– Ну че-е-е ты, Василий, пускай себе дерутся, а мы бы посмотрели.

– Избиение младенцев – это не драка, – назидательно изрек Василий, после чего вполне дружелюбно обратился к Мегафону:

– Ладно, Леха, не фраерись. Все ведь и так знают, чо ты у нас бык здоровенный. Ну, набьешь ему морду, а толку с того?

– Сам ты бык, – огрызнулся Леха, но спорить тем не менее не стал, нехотя водрузив свой зад обратно на подоконник. Леха боялся Василия. Когда полгода назад между ними в школьной столовой произошла ссора из-за места в очереди, Василий к концу уроков собрал такое войско, что Лехе не помогли и его деревенские дружки.

– А что касается тебя, – Василий повернулся к Веньке, – расскажи-ка нам поподробнее, о чем это ты тут только что свистел?

Вениамин весь напрягся, насупился.

– Чего свистел, я не свистел. На кой мне свистеть.

– Так ты что же, взаправду ходишь ночью на Черную Дорогу?

– Ну я ж сказал, хожу.

На лице Василия было написано неподдельное удивление. Венька слегка приободрился и добавил:

– Беру с собой нож, у нас дома есть такой длиннющий, мой папаша из армии привез, он там поваром служил, ну так беру этот нож – и нормально, иду с ним в лес. Вот, все.

– Да он лунатик, мужики, – не выдержав, пробасил Леха, – он в лес ходит, наверное, чтобы повыть на Луну, он придурок, – и Мегафон натужно заржал, надеясь, что и остальные его поддержат.

Однако, никто его не поддержал. Все взгляды были устремлены на Василия.

Получилась непродолжительная пауза. Василий о чем-то размышлял. Наконец, что-то надумав, он глянул в упор на Губбеля и сказал:

– Может быть, конечно, ты и говоришь правду, но ведь знаешь пословицу: доверяй, но проверяй. Вот мы тебя и проверим. Правильно, мужики? – Василий обернулся, как бы испрашивая одобрения общественности.

– Правильно! – одобрительно загудела общественность в лице мужиков.

– Тогда к делу. – Василий достал свой пионерский галстук, находившийся у него, как и у всякого уважающего себя восьмиклассника, в кармане, и помахал им перед носом у оробевшего было Веньки. – Видишь вот это? Сегодня в одиннадцать вечера, когда уже будет темно, ты придешь на торчок, возьмешь у меня этот галстук и почешешь на свою Черную Дорогу. Знаешь, там есть большой засохший дуб, около обрыва, где начинается овраг?

– Знаю.

– Так вот, обвяжешь нижнюю его ветку этим галстуком, понял?

– Понял.

– Тогда все.

Василий развернулся, окликнул своего товарища и направился к выходу, однако в дверях опять остановился, обернулся и произнес:

– Завтра утром, перед уроками, мы пойдем и проверим, все ли ты сделал как надо. И не вздумай пытаться нас обмануть, все равно расколем. Так что смотри…

Он сделал неопределенный жест, который можно было истолковать и как угрозу, и как выражение поддержки, и вышел из сортира.

О том, что было дальше, Борис узнал лишь на следующий день, да и то из вторых рук (к своему другу он так и не подошел). Губбель выполнил условия договора. Он сделал все, как ему было сказано, после чего отношение одноклассников к нему сильно изменилось. Его не то чтобы зауважали, но начали опасаться. Пойди, знай, что способен выкинуть человек, разгуливающий по ночному лесу с заточкой за пазухой.

Что касается Василия, то его, на первый взгляд, странное поведение в сортире не вызывало у Бориса абсолютно никаких иллюзий. Борис был уверен, что, защищая Губбеля, Василий всецело преследовал свои личные интересы, выставляясь покровителем городских от произвола деревенских и зарабатывая себе таким образом среди одноклассников дешевый авторитет.

Кто удивил – так это Венька. Вот по поводу кого действительно были иллюзии, избавление от которых оказалось весьма болезненным. Причем больше всего Бориса поразил не сам факт ночных Венькиных прогулок в гости к покойникам, но то, что прогулки эти совершались в тайне от него, и мало того – в тайне глубочайшей, так что он, Борис, ни разу ни о чем подобном даже и не заподозрил… Как такое понять? Ведь лучший же друг, черт возьми! Единственный друг!! И такая чудовищная скрытность. Свинья!

