Последнее заключалось в том, чтобы продвинуться ближе к телу.

Переставив стул, я сел рядом с Эшли.

Ложка звякнула, она отодвинула чашку и быстро взглянула на меня.

Спокойно улыбнувшись, я опустил ладонь на круглое, розовато просвечивающее колено.

Она дернулась, сбросила руку и с быстротой молнии отпрянула вместе со стулом.

Я успел ощутить, что несмотря на жару, нога под эластиком столь же холодна, как и рука.

– Извините… – пробормотал я.

Впервые за последние годы я растерялся.

В студенческие времена случалось всякое.

Прогресс наращивал скорость, двадцать лет назад все было иначе, чем сейчас. Девушки находились под тенью коммунистического ханжества, каждая требовала индивидуального завоевания; этапы включали различные, чисто советские, выверты типа эквилибристики на перилах балкона.

Надо сказать, что в период первоначального насыщения женским телом это не казалось утомительным. Напротив, плод, доставшийся нелегким трудом, казался более сладким.

Но потом стало ясно, что жизнь коротка и ее вряд ли стоит тратить на клоунаду.

Современность изменила вообще все.

Женщины, которые нуждались в том, чтобы их добивались, остались старыми девами, либидо распыляли перед иконами.

Нормальные жили нормально.

Сейчас мне казалось нормой, если девушка лет двадцати, проходя порнокастинг, на вопрос о количестве сексуальных партнеров отвечает, что их не «целых тридцать», а «всего тридцать».

Только очень неумные могли жить в целомудрии, откладывая все на потом.

Желающие секса вели себя просто.

Но если дорога в тысячу километров требует первого шага, то путь к высоте чувственного наслаждения начинался с прикосновения к коленке.

Реакция Эшли сбила меня с толку.

Теперь я не понимал абсолютно.

Выпрямившись и проведя рукой по лбу, я сказал:

– Извините еще раз.

– Все в порядке, – гостья дернула головой.

Колени смотрели на меня и, кажется, тоже ничего не понимали.

Я вздохнул.

В кухне упала тишина, нарушаемая ходом часов, которые висели на стене около вытяжки.

Когда-то очень давно – еще до женитьбы, при родителях – на кухне моей Ленинской квартиры тоже имелись часы. Не настенные, а простые, они стояли на буфете.

Те мелодично выпевали «тик-так». Я знал, что внутри вперед и назад колеблется маятник, напоминая о том, что время – живая сущность и от него зависит жизнь.

Нынешние китайские не тикали и не такали, а бездушно щелкали. Никакого маятника в них не имелось: микросхема выдавала импульсы, электромагнит толкал шестеренку: вперед, вперед и снова вперед.

Жизни в этих часах не было, они лишь искусственно отмеряли секунды.

Впрочем, в нынешнем мире не осталось почти ничего живого.

Все стало искусственным: от пластика, который дешево дребезжал в моей недешевой машине, до грудных имплантов, узнаваемых по первому прикосновению.

Да и на Эшли, чью ногу я неудачно потрогал, натуральными были только трусики. Или вообще одна лишь белая прокладка, которую, похоже, мне не предстояло увидеть.

Даже ее браслеты – какие-то кандалы без цепей – блестели, словно камень, но наверняка были отштампованы из композита и ничего не весили.

Правда, гостья вызывала вполне натуральное желание, но в данной ситуации это не значило ровным счетом ничего.

В сексе самым важным условием я считал добровольность обеих сторон, причем с первой до последней минуты.

При неограниченности таящихся лавин любая женщина обладала ранимой душой – звенящей, словно флюгер на ветру ощущений.

В любой момент она могла передумать и повернуть обратно.

Улавливая перепады настроения, я умел идти вперед осторожно, на спотыкаясь на неровностях.

Но даже вечная истина «добравшись до груди, ты овладел женщиной» иногда давала сбой. Иногда, уже расстегнув бюстгальтер, мне приходилось –застегнуть его обратно, не переходя на следующую ступень близости, и везти гостью домой.

