В качестве постскриптума приведены были такие строки Кёрнера:

И вот, отправив родителям прощальное письмо, со стихами Кёрнера на устах, Занд оставляет свои учебники, и уже 10 мая мы видим его в отряде стрелков-добровольцев под командованием майора Фалькенхаузена, пребывавшего в то время в Манхайме. Там он встретился со средним братом, который поступил в армию еще раньше, и они вместе осваивают солдатское ремесло.

Невзирая на то, что Занд совершенно не привык к большим телесным нагрузкам, он переносил все тяготы военной кампании с поразительной выносливостью, отказываясь ото всех послаблений, предлагаемых ему командирами: он не хотел, чтобы кто-либо превзошел его в трудах, предпринятых во благо своей страны. На протяжении всего пути он по-братски делит все, что имеет, с товарищами, помогает тем, кто оказался слабее, нести обмундирование и поддерживает их словом, когда ничего другого сделать уже не может.

Восемнадцатого июня в восемь вечера он прибыл на поле Ватерлоо, а 14 июля вошел в Париж.

К величайшей радости семьи, 18 декабря 1815 года Карл Занд с братом вернулись в Вундизель, где и провели Рождество и новогодние праздники. И все же тяга к тому поприщу, коему он решил себя посвятить, не позволила ему побыть с семьей подольше, и 7 января он прибыл в Эрланген.

Тогда же, желая наверстать потерянное время, он подчиняет свои дни жесткому и неизменному распорядку и каждый вечер записывает, что было сделано за день. Благодаря этим дневникам мы и можем сегодня проследить, чем этот юный энтузиаст заполнял свои дни, о чем он думал и какие сомнения тревожили его совесть. Вот он весь перед нами – прост до наивности, экзальтирован до фанатизма, добр к окружающим до болезненности и до аскетизма строг с самим собой. Особенно Карла огорчали расходы на обучение, которые вынуждены были нести родители, и каждое удовольствие, ненужное или же дорогостоящее, порождало в его душе муки совести.

Так, 9 февраля 1816 года он пишет:

«Сегодня я собирался навестить родителей, поэтому зашел в торговый дом и там славно повеселился. Н. и Т., как обычно, стали подтрунивать надо мной насчет Вундизеля, и это продолжалось до одиннадцати часов. А потом Н. и Т. совершенно меня замучили, зазывая в кафе[38]. Я отказывался, как мог, но поскольку они в итоге предположили, что я из презрения не желаю пойти с ними и выпить по стаканчику рейнского, противиться дальше счел невозможным. К несчастью, браунебергским рислингом мы не ограничились. Мой стакан был еще наполовину полон, когда Н. заказал бутылку шампанского. Когда первая опустела, Т. заказал вторую, и прежде, чем вино было выпито, они вдвоем заказали третью – для меня и против моей воли. Домой я вернулся с затуманенной головой, упал на диван и проспал около часа, прежде чем перебрался на кровать и нормально лег спать.

Так закончился этот постыдный день, когда я меньше, чем до́лжно, думал о своих достойных и добрых родителях, ограничивающих себя во всем, в то время как я позволяю себе увлечься примером тех, у кого есть деньги, и израсходовать четыре флорина – трата совершенно ненужная, тем более что на эти деньги моя семья могла бы прожить два дня. Прости меня, Господи, прости, умоляю! И клянусь Тебе, что больше подобной ошибки я не совершу. Отныне я хочу жить еще скромнее, чем привык, дабы возместить то, что утрачено из-за моей расточительности, и не просить денег у матушки прежде, чем она сама надумает мне их прислать».

Примерно в то же время, пока этот бедный юноша корит себя за растрату четырех флоринов, как за преступление, одна из его вдовых кузин умирает, оставив трех сирот. Занд тут же спешит утешить несчастных детей и смиренно просит мать взять под свою опеку самого младшего. Ее ответ радует его безмерно, и вот как он ее благодарит:

«За ту величайшую радость, с которой я прочитал ваше письмо, и за теплоту, с какой душа ваша говорит со мною, да благословит вас Господь, моя матушка! Вы взяли к себе малыша Юлиуса, на что у меня были все основания надеяться и даже верить. Это снова заставляет меня испытывать к вам глубокую благодарность, тем паче что, в моей полнейшей уверенности в вашей доброте, я пообещал своей маленькой кузине, когда она еще была жива, что так и случится, и вот, после смерти ее вы исполнили это мое обещание!»

В начале марта Занд почувствовал легкое недомогание, которое, даже не будучи серьезной болезнью, заставило его поехать на воды. Мать его в это время находилась в Редвице, на металлургическом заводе, располагавшемся в трех четвертях лье от курортных мест Вундизеля. Занд поселился у матери. Он неохотно отрывался от занятий даже для того, чтобы сходить на воды, однако эти процедуры, а также званые ужины и прогулки, коих требовало его здоровье, нарушали привычный для него распорядок, что также вызвало в нем угрызения совести. Вот что он записал в своем дневнике 13 апреля:

«Жизнь без возвышенной цели, к которой обращены все мысли и все деяния человека, пуста и скучна, и мой сегодняшний день – тому доказательство. Я провел его в кругу родных, и мне это, конечно же, было очень приятно. Но что полезного я сделал? Я без конца ел, а потом, когда сел за учебники, ничего хорошего из этого не вышло. Вялый и меланхоличный, вечером я побывал в гостях у двух или трех семей и вернулся домой в том же состоянии тела и духа, с каким из него вышел».

Для верховых прогулок брат одолжил Карлу маленькую рыжую лошадку, которую тот очень любил. Эта лошадь куплена была ценою больших ограничений, поскольку, как мы упоминали ранее, семья Зандов была небогата. Следующая запись в дневнике, касающаяся этой лошадки, дает нам представление о том, насколько наивное было у Карла сердце.

«19 апреля.

Сегодня я был счастлив на заводе и славно потрудился рядом с моей доброй матушкой. Вечером мы с рыжей лошадкой вернулись домой. С позавчерашнего дня, когда она дернулась в сторону и повредила ногу, она упрямится и не хочет слушаться. Дома она отказалась от пищи. Я сперва подумал, что корм ей не понравился, и предложил ей несколько кусочков сахару и пару палочек корицы, которую она очень любит. Лошадка понюхала угощение, но есть не стала. Наверное, у бедняжки, помимо раны на ноге, еще что-то болит. И если она, к несчастью, станет хромой или заболеет, все, и даже мои родители, сочтут виноватым меня, хотя я хорошо за ней ухаживал и, насколько это возможно, щадил. Господи, ты властен в вещах, как великих, так и малых! Прошу, отведи от меня эту беду и сделай так, чтобы лошадка как можно скорее поправилась! Но, если ты рассудил по-иному и это новое несчастье все-таки падет на нас, я постараюсь снести его мужественно, как искупление за какой-то грех. В остальном, Господи, я полагаюсь в этом деле на Тебя, вручаю Тебе свою жизнь и душу».

Двадцатого апреля читаем:

«Рыжая лошадка поправилась. Господь помог мне».

Немецкие нравы столь отличны от наших и противоположные порывы в одном человеке по ту сторону Рейна уживаются настолько часто, что просто необходимо было привести все эти выдержки из дневника, дабы читатель составил правильное представление о характере нашего героя, об этом сплетении наивности и здравомыслия, инфантильности и силы, уныния и энтузиазма, озабоченности делами сугубо материальными и поэтических идей, которые делают Карла Занда непостижимым для нас. Продолжим же писать этот портрет, ведь нескольких последних штрихов ему все еще недостает.