В свои сорок пять, а может, годом позже или раньше, Франческо Ченчи женился на богатой женщине, имени которой летописные источники нам, увы, не сообщают. Супруга умерла, оставив ему семерых детей – пятерых сыновей и двух дочерей. Вторым браком он сочетался с Лукрецией Петрони, которая славилась в Риме своей красотой и ослепительной белизною кожи. Этот союз оказался бездетным.
Складывается впечатление, что чувства, присущие обычным людям, Франческо Ченчи были чужды: он люто ненавидел своих детей и не считал нужным это скрывать. Задумав построить во дворе своего великолепного дворца на берегу Тибра церковь, посвященную святому Фоме, он призвал архитектора и потребовал включить в план постройки просторный склеп: «Надеюсь, тут всем моим отпрыскам хватит места!» Архитектор нескоро забыл жуткий хохот, сопровождавший эти слова, и не раз говорил, что, если бы не обещанное ему мессиром Ченчи щедрое вознаграждение, он бы тут же отказался от заказа.
Едва три старших его сына, Джакомо, Кристофоро и Рокко, вышли из отрочества, Франческо отправил их в университет Саламанки, в Испанию. Должно быть, он свято верил, что, отослав юношей подальше, навсегда избавит себя от всех хлопот, с ними связанных. Он и думать забыл о сыновьях, не говоря уже о том, чтобы посылать деньги на постой и пропитание. Несколько месяцев злополучные юноши управлялись в незнакомом городе, как могли, однако нужда все же заставила их покинуть Саламанку. Побираясь, босые и в обносках, они скитались по дорогам Франции и Италии, пока наконец не оказались в Риме, где и нашли отца еще более жестоким, непреклонным и суровым, чем прежде.
Случилось это в первые годы правления Папы Климента VIII, столь превозносимого за свою справедливость. Вот к нему-то и решили обратиться братья Ченчи с прошением назначить им хотя бы скромное содержание из тех несметных богатств, которыми владеет их родной отец. Климент VIII в то время пребывал в городке под названием Фраскати, где по его приказу строилась прекрасная вилла Альдобрандини. Признав притязания юных Ченчи законными, Папа обязал Франческо выплачивать каждому по две тысячи ску́до пенсиона. Последний перебрал все доступные ему средства, дабы обязательство это осталось невыполненным, однако распоряжения его святейшества не допускали экивоков и ему пришлось подчиниться.
Вскоре после этого Франческо Ченчи в третий раз угодил в тюрьму за свои постыдные пристрастия в любви. Старшие сыновья вновь воззвали к Папе, прося наказать отца, позорящего семейное имя, по всей строгости закона. Однако это деяние братьев понтифик счел отвратительным и распорядился с позором их прогнать. Франческо же скоро вышел на свободу, купив ее, как и в прошлые два раза, за деньги.
Поступок сыновей был не из тех, что способны ярую ненависть, которую мессир Ченчи испытывал к своим детям, превратить в любовь. И поскольку регулярно выплачиваемый пенсион дал трем юношам некоторую независимость и возможность избежать отцовского гнева, последствия его пали на головы двух несчастных дочерей. Скоро положение их стало настолько невыносимым, что старшая, невзирая на постоянный надзор, сумела передать его святейшеству прошение, в котором, помимо жалоб на дурное обращение, содержалась слезная просьба выдать ее замуж или поместить в монастырь. Климент VIII девушку пожалел. Он заставил старшего Ченчи дать дочери в приданое шестьдесят тысяч скудо, после чего сосватал ее за Карло Габриелли, родовитого уроженца Губбио. Франческо чуть не обезумел от ярости, лишившись этой своей жертвы.
Спустя малое время смерть отняла у него еще две заботы: Рокко Ченчи погиб от руки какого-то безвестного колбасника, а его брат Кристофоро год спустя – от руки Паоло Корсо-ди-Масса. Это несколько утешило Франческо, чья скупость преследовала сыновей и в могиле: церковникам он заявил, что не потратит и байокко[19] на погребальный обряд. Их похоронили в семейном склепе, в гробах самого убогого вида. Отец, присутствовавший при этом, сказал, что и от двух выродков избавиться – большая удача, но счастье его будет полным, когда остальные пятеро лягут рядом с этими двумя, и что, когда последний из его детей испустит дух, он на радостях подожжет свой дворец.