В течение некоторого времени после инцидента в сортире и связанных с ним перипетий Борис ходил обиженным на Веньку. Потом они постепенно опять сошлись, но какая-то недосказанность в их отношениях тем не менее осталась. Поначалу Борис пытался вызвать Губбеля на откровенный разговор, надеясь понять ту, вторую его натуру, скрытую от посторонних глаз. Это было не досужее любопытство, но участие близкого и сочувствующего человека, и в первую очередь желание помочь освободиться от невысказанного, чтоб не копилось горючей смесью в душе. Но душу свою Губбель упорно держал на замке и угнездившихся в ней демонов наружу не выпускал. Наткнувшись на глухую стену, Борис почувствовал, что дальнейшая настойчивость может привести к разрыву, и отступил, так и не добившись ответа на занимавший его вопрос.

Загадка разрешилась, как это часто случается, сама собой. Просто однажды, много лет спустя, Губбель взял да и проболтался.

Произошло это после свадьбы одного из их студенческих приятелей. Вернее, после пьянки, устроенной через сутки после свадьбы в университетской общаге, где обитали молодожены.

Борис в тот день пил мало, больше нажимая на съестное. Время от времени он озабоченно поглядывал в сторону Веньки, к чему имелись веские основания. Венька, несмотря на свою тевтонскую фамилию (его прадед по отцу был потомком немецких переселенцев), к спиртному относился очень уважительно. Принимал он не сказать, чтобы регулярно, но и не редко, а порой напивался просто до чертиков. В такие моменты он становился опасен, причем опасен прежде всего для себя самого. Венька был парень довольно безобидный и едва ли мог причинить другому человеку существенный вред. Но накликать на себя неприятности своими пьяными заскоками – это он умел великолепно, как никто другой из известных Борису людей. Когда он пил, за ним нужен был глаз да глаз. И Борис это прекрасно знал.

Поначалу все вроде шло нормально. Венька достаточно быстро оказался навеселе, но вел себя вполне прилично. После общего застолья он присоединился к компании, обсуждавшей последний матч «Спартака» в Европейском кубке, и опасений своим поведением не вызывал. Борис в это время вышел покурить на балкон, где уже скопилось кроме него человек шесть курильщиков, оживленно о чем-то дискутировавших. Курил он довольно долго, поначалу только прислушиваясь к спорившим, среди которых выделялся его сокурсник, армянин Сурен, оседлавший своего конька и рассуждавший, как обычно, о византизме и восточнохристианской цивилизации, навеки связавшей судьбы русских и армян. Сурену осторожно, не желая еще больше его распалять, возражали, и все это выглядело весьма уморительно. Слово за слово, в спор втянулся и Борис. Заговорившись, он на некоторое время забыл о Губбеле и вспомнил о нем только тогда, когда на балкон через открытую дверь донеслись звуки разгорающейся словесной перепалки.

Как и следовало ожидать, в центре скандала оказался Вениамин. В тот момент, когда Борис, почуяв неладное, покинул балкон и появился в комнате, он как раз скрутил из своих пальцев двухэтажную дулю и вращал ею перед носом одного из своих оппонентов. Борис не стал тратить время на выяснение причин и обстоятельств, приведших Веньку в столь возбужденное состояние. Без особых церемоний он схватил его за шиворот, извинился перед хозяевами и потащил к выходу.

Надо отдать Губбелю должное – он практически не сопротивлялся. Так только, бубнил что-то недовольно себе под нос, но из рук Бориса не вырывался. Без приключений миновав длинный коридор, они вывалились на лестничную клетку. Борис вызвал лифт, впихнул в него Веньку, загрузился сам и вздохнул с облегчением. Ему казалось, что самое плохое уже позади. Как чуть позднее выяснилось, он серьезно ошибался. Свою самую идиотскую выходку Губбель приберег на десерт.

На первом этаже двери открылись. Четыре смуглых, темноволосых парня ожидали, пока Борис и Венька освободят им место. Парни о чем-то негромко переговаривались. Они были невысокого роста, двое с усами, у всех чеканные орлиные профили. На шее у одного висел крестик. Внешность, а также характерный гортанный выговор выдавали в них уроженцев Кавказа.