И, вопреки страстному желанию, ноги сами понесли следом самоубийц — или убийц. Она вошла в кабинет: горная свежесть густых сумерек лилась из форточки, окно над аптекой не светилось, привычный «здешний» хаос бумаг и бумажек в ящиках письменного стола. Три кратких телефонных разговора — с беспощадной последней прямотой — и трехкратный ответ: «Иначе — смерть».

Всех троих она застала, и все трое «раскололись» — так и должно было быть: ее опять несло на черных крыльях победы. Куда? Бог весть.

Оставалось только ждать. В прозрачном сумраке она прокралась на кухню, достала стакан с ядом. Казалось, вечность прошла, когда послышались шаги — не крадущиеся, осторожные, а тяжелые и уверенные.

Кто-то вошел на кухню и включил свет. Катя спросила:

— Как умер Патриций? Его отравили?

— Тебе виднее, — ответила старуха ясно и звонко. — Тебе-то известно, что по сути, по совести, убийца — ты!

Следователь:

— Да, оставил ваш батюшка наследство.

— Но он же не воспользовался, он… Нет, человек не имеет права распоряжаться ни чужой смертью, ни даже своей.

— Пропажа некоторого количества цианида из аптеки была обнаружена в 88-м году, после ухода Неволина на пенсию. Отнесли за счет халатности, одним словом, замяли. Но как вообще могла возникнуть столь дикая идея?

— Страх умирания… при отсутствии страха Божьего. Но папа не стал!

— Однако он не вернул цианистый калий по назначению, не уничтожил, наконец…

— Не успел!

— А даже поделился своим запасом с соседкой. Собака погибла вслед за ним?

— В тот же день. Папина смерть все заслонила. Патриций сумел выползти на лестничную площадку, где я застала его, наклонилась. И меня поразил запах — тот же самый там, на даче, с Агнией… и в валерьянке, и в стакане с водой, когда я растворила яд. Запах трупа, мне казалось, меня преследовал.

— То есть на собаке проверили действие яда?

— Выходит, так.

— Ваши так называемые близкие, Екатерина Павловна, — выродки.

Алексей:

— Она за тобой следила. Когда я третьего сентября явился сюда в первый раз, соседская дверь чуть приоткрылась, чья-то тень, глаза в темноте. И я ушел.

— Да, я ощущала это постоянное внимание как любовь, братскую руку на плече. Истина была все время рядом… и блеснула так ярко, когда на поминках — помнишь? — Мирон положил левую руку на плечо Дуни. И я было поняла «запечатанную тайну», но все спутала смерть.

— Когда ты очнулась окончательно?

— Тогда на рассвете… но опять спутал — яд в валерьянке (а если все-таки Мирон с Дуней?). Но моменты истины уже складывались в идеальный ряд. Разговор с Виктором Аркадьевичем в «Короне». Как он догадался, что Глеб, разыскивая мать, звонил из Герасимова? Особые короткие гудки. То есть междугородные, понимаешь? Часы с боем, про которые я спросила у Вадима. «А, подарил по пьянке». Дальше — наша кошмарная «реконструкция». Глеб за праздничным столом обвинил не кого-то из вас, а меня: «По сути, по совести — это убийца!» Он обрадовался, понимаешь? Вдруг не мать, а вот эта «опасная» женщина, которая хранит в аптечке черный сосуд с цианистым калием. Больная в саду чувствовала убийцу — да, мы были рядом с нею, и Вадим подобрал выпавшие из халата ключи, когда помог ей подняться. «Здоровяк-отставник» — назвал он тебя по телефону. Почему «здоровяк»? Ведь он тебя ни разу не видел! Или видел? Наконец, разговор с Агнией об экстрасенсах, который я передала Вадиму, — и в ее записной книжечке появился некий Александр Александрович на букву «Э». А главное — начало того английского диалога: «Я в пятницу звонила Вадиму, нас разъединили, он был дома». Из-за этого звонка она и погибла.

Психиатр:

— Однако ход моих рассуждений, Екатерина Павловна, был верен. Вы не хотели вспоминать про дорогих, единственно близких вам людей. Истоки всего в «детстве, отрочестве, юности». Когда он впервые мог почувствовать ваше физическое к нему отвращение?