Конечно, подобный случай вызывал досаду, но я давил в себе раздражение и оставался нежным до расставания.

Женщины были женщинами – существами с другой планеты.

Прикладывать к ним свои мерки мог лишь сельский механизатор – да и то не выходя из коровника.

Моя любовь к женщинам позволяла прощать им все.

Абсолютно все, вплоть до отказа уже в постели.

Кроме того, я умел трезво смотреть на жизнь.

Идиотизм нынешней ситуации казался смешным.

Настолько смешным, что к ней стоило относиться философски.

Я хотел женщину и этого не скрывал.

Не скрывал ни от кого – ни от себя, ни от гостьи.

Завязывая знакомство с Эшли, я преследовал однозначную цель; ожидая ее, настроил себя на продолжение и окончание.

Тем более, что в эту субботу я чувствовал себя полным сил.

Я хорошо выспался, тщательно побрился, принял душ с дорогим душистым гелем, оделся в приличную одежду: новую рубашку и джинсы, не переведенные в разряд домашних из-за поношенности, а специально купленные для дома.

Я был готов ко всему и жаждал все иметь.

При всех возможностях современного мира я не мог не сказать, что не всегда легок оказывалось найти партнершу, точно соответствующую моим внешним запросам. А они были не такими уж малыми: свою невечную жизнь я не собирался разменивать на толстух или футболисток.

Эшли принадлежала к моему излюбленному типу сложения.

В передней она понравилась мне настолько, что на кухне по вполне определенной причине я не поворачивался к ней боком.

Пересев поближе, я не скрывал своего состояния; все женщины в такой ситуации его замечали и обычно выражали удовлетворение.

Более того: если гостья ощущала, что я не испытываю к ней желания, я получал импульс неудовольствия.

По кодам внешнего вида элементарно просчитывались устремления.

Если женщина надевала короткое платье, не скрывающее, а подчеркивающее формы, то она знала, зачем это делает.

Когда она добавляла к этому черные колготки – настолько тонкие, что от ног шло мерцающее сияние – и садилась, ничего не скрывая, то…

То не потрогать коленку означало выразить равнодушие и ее обидеть.

Я это понял очень давно: еще студентом, когда мои первые женщины – все материнского возраста – не дождавшись моих действий, начинали нерадостно раздеваться сами.

Но сейчас система дала сбой.

Эшли принадлежала даже не к четвертому типу, а непонятно к какому.

Это стоило принять как факт.

И смириться с возникшим осложнением.

Я не был мальчишкой, а свет не сошелся клином именно на ней.

Китайское время лишь недавно перещелкнуло полдень.

Пока могла оставаться свободной Анжелика на спинке кресла.

Подумав о ней, я вспомнил еще Ирину, чья грудь мне понравилась.

А также – по ассоциации с ускользнувшей Эшли – Земфиру, которая стояла в полупрозрачном черном топе без бюстгальтера и в черных чулках, и я не мог понять, что манит больше: скромно просвечивающие соски или ослепительно белая полоска бедра.

Сейчас стоило перетерпеть несколько вежливых минут, вести себя адекватно – сообразно обстоятельствам, развивающимся независимо от моей воли.

Я опять встал.

Теперь стул не скрипел; он был со всем согласен.

– Эшли, давайте я отвезу вас домой, – сказал я, глядя сверху на ее ровные черные плечи. – Могу сам, могу отправить на такси. Заплачу водителю прямо тут, ясное дело. И запишу его номер на всякий случай. Как вам будет удобнее.

– Нет.

Голос прозвучал тускло.

– Не беспокойтесь, меня привезли и отвезут.

Гостья повернулась к часам.

Солнечные блики скользнули по ее волосам, уголь отлил красным.

Я все-таки кое в чем ошибался: голову она не красила, цвет был натуральным, живым.

– Давайте еще посидим.

– Посидим? – невольно отозвался я.

– Да. Или вы куда-то спешите?

– Я никуда не спешу.

Ответить следовало иначе, но я подумал, что Анжелика никуда не денется.