Я замечаю слезы в его глазах.

— Да, ты станешь папой.

Он лучезарно улыбается и мчится обратно в спальню. Его поведение кажется немного странным. Он просто исчезает, как только мы узнали, что у нас будет ребенок. Я стою в шоке, не понимая, что мне делать, как вдруг он поспешно возвращается обратно с широкой улыбкой на лице, пряча что-то за спиной.

— У меня есть кое-что для тебя, — возбужденно выпаливает он.

Я улыбаюсь, глядя на его восторг. “Лааааадно...”

— Итак, вспомни: как много значит для меня хрустальная роза моей бабушки?

— Конечно, я помню.

—Думаю, справедливо, что теперь она должна принадлежать тебе. Ты значишь для меня целый мир, и ты сделаешь мне величайший подарок, какой я когда-либо мог пожелать. Я понимаю, что это не сравнится с ребенком, но роза так много значит для меня, что я хочу, чтобы ты взяла ее.

Я ошеломленно стою, когда он преподносит мне красивейшую бабушкину хрустальную розу, и не знаю, что сказать. Поэтому делаю то, что у меня получается лучше всего: просто начинаю плакать и киваю головой.

*

Через две недели мы записываемся на прием к ведущему гинекологу в Лос-Анджелесе, доктору Миранде Фуллер, после того как сдали все необходимые анализы. Уилл очень поддерживает меня, особенно во время токсикоза по утрам, однажды даже держал волосы, когда меня тошнило. Это делает мое появление в «Ночном страннике» — «Наша месть» трудным, поэтому мне приходится позволить Уиллу пойти одному, что приводит к предположениям о моей беременности. Разница лишь в том, что на этот раз я действительно беременна. Остальные сорок семь раз, когда они “выявляли”, что я залетела, были ошибочными. Мы собираемся позволить поверить всем, что они опять неправы, по крайней мере, до второго триместра.

Я продолжаю петь на ранних сроках беременности. Уилл делает перерыв, у него не было отпуска в течение пяти лет с того момента, как начались эти «американские горки». Он усиленно готовится к появлению малыша. И даже позвал Дэна помочь собрать кроватку для нашего ребенка. Что, конечно, опять заставило меня плакать. Это все гормоны. Такое чувство, будто все, чем я занимаюсь, это постоянно плачу, будь это что-то веселое или грустное. Сначала Уилла это действительно очень беспокоило. Теперь он просто смеется надо мной и обнимает, когда я опять начинаю, как правило, из-за чего-то по телевизору. Я плакала, когда Джейсон выиграл последний раунд «Остаться в живых», а ведь я смотрела только финал и не видела ни одного из предыдущих эпизодов. Так что, да, мои эмоции полностью вышли из-под контроля.

Брук так добра ко мне. Она ходит со мной по детским магазинам за покупками, когда у Уилла съемки. Хотя формально он сейчас не работает, я знаю, что у него полно дел.

Теперь, когда у меня срок побольше, я прекратила петь и давать интервью и провожу столько времени наедине с Уиллом, сколько могу, прежде чем наш малыш заявит о себе, и у нас не останется возможности поспать.

*

У меня сейчас семь с половиной месяцев беременности. У нас будет мальчик, и мы решили назвать его Коэн. Мы знаем, что это немного глупо — называть сына именем вымышленного персонажа из фильма, но нам нравится это имя, оно означает что-то особенное для нас. В связи с этим фильмом у нас есть возможность дать ребенку прекрасную жизнь, где будет все, в чем он когда-либо будет нуждаться или чего-либо пожелает. Мы приготовили детскую комнату. Так что все готово к рождению малыша Коэна. Уилл придумал для меня прозвище, очень смешное, по его мнению. Но я так не считаю. Джелли Белли (пер.сленг — толстяк) — вот как он называет меня, пока я ношу его ребенка.

Мило, не так ли?

Мы сообщили о том, что у нас будет ребенок, потому что я больше не могу прятаться за сари и мешковатыми платьями. Слишком очевидно, что под свободной одеждой что-то происходит. Количество писем с прядями волос увеличилось, и они стали более грозными. К сожалению, полиция до сих пор ничего не может поделать, пока мы не знаем имя или пока не предоставим хоть какие-нибудь ее фотографии, которых, у нас, конечно, нет. Мы усилили охрану вокруг дома, что меня раздражает. Я просто хочу чувствовать себя нормально в своем собственном доме, а не быть все время под наблюдением охраны.

