Я полностью вписывался в современный мир, вырвавшийся из черных веков ханжества.

Я находился в поре наилучшей зрелости, еще не увидевшей дальнего предела.

Неудачный брак показал, что семья мне не нужна.

Впрочем, полностью неудачным он называться не мог: несмотря на давление жены, мне удалось уклониться от детей.

По существу, из-за моего нежелания стать отцом мы и разошлись.

Детей я не любил и в них не нуждался; хрестоматийные доводы про стакан воды в старости вызывали у меня смех.

При моем темпе жизни, обусловленным недобрыми реалиями двадцать первого века, я не был уверен, что доживу до старости. Борьба за существование отнимала у меня слишком много.

Я думал, что, скорее всего, рухну где-то на бегу и даже не замечу этого.

Но если мне все-таки было суждено дожить, то я не сомневался в своей грядущей обеспеченности.

То есть в случае жизненной удачи – ради которой я работал, как вол на руднике – я не сомневался, что в старости смогу нанять прислугу. Такую, которая не только подаст пресловутый стакан, но покажет упругую попку и даже позволит за нее ущипнуть.

Только ущипнуть; насчет своих сил я иллюзий не строил.

Ведь даже сейчас, здоровый и нестарый, я ограничил контакты с женщинами до одного раза в неделю, и то не каждую.

На большее у меня не хватало сил.

«Женским днем» у меня стала суббота, стоящая в центре выходных.

То есть позволяющая слегка аккумулироваться до и отдохнуть после.

Вероятно, такой график многим показался бы недостаточно интенсивным, но мне было не восемнадцать лет и даже не двадцать восемь.

В молодости, конечно, я предавался излишествам, да и после расставания с женой на некоторое время пустился во все тяжкие.

Но в последние годы все изменилось.

Я незаметно для себя устал от жизни.

Мне приходилось слишком интенсивно работать, чтобы конкурировать с молодыми, которые делали походя то, на что мне требовалось время. Меня поджимали снизу и давили сверху, директор фирмы, где я работал, был на десять лет моложе меня.

Разумеется, я был на порядок умнее всех этих недоучек с дипломами ВЭГУ, но борьба за себя – одного против всех – отжирала слишком много ресурсов.

На моем месте кто-то мог устроиться проще и спокойнее.

Но я не хотел жить «как-нибудь», я не видел причин, по которым не имею права жить лучше остального большинства.

Я знал, что по личным качествам превосхожу многих и не собирался этого скрывать.

Я любил хорошо поесть и недешево выпить, прилично одевался и даже в пекарню за горячим хлебом ездил на машине.

Кроме того, я до сих пор не оставил надежду вырваться из района, где во дворах гугочут немытые азиатские жены, и оказаться среди относительно приличных людей. Переезд в нормальное место с сохранением площади, к которой я привык, требовал существенной доплаты, поэтому я работал гораздо больше, чем было бы нужно для просто хорошей жизни.

В итоге одна женщина один раз не каждую неделю оказалась оптимальным вариантом, выполняющим гигиеническую функцию, но не высасывающим лишнего.

И, кроме того, не слишком накладным в материальном аспекте.

Решение этой задачи при современном уровне информационно-коммуникативного пространства не составляло проблем, даже допускало разные варианты.

Я мог найти постоянную партнершу, причем какую угодно, на свой вкус.

От семейной, которой осточертели и муж и дети, до женщины «чайлдфри», благо такие стали появляться даже у нас.

Но после некоторых опытов я стал приверженцем секса на один раз.

Причем не из-за стремления к новизне; хотя новизна тоже когда-то входила в число приоритетов.

Корнем зла являлся общий быт, который убивает все, что дарит постель.

Идеальным был вариант, при котором с партнершей можно соединиться без воспоминаний о прошлом и дум о будущем, получить все можно и дать ей в ответ еще больше – потом отправить ее домой на такси, не заботясь о продуктах для ужина и выносе вечернего мусора, а для себя заказать пиццу по телефону.