Наученный горьким опытом, Франческо предпринял все предосторожности, чтобы вторая дочь, Беатриче, не последовала примеру первой. В то время она была совсем юной девушкой лет двенадцати или тринадцати, прелестной и невинной, как ангел. У нее были длинные белокурые волосы (столь редкие у итальянок, что Рафаэль, сочтя их божественным даром, наделил таковыми всех своих мадонн), крупными локонами спускавшиеся ей на плечи, красивый лоб, а выражение ее лазурно-синих глаз казалось поистине небесным. Роста она была среднего, прекрасно сложена, и в те короткие моменты, когда нрав, дарованный ей природой, не проявлялся сквозь слезы, становилось ясно, что ей присуща не только живость ума, жизнерадостность и сострадание, но и твердость духа.
Для надежности Франческо содержал дочь взаперти, в дальней комнате своего дворца, и ключ всегда носил при себе. В ее покои этот непостижимый и непреклонный тюремщик являлся ежедневно, чтобы принести ей еду. Беатриче с ранних лет привыкла к грубому и жестокому обращению, но, как только ей исполнилось тринадцать, к ее огромному изумлению, отец внезапно смягчился. Объяснялось это просто: девочка постепенно превращалась в девушку. Красота ее раскрывалась подобно цветку, и Франческо, которому никакое преступление не было чуждо, воспылал к ней кровосмесительной страстью.
Легко представить, какого рода воспитание получила несчастная Беатриче. Отец ограждал ее от всякого общества, в том числе и от влияния мачехи, а потому дитя это выросло в полном неведении относительно того, что есть добро и что – зло. Погубить ее было легче, чем любую другую, однако Франческо обставил это демоническое деяние со всей изобретательностью и ухищрениями, на которые только был способен.
Несколько ночей подряд Беатриче просыпалась под звуки упоительной музыки, подобную которой можно услышать разве что в раю. Она рассказала об этом отцу, и тот не стал разубеждать дочь, прибавив только, что, если она будет послушной и покорной, Господь явит еще бо́льшую милость и она сможет не только слушать, но и увидит нечто чудесное.
И вот однажды ночью, когда Беатриче, опершись на локоток, внимала божественной музыке, дверь ее спальни отворилась и изумленному взору ее предстала просторная, ярко освещенная зала, напоенная ароматами, тоньше которых невозможно и представить. Полуобнаженные прекрасные юноши и девы редкой красоты, словно сошедшие с полотен Гвидо и Рафаэля, прохаживались тут же с видом радостным и беззаботным. То были фавориты и куртизанки Франческо: богатый, как Крез, он еженощно устраивал в своем доме оргии, наследуя пример Папы Александра, вакханалией отметившего бракосочетание своей дочки Лукреции, и Тиберия с его дебошами на острове Капри. По прошествии часа двери затворились, и обольстительное видение исчезло, оставив удивленную Беатриче в приятном волнении.
С наступлением ночи все повторилось. Правда, на этот раз Франческо Ченчи вошел в покои дочери и предложил ей поучаствовать в празднестве. Он был в костюме Адама. Беатриче, сама не зная почему, решила, что поступит дурно, если все же подчинится настояниям отца. Ответ ее был таков: среди присутствующих дам она не видит мачехи, Лукреции Петрони, а потому не осмеливается встать с кровати и разделить общество людей, ей не знакомых. Все угрозы и мольбы Франческо пропали втуне: Беатриче закуталась в простыни и наотрез отказалась выходить.
На следующий день девушка легла спать одетая. В привычный уже час дверь распахнулась, и возобновилось еженощное представление. Среди других женщин, прогуливавшихся перед ее покоями, была и Лукреция Петрони; жестокими угрозами супруг принудил ее к этому унижению. Беатриче была далеко, а потому не могла видеть ни румянец стыда у нее на лице, ни ее слезы. Франческо указал ей на мачеху, которую вчера девушка тщетно искала взглядом. Теперь сказать ей было нечего, и он вывел ее, зардевшуюся и смущенную, к своим миньонам.