Я выскальзываю из дома и прогуливаюсь по нашей подъездной аллее, просто чтобы подышать воздухом. Через дорогу я замечаю женщину, сидящую в черном фургоне. В последнее время я не появлялась на публике и не могу понять, кто это, хотя она кажется мне знакомой. Я пристально смотрю, пытаясь разглядеть ее сквозь тонированные стекла, но мои усилия тщетны. Вдруг она заводит двигатель, разворачивает фургон и паркуется передо мной.

Я не понимаю, почему просто стою и наблюдаю за событиями, разворачивающимися передо мной. Женщина выпрыгивает из фургона, открывает дверь, а затем бежит ко мне. Я мгновенно узнаю ее. И, как только я поворачиваюсь, чтобы бежать, она хватает меня за волосы и прижимает к лицу тряпку. Сердце бешено стучит в груди, когда я пытаюсь оттолкнуть ее руку от моего рта. Я начинаю кричать и звать Уилла, но, уже вдохнув пары, через несколько секунд чувствую, что она полностью одолела меня. Я стараюсь пнуть ее, но эта безумная гораздо сильнее, и я проваливаюсь в темноту.

УИЛЛ

Я слышу хлопок двери и визг шин, смотрю в окно, пытаясь понять, что там за суматоха. Я знаю, что Кэт где-то на улице, потому что видел, как она шла по дорожке. Ей осточертели меры безопасности, принятые мной для ее же защиты, особенно с тех пор, как мы стали получать так много смертельных угроз в последнее время, в основном направленных против нее. Я еще раз выглядываю в окно, Кэт нигде не видно, и только ее iPod лежит на земле возле нашего дома. Волны паники пронзают мое тело. Я встаю, сбегаю по лестнице, на ходу зову службу безопасности и выскакиваю за дверь.

— Кэт? — кричу я, а потом замечаю следы шин на асфальте, возле нашей подъездной дорожки.

— Какого хрена? — говорю я громко, в то время как очередная волна беспокойства накрывает меня.

— Кэт, ты где? — зову я снова и смотрю по сторонам. Внутри у меня бушует паника, теперь я думаю, что что-то здесь очень неправильно.

Она всегда отвечает мне. Блин, где она?

Я продолжаю смотреть вдоль улицы, пытаясь поймать любую зацепку, куда она могла пойти. Ничего. Я смотрю на iPod, брошенный на землю, и обращаю внимание на розовый конверт, на котором написано: «Открой, если хочешь узнать, где она». Прочитав это, мне становится трудно дышать. Я наклоняюсь, разрываю его и вижу фотографию, на которой мы с Кэт целуемся, но лицо Кэт зачеркнуто, а на этом месте красным маркером нарисован крест.

Черт… чертово дерьмо… это нехорошо... это, очень, очень нехорошо!

Ужас бежит по моим венам. Сердце бешено стучит в груди. Я бегу внутрь и звоню в полицию сообщить им о том, что произошло.

Меня окружает целая группа охранников. Слишком много и слишком поздно. Придурки! Почему они не защитили одного-единственного человека, который значит для меня все. За что я плачу им? Тупые ничтожные ублюдки. Что до меня, они все, на хрен, уволены!

— Да, я думаю, мою жену похитили, — кричу я в трубку.

— Ладно, успокойтесь и расскажите, что происходит.

— Нет, вы не понимаете! Она беременна, а там следы шин, и у меня письмо... Мы должны найти ее прямо сейчас, пожалуйста, — говорю я, почти срываясь на рыдания. Я чувствую себя беспомощным и понятия не имею, с чего начать поиски.

Марк, наш начальник охраны, берет телефон, пока я сижу в кресле и раскачиваюсь вперед-назад. У меня поднимается давление, сердце выпрыгивает из груди. Я пытаюсь позвонить Кэт на сотовый, надеясь, что он при ней, но потом слышу звонок, доносящийся из нашей спальни.

Блин! Ее телефон здесь!

Я начинаю вытаскивать все письма от рыжей сумасшедшей. Это, должно быть, она. Я выкладываю все доказательства на стол и жду полицию, пытаясь побороть свое внутреннее смятение.