Марта положила вилку с такой силой, что едва не расколотила свою тарелку. Потом поднялась на ноги.

— Как вы смеете, — она прилагала немалые усилия, чтобы не перейти на крик, — высказывать столь отвратительные предположения, касающиеся сотрудника Стенхоупа, с которым вы никогда не встречались!

Она вздернула вверх подбородок, повернулась и зашагала к двери. Сидни наполовину поднялся со стула, словно намеревался за ней последовать, но передумал и снова спустился на сиденье.

— А вы, похоже, охотник поиграть в рискованные игры, — сказал он спустя некоторое время.

— О Господи! Неужели все так плохо? — осведомился Брок.

— Я заметил, что Марта — человек чрезвычайно лояльный. Особенно к памяти мертвых. Ну и по отношению к клинике, разумеется.

— Вероятно, я зашел слишком далеко. Я попрошу у нее прощения.

— Я бы на вашем месте прежде дал ей успокоиться. Мой вам совет.

Брок кивнул:

— Благодарю вас.

— Мне лично он никогда не нравился. Терпеть не мог, когда он ко мне прикасался — в силу некоторых причин. Поэтому меня бы нисколько не удивило, если бы выяснилось, что он и в самом деле таков, как о нем говорят.

— Как вы думаете, могло у него быть что-либо общее с козлищами среди пациентов, о которых вчера упоминала Марта?

Водянистые глаза Сидни, которые во всех обстоятельствах сохраняли слегка отстраненное выражение, неожиданно обрели фокус, а в его чертах обозначилось беспокойство. Он огляделся и снова стал подниматься на ноги.

— Не имею представления, — пробормотал он. — Вы не против, если мы оставим эту тему, старина?

Брок с улыбкой наблюдал за тем, как он скованной, несколько неуверенной походкой направлялся к выходу. Когда он вышел, Брок осмотрелся и заметил, что Грейс Кэррингтон тоже покинула столовую.

Согласно расписанию, после ленча в клинике полагался час отдыха, и Брок, у которого не имелось ни открыток с видами для отсылки родственникам, ни книг для чтения, задался вопросом, как с пользой провести это время. День международной конференции в Риме, на которой он должен был делать доклад, неумолимо приближался, но Броку в его нынешнем состоянии думать о докладе было трудно да, признаться, и не хотелось. Зато он был бы не против посетить храм Аполлона, но не слишком хорошо представлял себе, как пройти к нему через заснеженный парк, особенно в такой, как у него, одежде. Он спустился в холл и спросил у служащей приемного отделения, может ли он повидать бизнес-менеджера клиники Бена Бромли. Служащая сказала, что Бека Бромли сегодня не будет. Брок договорился о встрече с Бромли на следующий день и отправился в библиотеку.

Она занимала сравнительно небольшое помещение рядом со столовой, тоже выходившее окнами на сады в северной части поместья. Комната была заставлена застекленными книжными шкафами, а в ее центре располагался большой, обитый кожей библиотечный стол. В шкафах стояли в основном потрепанные книжки в бумажных обложках, переданные в дар лечебнице благодарными пациентами, но в одном из шкафов, на котором висела табличка «Для внутреннего пользования. Из помещения не выносить», хранились толстые тома в твердых переплетах. На корешке одного из них Брок прочитал заинтриговавшее его название: «История Стенхоупа». Он вынул книгу из шкафа и присел с ней к столу.