— Это не так… я не чувствовала… я вообще не чувствовала его как мужчину.

— Вот именно. Когда же?

— Не знаю. Но помню тот вечер, новогодний, в школе. Мы тайком, наша компания, выпили шампанского и разбрелись кто куда. Вадим и я — в наш класс, запах от еловых лап, свет уличного фонаря в окне… С годами, и с невзгодами, все это окрасилось в прекрасные ностальгические тона, а тогда… ничего ужасного. Он начал меня целовать — я оттолкнула, просто так, инстинктивно. Это было просто недоразумение!

— Э-э, нет. В тот прелестный момент — и им, и вами — было предсказано все дальнейшее. Он стал продолжать, настаивать?

— Он заплакал.

— Классический случай бессилия. Тогда вы все почувствовали верно. Инстинкт вас не подвел.

— Да ничего подобного! Он рассмеялся, я тоже — от шампанского, похвастался, стало весело, мы говорили о Карле Великом…

— Потрясающе. Разве вы не чувствуете изумляющую душу символику происшедшего? Символисты, Екатерина Павловна, не призывали, а отразили зло, подползающее своим потайным путем.

— Я ничего не поняла.

— Инстинктивно поняли. Половое бессилие — распространенный феномен: подавление в детстве властной личностью матери; отец отстранился. Отсюда — разводы вашего так называемого «брата», внешняя властность «гения» — и внутренняя неуверенность в себе. Ни малейшей даже попытки пробудить в вас женщину… Действительно, ничего ужасного, но беда в том, что его поражение было связано с вами, зафиксировалось на вас. Овладев вами, он овладеет собой и миром, образно выражаясь.

— Теперь я понимаю подоплеку той средневековой истории, точнее, его интерпретации той истории.

— Разумеется. Он заколдован, заворожен, одержим вами. Вот вам и «Молот ведьм».

— Когда в то утро я сидела на скамеечке возле его родителей, а на поду валялась книжка с «розой и крестом», опять вспомнился тот новогодний вечер. Не отвращение, нет, прелесть юности. Вспомнилось прикосновение «запечатанной тайны мертвых».

— Вот я и говорю, какая глубокая уникальная символика в самой обыденной реальности!

— Да, в словаре Даля все сказано, но я тогда не догадалась.

Следователь:

— Я проконсультировался. Если звонить из автомата, то впоследствии источник установить невозможно, на АТС просто зафиксированы междугородные переговоры с вашим номером. Мы как раз занимаемся Питером.

— Да все уже ясно, весь этот ужас!

— Екатерина Павловна, я понимаю вашу реакцию, но вы у меня единственный, так сказать, информатор, поскольку старая карга в реанимации и вряд ли выкарабкается. Давайте успокоимся — и по порядку.

— Ну что? С первого апреля Вадим находился в командировке в Питере. С матерью и со мной перезванивался каждый день — так было заведено. Одиннадцатого вечером она сообщила ему, что у меня ночевал мужчина. Двенадцатого на «Стреле» Вадим прибыл в Москву.

— Собственно, командировка у него двенадцатого и кончалась официально. Но железнодорожный билет, сданный в бухгалтерию (и гостиничные счета), взят на понедельник.

— Да, по договоренности с начальством он обычно использовал отгулы, словом, оставался на выходные для «прогулок по Петербургу».

— Он сразу приехал к матери?

— К себе домой.

— Наверное, хотел туда заманить вас?

— Наверное.

— Вторая жена уходила от него, приходила… в общем окончательно они расстались в августе.

— Если б я знала про это! А Ксения Дмитриевна не была соучастницей, нет, она много узнала уже потом. Он сам описал свой тогдашний настрой: «Человек вне себя от ревности, от ярости». Уверена, никакого «плана» у него не было. Вероятно, он хотел «разобраться» со мной, покончить разом с проклятием, которое носил в себе… с собой. Дозвонился до меня только к вечеру, трубку взял Саша. Вадим, прихватив с собой бутылку коньяка, отправился на машине в Герасимово.