Вряд ли кто-нибудь из мужчин, живущих от тела до тела, понял бы слова насчет отправки домой именно на такси, но у меня все обстояло именно так.

Я очень любил женщин, по отношению к ним имел целый комплекс чувств.

Прежде всего, конечно, меня томило вожделение, рожденное биологической потребностью тела.

Я никому этого не говорил – да и откровенничать мне было не с кем – но я вожделел почти всех женщин, попадающих в поле зрения.

Если желания не возникало, это означало лишь то, что в данный момент я болен или чем-то сверх меры удручен.

Не желал я только свою непосредственную начальницу, руководителя отдела продаж компании «СТС Урала» – лилейно тонкую тридцатитрехлетнюю, одинокую и бездетную, женщину по имени Ралина.

В школе со мной училась девчонка, которую звали также, но она была башкиркой, имя имело ударение на последнее «А». Начальницу называли с нажимом на «И», на башкирку она не походила, вообще казалась непонятно кем.

Как женщина она не могла не нравиться, но с ней все обстояло и проще: Ралина была лесбиянкой и в отношениях мы напоминали скорее двух мужчин или двух женщин, нежели потенциальных партнеров по сексу.

В мои юношеские времена еще звучали отголоски споров о дружбе между полами, в нынешнем возрасте я пришел к выводу, что таковая возможна, только если женщина – лесбиянка. Или если мужчина гей, чего я проверить не мог.

Наша «однополая дружба» была теплой: мы не только пили кофе в комнате отдыха, но иногда после работы я подвозил Ралину домой, поднимался и пил с ней чай.

Мужчин она ненавидела люто, я являлся исключением, подтверждающим правило. Стремясь досадить и директору и московским владельцам фирмы, Ралина не только прикрывала мои отлучки, но помогала делать деньги «мимо кассы»: проводила в отчете продажу по более низкой цене, чем заплатил клиент, а разницу я обналичивал себе в карман.

Как она это делала при том, что бухгалтерша имела обычную ориентацию и вряд ли была чем-то ей обязана, я не знал, просто был благодарен.

Помимо плотской радости, женщины дарили эстетическое наслаждение.

Я обожал смотреть, как моя партнерша раздевается и – как ни странно – еще больше, как одевается.

Женщин – правда, именно женщин, а не бесполых кошелок учительского пошиба в вязаных кофтах – я искренне уважал.

Ведь нужно было обладать недюжинной энергией и сильной верой в себя, чтобы оставаться женщиной в дикарской стране, где существо противоположного пола до сих пор считается чем-то средним между посудомоечной машиной и рожальным автоматом.

С этой точки зрения идеалом виделась Ралина, которая всегда прекрасно одевалась, радовала ухоженностью и казалась инкарнацией одной очень утонченной российской актрисы – тоже лесбиянки.

С определенного момента я пришел к выводу, что сама по себе лесбиянка, бросившая вызов насилию грубых мужчин – рыболовов и спортивных болельщиков – является сейчас гением чистой женственности.

Но самым главным, основополагающим чувством, которое я испытывал к женщинам, была жалость.

Жалость всеобъемлющая, рожденная многими параметрами.

Начиная от того, что женщинам приходилось существовать в мире, приспособленном для дубинообразных мужчин, и кончая сочувствием к боли, которую каждая из них вынуждена терпеть каждые четыре недели на протяжении лучших лет жизни.

Многокомпонентная любовь к женщинам побуждала меня заботиться о своих гостьях с первой минуты до последней.

Будучи довольно экономным, ради них я не скупился.

После всего, произведенного между нами по взаимной договоренности, я всегда отвозил женщину туда, куда ей требовалось.

Если по какой-то причине я не мог – или не хотел – садиться за руль, то вызывал и предоплачивал такси.

Я не мог отправлять своих мимолетных подружек домой на общественном транспорте.

В нашем городе «маршрутки» всегда были полны вонючих садоводов, которые моются раз в неделю земляничным мылом.