Монохромная модель дома медленно прорисовывалась и наполнялась деталями. Вместе с этим слух становился все чувствительней: завывание ветра в приоткрытом на микровентиляцию окне кухни, бульканье какой-то жидкости в компрессоре холодильника – слышалось и улавливалось абсолютно всё. Раздался слабый шум из спальни Бекки, и я увидел, как она переворачивается на другой бок во сне, сладко причмокивая и смешно складывая губы. Это её мастерская, хоть и менее детализированная, где она готовится создавать свои будущие шедевры. В тот момент я поймал себя на мысли, что не видел спальню Бекки после её переделывания в мастерскую, а только слышал об этом. Еще раз, с удивлением осмотревшись, я мысленно устремился туда, где точно не был. Окрестности, соседский дом, его очертания, комнаты, элементы интерьера, мебель – всё намного размытее, чем в нашем доме. Их было видно, только когда специально обращаешь внимание, без возможности удержать в памяти черно-белую презентацию, но всё же их можно было видеть. Я переключился на другие дома поблизости: там ещё кто-то не спал, супруги вели еле различимый разговор, но я мог его слышать без особого труда. Сразу же постаравшись переместиться дальше, чтобы не подслушивать, я сделал ещё пару кругов по окрестностям и в восторженно приподнятом настроении вернулся в свою комнату. А открыв глаза – оставался всё в той же темноте, тут же нашел подготовленную ко сну постель. Так, хоть и сильно уставший, но весьма довольный экспериментом, я заснул крепким богатырским сном.

Утро следующего дня началось с ощущения своей особенности. Рассказывать кому-нибудь из моих близких не очень хотелось – уж больно непонятно и нереально ощущались ночные видения. Нужно было самому сначала разобраться, а не тревожить родных невнятными домыслами. Сразу же, как только проснулась Бекки, я напросился к ней посмотреть мастерскую.

– Ты так и не показала, во что превратила комнату, где прошли лучшие годы моей жизни! Надеюсь, Бекки, у тебя есть достойное оправдание тому, что я живу в гостевой части?

– Не будь жадиной, Пе́тре, что за фантастическое жлобство! Вот когда мои картины начнут продавать на аукционах, вспомнишь мои слова, и тебе будет стыдно за то, что эти стены терпели такого среднестатистического подростка. Идем.

Она взяла меня за руку и завела в комнату, полную творческого беспорядка. Всюду стояли баночки с красками, валялись кисточки, карандаши и мелки. По углам был рассыпан ворох бумаг большого и малого формата, скрученных в трубочки и подпертых дощечками. На столике – недоеденная пачка печенья и пара чашек со вчерашним чаем, стаканы с грязной водой от красок – всё было именно так, как подобает настоящему художнику, хоть и не соответствовало порядкам нашего дома. Но самое главное, что меня интересовало, так это общее расположение предметов, и оно было именно таким, каким я видел его вчера. Стол, стулья, стоящий в углу мольберт – всё было в точности похожим на то, что я увидел вчера ночью. Конечно же, без того огромного вороха непонятных вещей, который не может привидеться даже больной фантазии шизофреника.

– Да, Бекки, вижу, что пространство комнаты используется в полной мере. А что по этому поводу думают родители?

– Ты знаешь, они сюда стараются не соваться, чтобы не нарваться на неприятности. Гнев творческого человека – вещь очень опасная!

Она важно сложила губы, подняла подбородок и слегка покивала, на что я с пониманием сделал то же самое, подтвердив мимику словами:

– Как я тебя понимаю, Бекки! Ладно, буду собираться, нужно сегодня повидаться с Лизой, а то приехал её проведать, а вчерашний день провел в своих делах.

– Хорошо, передавай ей привет, – сказала Бекки с нотками сочувствия.

