– Тогда всё просто: медицинские работники носят белые, светло-синие или светло-зеленые халаты. Это наша униформа, она одинаковая для всех здешних сотрудников. Вы легко сориентируетесь. Тем более что за пределы больницы выйти вы не сможете, а потому потеряться практически невозможно.

– Я с вами совершенно согласен. Вероятно, вам мои вопросы кажутся глупыми, вы уж простите.

– Нисколько! Я скажу даже больше: для человека с амнезией вы весьма логичны и задаете правильные вопросы. Такое бывает редко.

– Пусть это будет моим первым достоинством, о котором я узнал.

Мы обменялись с Мартой любезными улыбками, она прибрала посуду и отправилась за бейджиком.

Оставшись в одиночестве, я принялся внимательно осматривать предметы в палате, каждую деталь бывшего некогда прямоугольным мира. Вся здешняя обстановка была выполнена в мягких светлых тонах, за исключением разве что черного прямоугольного телевизора. Еще раз пройдясь взглядом по предметам, я перевел внимание на окно. Оно отделяло больничную палату от шумного красочного мира. Стоял солнечный день, переливающийся буйством зелени. Это ещё раз подтвердило мою уверенность в том, что я знаю цвета. В парке гуляли люди. Даже беглого взгляда хватило, чтобы понять, кто из них – персонал больницы, а кто – посетители. Вопрос, заданный мной Марте, показался теперь глупым. Кроме двери, через которую в мою жизнь заходили и выходили люди, я заметил ещё одну – за ней оказались туалет и ванная комната. Медленно, но жадно я впитывал формы известного мне когда-то мира. Множество предметов в ванной комнате меня озадачило. Это как с персоналом больницы: с одной стороны, всё понятно, а с другой – я сомневаюсь в правоте своих суждений. В этих размышлениях меня и застала Марта.

Понимающе кивнув и положив бейдж на стол, она прошла в ванную комнату и принялась методично разъяснять мне предназначение и функциональность каждого из замеченных предметов. завершив кратким как выстрел вопросом:

– Ну что, всё понятно?

– Да, именно так я и думал.

У меня не было в арсенале всех этих слов, и они проявлялись намного медленнее, чем хотелось бы. На мои слова Марта ещё раз во всё лицо улыбнулась доброй милой улыбкой и направилась к выходу.

– Хорошего вам дня, Петр! Поправляйтесь!

– Большое спасибо, и вам всего доброго.

Немного погодя я вышел прогуляться, как и советовала мне медсестра. Неподалеку от входа на диване сидели мои родители, молча, каждый наедине со своими мыслями. Меня охватил стыд, ведь я только сейчас о них вспомнил. Почему воспоминания о предметах так легко всплывают, а о, наверное, самых дорогих, для меня людях память напрочь отказывается выдать хоть какую-нибудь информацию?! Я только вспомнил их имена, и тут же почувствовал, что они важнее, чем окружавшее меня сейчас, успевшее осознаться за этот короткий период моей новой жизни. Боковым зрением мать заметила меня, положила руку отцу на плечо, он тоже отвлекся от своих мыслей, и наши взгляды снова встретились. Их – полные надежды, и мой – полный неловкого сомнения. Я подошел к ним.

– Добрый день

– Как ты, сынок?! – встрепенулась мать, и её глаза снова налились слезами.

– Пока я вспоминаю только предметы и их названия, но, судя по уверенному спокойствию доктора и медсестры, всё идет по плану.

Только сейчас я заметил всю усталость и печаль, придавившую их, будто огромная глыба. Мятую одежду, которую они не меняли по меньшей мере несколько дней, щетину на отцовском лице. Мне неловко было находиться рядом с ними, но я единственный понимал особенности своего состояния, и чувствовал себя обязанным им пояснить и успокоить.

– Я, как и вы, тоже жду, когда ко мне вернется память, но пока я помню только ваши имена, и ничего более. Вам нужно отдохнуть. Уверен, скоро всё будет хорошо.

Отец одобрительно кивнул, протянул руку, и мы обменялись крепким мужским рукопожатием. Он дотронулся до моего плеча и сказал:

– Возвращайся, сын, мы тебя ждем!

Мать молча обняла меня мягкими теплыми руками, ещё раз всхлипнула и, взглянув мне в лицо по-собачьи преданными глазами, отошла к отцу.

