— Вот именно. Если бы вы вспомнили все, тайна убийства была бы раскрыта.

— Вы думаете, дело во мне?

— Разумеется, в вас же причина первого преступления. И тут особенно знаменателен тот факт, что Александр был убит после того, как отказался от вас.

— Я этого не понимаю.

— Как раз очень понятно и свидетельствует о патологически сексуальной окраске мотива: Александр — единственный мужчина, которому вы принадлежали, — по логике маньяка, должен был погибнуть. Если бы вы дали себе волю вспомнить, кто из окружающих вас мужчин относится к вам, скажем, неординарно! Но вы боитесь вспоминать. Почему? Вывод один: подсознательно он вам дорог.

— Сумасшедший?

— Не сумасшедший, а психически сдвинутый по одному пункту — на обладании вами.

— Но почему он не мог нормально добиваться взаимности? Я же свободна.

— Вы не были свободны: у вас был Александр. Поэтому обратите особое внимание на мужчин, с которыми вы познакомились недавно, в этом году.

— Одновременно с Сашей — ни с кем. С Мироном — в феврале, с Алексеем — в сентябре.

— Алексей отпадает: убийство уже произошло полгода назад. Присмотритесь к Мирону.

— Он за мной не ухаживал, он влюбился в Дунечку.

— Это увлечение может быть всего лишь компенсацией за неудачу с вами.

— Какая неудача! Он и не пытался.

— А почему, собственно? Вы — очень красивая, очень соблазнительная женщина.

— Так он говорил про меня Дуне.

— Вот видите! Теперь очень важный вопрос: какие чувства вызывает в вас этот Мирон?

— Отвратительные.

— Прекрасно! Был ли какой-нибудь эпизод — постарайтесь вспомнить, — когда он мог ощутить ваше физическое отвращение?

— Не знаю, не помню.

— Я же говорил: вы боитесь вспоминать. А подсознательно он возбуждает в вас чувства сложные, двойственные.

— Но я не чувствую…

— Поймите: глубинные, неподвластные рассудку.

— Такие чувства, — сказала Катя медленно, — во мне возбуждает скорее Алексей.

— Рассмотрим эту фигуру. Мог он вас заметить, увлечься до первого убийства?

— Он поселился напротив меня в феврале.

— Что значит «напротив»?

— Ну, через улицу, окно в окно.

— Потрясающе! — воскликнул психиатр и повторил ритуал с новой сигаретой. — Он же отставной офицер? У него может быть бинокль.

— И вы думаете, он подглядывал… — Катю передернуло от отвращения.

— Почему бы и нет? Обратите внимание: оба подозреваемых в сорок лет не женаты. Это может свидетельствовать — не обязательно, но может — о некоторых нарушениях в половой сфере. Какие у вас в комнате шторы?

— В кабинете нейлоновый тюль, прозрачные.

— Вот так-то. А теперь вспомните, как произошло ваше сближение с Александром.

— Я не хочу!

— Придется.

— Да, в кабинете.

— И еще любопытный момент: он поселился в доме с аптекой, что могло ассоциативно натолкнуть его на мысль о цианистом калии.

— И он ограбил аптеку?

— Об этом пусть голова у следователя болит, пусть наконец установит, как убийца раздобыл отраву… Моя же задача — вскрыть психологические корни преступления и не допустить нервного срыва.

— У Ирины Васильевны?

— Она, к сожалению, эту грань уже перешла, но дела меняются к лучшему.

— Вы хотите сказать: теперь моя очередь?

— Вы меня очень заинтересовали, Екатерина Павловна.

— Боже сохрани!

— Нет, нет, вы здоровый нормальный человек, но, простите, не случайно явились героиней столь ужасающих событий.

— Да, это страшный грех.

— Наследственный, Екатерина Павловна. Истоки всего ищите в детстве. Сколько вам было лет, когда вас бросила мать?

— Семь.

— С тех пор вас сопровождает ощущение заброшенности, ощущение жертвы — вы как бы провоцируете — невольно, конечно, — своих партнеров на уход. Как они объясняли причины разрыва?

— Никак. Просто начинали вдруг меня избегать, ни с того, ни с сего как будто. А я объяснений не требовала.