Она хоть и пыталась это скрывать, но слегка недолюбливала Лизу, считая её пустоватой и слишком правильной. Мы все, кроме самой Лизы, давно подметили такое отношение Ребекки, но не придавали этому особого значения, считая её эмоции детской сестринской ревностью. Но в данный момент я почему-то начинал понимать свою сестричку. Девушка из благополучной уважаемой семьи, живущая неподалеку, была хорошей партией, что совершенно не давало мне возможности видеть её с того угла обзора, с которого на нее смотрел творческий ум Бекки. В любом случае, годы отношений не могут быть спонтанно перечеркнуты непонятной бурей эмоций двух последних дней, а потому я ехал к Лизе.

Ещё по пути к нашему стандартному месту встречи в парке я ощутил какое-то странное чувство – чувство нормальности. Окружающий мир вернулся в своё обычное состояние, как будто кто-то просто взял, и выключил во мне кнопку, мигом сняв с меня все выданные ранее бонусы. Не знаю, что произошло, как необходимо было реагировать на возврат сознания в прежнее русло, гневом или грустью, но по большой части меня такой поворот событий явно не устраивал. Добравшись до парка, я обнаружил, что он закрыт на ремонтные работы. Об этом было написано на табличке, повешенной на перегородившем вход шнурке. За шнурком суетилось много народу в спецовках. Одни перекладывали бордюры парковых дорожек, другие меняли старые лавочки на новые. Из припаркованных рядом автомобилей выгружали мешки и строительные материалы. На автомобилях и спецодежде работников красовались выполненные в готическом стиле буквы и эмблема: набор геометрических фигур в центре круга. «Сетал».

«Что это за название такое? – подумал я. – Может, аббревиатура или вымышленное? И зачем вообще понадобилось ремонтировать парк? Привычная обветшалость придавала ему своеобразный уют».

С моим мнением целиком и полностью были согласны парковые вороны, которые сидели на деревьях и с недовольным видом наблюдали за творящимся внизу безобразием. Происходящие вокруг перемены меня ненадолго отвлекли от внутренней потери, но неуютная обыденность быстро вернулась, продолжив неприятно угнетать. Назначив новое место встречи с Лизой, я уныло побрел к нему вдоль парковой ограды. Вмешательство в мой жизненный устой раздражало.

– Пе́тре, ты не представляешь, что со мной произошло за вчерашний день! Привет! – затараторила Лиза, ещё не дойдя до меня.

Я сразу оживился: неужели изменения коснулись не только меня, и я найду, с кем поделиться своими переживаниями?!

– Здравствуй, рассказывай поскорей, что там такого у тебя случилось!

– Мне вчера перезвонили из одной фирмы, в которой я оставляла свои данные. Вернее, не совсем фирмы. Какая-то государственная организация, занимающаяся работой на правительство, представляешь!

Я не видел её такой оживленной с момента нашей первой близости, она была восторженно возбуждена. Казалось, из её глаз вот-вот выскочат маленькие юркие бесята. Слышать такое было приятно, но, увы, это был не тот ответ, который хотелось бы услышать мне.

– Да, и что?

– Слушай, мне вчера перезвонили и попросили приехать на собеседование. Ты не представляешь, я проходила собеседование на полиграфе или детекторе лжи, не знаю точно, как та штуковина правильно называется. Всё как в фильмах про шпионов!

– Ого, и чем всё закончилось? Клеймо поставили или вживили имплантат?

– Очень смешно, – скривилась Лиза. – Просто у них там всё серьезно.

– А зачем полиграф? Знания, полученные в процессе учебы, или есть, или их нет. Обмануть, сделав вид, что ты знаешь, мне кажется, и так невозможно.

– Да они по специальности ничего не спрашивали, вопросы больше касались обыденных вещей и моих переживаний и эмоций. Насколько я понимаю, составлялся психологический портрет.

– Ты голодна? Идем куда-нибудь перекусим, там всё подробно и расскажешь.

– Ужасно голодна! – прошипела Лиза, вцепившись мне в руку, и буквально поволокла вперед. – А потом пойдем ко мне, через час дома как раз никого не будет, – сказала она чуть тише и в нос. Похоже, бесятами были заполнены не только её глаза, но и весь организм.

– Даже не представляю, чем мы сможем занять себя в таком скучном пуританском доме.