Хотя издание было сравнительно новое — в рукописном посвящении стоял июль 1978 года, — книга все-таки относилась к тем временам, когда о ксероксах и персональных компьютерах мало кто слышал и люди, как правило, пользовались печатными машинками и копировальной бумагой. Поэтому определенный налет милой сердцу старины этот том все-таки сохранял. К тому же издание, судя по всему, было уникальное: оно представляло собой пачку переплетенных в черную кожу пожелтевших машинописных страниц непривычно большого формата, содержавших записи по истории особняка Стенхоуп-Хаус, а также по недавней истории Стенхоупской натуропатической клиники, составленные некоей Фелисити Филд. Книга была сделана с любовью, о чем свидетельствовали хотя бы названия глав вроде: «Рождение сада лечебных трав» или «Инвалид вновь обретает здоровье», исполненные скрытого энтузиазма. Книга иллюстрировалась черно-белыми фотографиями. На первой был запечатлен южный фасад большого дома с фигурой стоявшего на вершине лестницы среди колонн портика Стефана Бимиш-Невилла. Он, обозревая окрестности, высоко задирал подбородок наподобие того, как это делал Муссолини. За фотографией следовало посвящение директора, в котором выражалась благодарность мисс Филд за «беспрецедентные усилия по созданию уникального описания классического английского поместья, являющегося воплощением британских общественных и культурных традиций и находящегося ныне в преддверии новой блестящей будущности».

Мисс Филд начала свое описание с истории Стенхоуп-Хауса, родового владения сэра Уильяма Стенхоупа (1698–1752), члена кружка лорда Бурлингтона. Подобно Бурлингтону, сэр Стенхоуп посетил построенные Палладио дома в Италии и решил воссоздать его архитектурный стиль в Англии путем постройки дома по оригинальному проекту в своем поместье в Вилде. В то время как Бурлингтон выбрал в качестве модели для своего дома в Чизвике виллу Ротонда, Стенхоуп взял за основу виллу Фоскари, известную также под названием «Малконтента». Об этом Филд писала следующее:

Стенхоуп начал строительство своей версии Малконтента вскоре после того, как Айзек Вейр опубликовал свой перевод труда Палладио «Четыре книги по архитектуре» (как отмечала мисс Филд, это издание выпустил Скотланд-Ярд в 1737 году), который был посвящен Ричарду, графу Бурлингтону, и одним из первых подписчиков которого стал сэр Стенхоуп. После смерти Стенхоупа его сын поручил некоему Хамфри Рептону в 1796 году оформление ландшафта поместья. Следуя пристрастиям своего отца как в области классических построек, так и в сфере аллегорических изображений, он поручил Рептону включить в план оформления серию архитектурных памятников — «скромных, но возвышенных» — на тему «momento mori». Мисс Филд составила в помощь читателю полный список этих памятников, а также маленькую карту, из которой явствовало, где на территории поместья их можно найти. Одним из них являлись четыре колонны ионического ордера, стоявшие на постаменте на северо-западе от большого дома и скопированные с рисунка Палладио, изображавшего развалины храма Фортуны Вирилис в Риме. Позже эти четыре колонны послужили для оформления фасада храма Аполлона, построенного, как и западное крыло, архитектором Альбертом Фьюзи в 1910 году по заказу промышленника, который владел в те годы Стенхоупом. Рассуждая об этом, мисс Филд привела цитату из капитального труда Певзнера «Здания Англии», где эти новейшие добавления рассматривались как «несчастливые усилия Фьюзи, которые вкупе с современной перестройкой большинства интерьеров главного здания могут рассматриваться лишь как тяжкое увечье, нанесенное тому, что некогда считалось одной из лучших неоклассических построек в этой стране».

Брок, быстро пролистывая страницы, до конца просмотрел отчет мисс Филд по истории большого дома. Автор не забыла упомянуть и о периоде упадка и забвения, который начался после Второй мировой войны, когда Стенхоуп-Хаус, по ее образному выражению, стал «прибежищем пауков и рассадником плесени». В этот момент дверь отворилась, и в библиотеку вошел незнакомый пациент. Кивнув Броку, он подошел к одному из шкафов. Волосы у него были длинные и волнистые, лицо — толстое, а халат выглядел так, будто его сшили на Сэвил-роу. Это роскошное облачение напоминало украшенную двумя рядами пуговиц царскую мантию, и в нем не было ничего от тех удобных домашних одежек, каким отдавало предпочтение большинство пациентов. Мужчина вынул из нагрудного кармана очки и величественным жестом поднес их к глазам, сосредоточенно сведя на переносице брови и выпятив нижнюю челюсть. Все это, по мнению Брока, выглядело скорее как акт демонстрации собственной значимости, нежели заурядное намерение прочитать названия на корешках дешевых изданий в бумажных обложках.