— Ни с того, ни с сего — чувствуете подтекст? В этом плане слова гадалки о том, что вы «испорчены», проявляют глубокий, онтологический для вашей личности смысл. Испорчены — не наговором, не сглазом — комплексом неполноценности, который и есть, образно говоря, ваш бес, играющий левой рукой.

— Гадалка предсказала Ирине Васильевне, что этот бес убьет ее мужа.

— Не хватало вам еще комплекса вины! Всегда помните: у вас алиби, вас никто не смеет подозревать. У больной свой бес, у вас свой, это профессиональный жаргон гадалок.

— Но почему именно «левая рука»?

— Из Библии. Там все дурное слева: и черт, и грешник, и разбойник… Вы же образованный человек, Екатерина Павловна, освобождайтесь от комплексов — и радуйтесь жизни.

— Сначала надо изгнать беса, — Катя усмехнулась.

— Она долго отходила от допроса. Настоящие солдафоны, честное слово! Не хотелось бы все снова колыхать.

— Ни в коем случае! Я пришла не к больной, а к вам.

— Уж не боитесь ли вы ее?.. Екатерина Павловна, вы не могли знать, что она жена вашего любовника.

— Все равно мне… тяжело. Стыдно.

— Такие чувства делают вам честь, но не вините себя чрезмерно, не углубляйтесь — это опасно.

— Да черт со мною в конце-то концов, не о себе я пришла говорить! И слушала только потому, что вы сказали: во мне причина преступления.

— Так получается по логике вещей.

— Ладно. По словам следователя, Ирину Васильевну навещала бывшая одноклассница Глеба.

— Одноклассники с учительницей. Двое юношей и девочка. Предварительно я с ними побеседовал.

— Доктор, Ирине Васильевне с вами повезло.

— У больной самый строгий режим, понимаете? Вы в первый раз проникли по недоразумению.

— Может, еще кто по недоразумению проник?

— Я ничего не исключаю. А они были в четверг. И уверен, ключей не крали.

— Но Ирина Васильевна, когда разговаривала с девочкой, якобы чувствовала кого-то в кустах.

— Вот именно: якобы. Вы же знаете, что она зафиксирована на убийце в саду.

— Почему она упомянула девочку, а не всех одноклассников?

— Потому что та пришла еще раз одна. В пятницу. Но меня уже не застала.

— Мне все же хотелось бы поговорить с ней, если можно.

Доктор задумался.

— 157-я школа, Клавдия Петровна — вот отправные точки, — и принялся за телефон.

После некоторых перипетий удалось добраться до Марины — «девочки в саду».

— Меня уже следователь допрашивал.

— А мы не могли бы с вами встретиться?

— Пожалуйста.

— Вам удобно через полчаса на Добрынинской, у выхода на кольцевой?

— Удобно.

— А как я вас узнаю?

— У меня коса.

Да, коса редкостная, роскошная, особенно в сопоставлении с безволосой головкой Дунечки, но в остальном ее ученица гораздо эффектней, несравнимо. Ах, не все ли теперь равно!.. Не для развлечения позвал ее Глеб на дачу, а, наверное, как свидетельницу.

— Вы хорошо знали Ирину Васильевну?

— Так себе… не очень.

— А Глеба?

— Хорошо.

— Вы дружили?

Лицо девочки, строгое — должно быть, из-за больших очков, — сразу замкнулось.

— Вы понимаете, я спрашиваю не из праздного любопытства.

— Вы сыщик?

— В некотором роде. Я ищу убийцу Глеба.

— Неужели он все-таки убит?

— Убит.

— Нет, правда?

— Правда.

Лицо девочки оживилось, зарумянилось от волнения.

— Он тоже хотел стать сыщиком, с первого класса. У нас была такая игра: мы за кем-нибудь следили.

— Зачем вы играете в такие игры! — вырвалось у Кати.

— А что, он из-за этого умер?

— Из-за этого.

— Да, мы дружили. До двенадцатого апреля.

— Вы помните тот день?

— Конечно. Это был наш последний день. Глеб пришел в школу после гриппа, мы, как обычно, вместе домой возвращались.

— Он же заходил на работу к матери.

— На минутку за заказом. Его мама после работы куда-то отправлялась… не домой. И предупредила, чтоб он за продуктами зашел.

«Она отправлялась к бабе-яге!» — сообразила Катя.