и заставивший позабыть об отверстии в потолке. Некто имел вид старика-аборигена, непонятно, откуда появившегося и столь же непонятно, что замышлявшего. Старик уселся возле Бориса, прямо у его изголовья, и стал молчать. Борис тоже поначалу молчал, с любопытством взирая снизу-вверх на монголоидный профиль незнакомца, а потом не выдержал и спросил:

– Куда путь держишь, отец?

Старик не отвечал. Неподвижный, словно мумия, он сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. Борис немного подождал и заговорил вновь:

– Слушай, отец, а ты Губбеля случайно не знаешь? Ты ж ведь тоже охотник, верно?

Старик продолжал смотреть прямо перед собой, никак не реагируя на докучливого соседа. Борис начал терять терпение.

– Ну, батя, елки-моталки, что ж ты молчишь?! Хоть слово скажи. Или ты по-русски не понимаешь? Ты кто, тунгус, наверное?

– Моего народа уже нет, – неожиданно ответил старец.

– Как так нет? – Борис был озадачен.

– Моего народа нет. Они все ушли. Я последний остался.

– Куда ушли?

– Их взял злой дух. Давно, я молодой был, я охотился, долго в тайге был, когда вернулся, их уже не было. Очаги еще теплые были, они все оставили, ушли и ничего не взяли с собой. Их взял злой дух.