Мы разошлись в разные стороны из больничного холла, неловкость момента была исчерпана, но оставалось какое-то внутреннее напряжение. После эмоции «не нравится», которая всплыла при виде брокколи, я испытал новую эмоцию – «быть обязанным». Чувство, что я обязан уделять внимание этим людям, прочно закрепилось во мне с первой же минуты, как я увидел их в холле. Но не давал покоя тот факт, что ими двигала совсем другая эмоция, пока мне неведомая. Неужели в глазах моей мамы была преданность, неужели это родственные связи обязывали их, вымотанных до изнеможения, находиться возле физически здорового человека? Скорее всего, мне оставались недоступны ещё многие чувства, способные объяснить их поведение. Но я не стал усугублять внутреннюю неразбериху и смирился с тем фактом, что изъяны памяти, эти недостающие пробелы, скоро заполнятся сами. И как только я принял такое решение, ноги сразу же понесли меня во двор, который так ярко светил зеленым в окно моей палаты.

Прогулка наполнила меня новыми звуками, цветами и запахами. Я, как ребенок, взахлёб впитывал происходящее, всё новые и новые слова обозначали вновь приобретенные мной предметы и процессы. Мир все стремительнее удалялся от прямоугольного, в нейтральных тонах, и наливался красочным многообразием. Конечно, чувство, что ко мне всего лишь возвращается утраченное мной ранее, немного смазывало всю прелесть приобретений, но это всё равно было восхитительно. Ведь то, что я знал ранее, ко мне приходило не сразу, мне всё выдавалось постепенно, с каждым годом жизни – а сейчас я получаю знания почти мгновенно, и для этого мне достаточно лишь взглянуть на предмет. Будь у людей такая способность приобретать новые знания, наш мир изменился бы кардинально за считанные дни. Но, увы, всё окружающее меня просто вяло пульсировало, следуя законам серой пустоты, а я пока лишь забирал своё.

В таком ритме прошло несколько дней, я почти освоился в своем теле. Меня посещали позабытые ранее эмоции, вспоминались разные вещи. Так, взрыв эмоций вызвали вернувшиеся на третий день вкусовые ощущения. Оказывается, принятие пищи – не только заправка своего организма топливом, но и очень приятный процесс, приносящий яркое чувственное удовлетворение. Как всё-таки здорово, что природа совмещает жизненно необходимые для нас вещи с позитивными эмоциями! Также очень понравился душ, вернее, вода и контакт с ней. Хотя насчет воды осталось больше вопросов, чем ответов. Если обычные предметы словом, их обозначающим, сразу раскрывали свою суть, то понятие «вода» не подразумевало ничего определенного. Ровным счетом ничего конкретного также не несло в себе слово «телевиденье», хоть и вызвало совершенно противоположные воде эмоции. Я познакомился с тем черным прямоугольником в своей светлой палате ещё вечером первого дня, когда медсестра, сменившая вечером Марту, показала мне, как им пользоваться. При всем обилии сведений, которые он выдавал, у меня сложилось весьма однозначное неприятное впечатление как от самого предмета, так и от стиля подаваемой им информации. Мне всё же приходилось им пользоваться в свободное время, так как пределы больницы ограничивали возможность многое увидеть, но нагнетающая манера всё преподносить однобоко, вечные повторения и постоянные фальшивые нотки однозначно говорили о нездорово искажённой реальности, транслируемой этим предметом.

Постоянно слоняясь туда-сюда, я изучил каждый закоулок больницы. Бейджик, так любезно предоставленный мне Мартой, не потребовался. Я с первого раза без труда нашел свою палату. Как оказалось позже, у меня чуть ли не самые лучшие условия проживания в данной клинике. Были палаты, в которых пациенты ютились по нескольку человек, и брокколи им не приносили. Но мой отец позаботился об улучшенных условиях для меня. Также я узнал, что находился в передовой клинике, специализирующейся на изучении головного мозга, причем не только занимающейся лечением, но и ведущей другую обширную деятельность в данном направлении. Нынешнее мое состояние было вызвано как раз операцией на мозге, которую успешно провел блистательный доктор Шмидт. Я всё так же не помнил своего прошлого. Хоть мои знания касательно многих вещей были восстановлены, то, что я не знаком с самим собой, изрядно выбивало из колеи. Я больше напоминал машину, бесстрастно поглощающую информацию и не испытывающую никаких сложных чувств, так свойственных нормальному человеку – кроме, быть может, уже порядком притупившейся радости познания. Это делало меня неполноценным, и мой холодный ум злился от осознания своей неполноценности.