- Мы что-нибудь придумаем, - шепчет утешительно Габи, чувствуя, что их затягивает в эту трясину ещё глубже.

Лучше бы они ничего не делали. Лучше бы они не вмешивались, ведь из-за неё всё опять становится только хуже. Она опять всё испортила...

Когда Габи оставляет уснувшую после долгих рыданий Кейт, она идёт не глядя куда её несут ноги. Ей нужно место, где ей удастся побыть одной, наедине со своими мыслями. Место, где она сможет хотя бы попытаться вообразить способ удастся вытащить Кейт из той дурно пахнущей жижи, в которую они влезли по собственной дурости.

Вина огромным червём точит её изнутри. Куда опять завело её желание восстановить справедливость? сколькие ещё должны пасть его жертвами прежде, чем она поймёт, что ничего не станет лучше?

Ком, лежавший всё это время на плечах увеличивается, заставляя горбиться и сжиматься изнутри в нечто трепещущее и жалкое. Вот и ещё одна причина недолюбливать праздник своего рождения.

Двери библиотеки закрываются за её спиной с тихим скрипом, и, потеряв необходимость держать себя в руках, Габи падает на ближайшее кресло, и, вынув ноги из туфель, прижимает их к груди, заливаясь горькими слезами.

Безутешные, едва слышные рыдания захлёстывают её с головой, и Габи сжимается в комок, стараясь занимать как можно меньше места, слиться с окружающим миром так, чтобы никто не догадался о том, что она вообще существует. Её трясёт от переживаний, от слёз и библиотечной прохлады, но всё меняется в один миг: на плечи падает мягкий, но изрядно потрёпанный плед с другого кресла. Она отрывает лицо от влажных коленей и успевает увидеть точёный учительский профиль мистера Кастра. Всегда холодный и равнодушный, он укрыл её, как беспомощного котёнка.

Благодарность смешивается в жгучий коктейль с унижением от одной мысли о том, что, скорее всего, ни что иное как жалость служит отправной точкой для этого жеста, и вынести это измученной душе сил нет совершенно.

Это слишком. Просто слишком для неё.

Новая порция тихих рыданий и всхлипов не несёт ничего продуктивного, к чему так стремилась Габриэль, пока искала место для раздумий. Поток слёз кажется нескончаемым, и прерывается лишь тогда, когда чья-то тень заслоняет ей свет, показывая, что её уединение нарушено. Перед ней, униженной, заплаканной, с уродливо опухшим носом и глазами, трясущимися губами и забившейся в самый угол кресла в полумраке стоит гордая, несгибаемая Лия Фрейзер. Человек, которому, кажется, не знакомы ни слёзы, ни волнения не вызывает теперь ни трепета, ни страха, ни стыда. Габи пуста, вместо эмоций одно лишь перекати-поле, бегущее по затопленной пустоши. В глазах кузины мелькает чувство, отдалённо похожее на удивление.

- Это место настоящий ад, - тихо говорит Габи, глядя прямо на Лию и не отводя взгляд.

'Чистилище, куда я попала за свои тяжкие грехи и из которого никак не скрыться, потому что некуда бежать. У меня нет места, где можно спрятаться от всего этого', - скрывается за этими словами молчаливое, но не менее явное.

Габи обводит руками окружающее место и прерывисто всхлипывает. На лице Лии появляется новое, невиданное раньше выражение: сочувствие, но вперемешку с гневом и чем-то ещё.

Удержать рваный выдох становится невозможно, когда Лия мягким и осторожным движением касается плеча. 'Словно перепуганного зверёныша успокаивает', - мелькает сравнение, но от него почему-то не так обидно, как если бы это был их учитель литературы. Наверное, дело в смирении со своим статусом в иерархической лестнице сводной кузины.

Габи не отдёргивает его, не сбрасывает руку, лишь продолжает:

- Если бы ты только знала, как я хочу проснуться завтра утром... Чтобы ни тебя, ни этой школы, не этих учениц, которые готовы на всё ради своих забав... Чтобы бабушка пекла мне блинчики на завтрак, а потом я шла в свою прежнюю школу. Дурачилась с Джейн, гуляла по узким парковым тропинкам и ела вишнёвое мороженое.

Больной, измождённый взгляд становится апофеозом их одностороннего разговора. Габи старается не думать о том, как она справляла этот праздник раньше, когда у неё были подруги, которых она могла позвать, чтобы они порадовались за неё, когда у неё был любимый человек, который делал всё, чтобы этот праздник прошёл замечательно, ведь боль от воспоминаний не сравнима ни с чем.

Лия безмолвно убирает руку и уходит. Словно и не было ничего.

- Теперь ты счастлива? Счастлива, когда видишь во что превратилась моя жизнь? - бросает вслед ей Габи, но ответа нет. О том, что её вопрос услышан она догадывается лишь по короткой заминке, прежде, чем Лия скрывается из поля зрения.

Габи не удивляется. Это было ожидаемо. Не ясно, правда, зачем она вообще к ней подошла, раз так хотела видеть её окончательно сломленной.

Ещё только октябрь и неизвестно, что будет с ней к концу этого чёртова года.

Лия.

Клокочущая ярость прорывается наружу взрывоопасной смесью, легко вступающей в химические реакции с людьми. Каждый встреченный Лией человек в зоне поражения, пока она в таком состоянии. Ей нужно уединение. Максимальное уединение и спокойствие, чтобы в порыве не нашла ту комнату отдыха, которую облюбовал шабаш и не наворотила дел в запале, а то ведь всем известно - репутацию создаёшь годами, а рушишь в один миг. Раз Габи рыдает сейчас в их библиотеке, значит самое спокойное место это их комната.

Лия старается не бежать по коридору, даже не идти быстрее обычного, когда внутри неё чувства вскипают и разрываются словно пузыри бушующей лавы.

Собственница. Как младшая в семье, делиться своим Лия не умела и не любила, и ревностно оберегала всё, что считала таковым от посягательств извне. А Габи - это её, даже если она сводная, даже если лишь названная часть семьи. Её.

Лия никогда не позволит каким-то идиоткам испортить всё веселье. Как же, она старательно готовит почву, она садит первые побеги, создаёт настрой, а тут набегают эти сучки и пытаются вытоптать ещё толком не укоренившийся урожай! Как же бесит! От ярости начинает казаться, что её зубы удлиняются вместе со скулами, но это лишь порыв воображения - на самом деле маска, прикипевшая к лицу скрывает все нежелательные эмоции.

Ведь она видела, видела своими глазами, что Габи делала попытки противостоять, но вместо того, чтобы дать отпор ей, она объединяется с этой двоедушной тварью и идёт как жертвенный агнец в лапы тех, о ком Лия её предупреждала с самого первого дня в школе. И вот к чему тогда она тратила слова, а? Теперь придётся разгребать это, если не хочет лишиться возможности получить то, чего так долго добивалась.

И неужели Амелия прохлопала ушами и не предупредила их сестрицу о том, как может быть опасно связываться с этими бешеными сучками?

Ключ попадает в замочную скважину с первого раза, и, сбросив школьные туфли и кинув забранную книгу из библиотеки на письменный стол, Лия идёт в ванную комнату, включает воду и промакивает лицо.

Она смотрит в раковину и на собственные ладони, стараясь не дать ярости захватить всё своё существо.

В ванной комнате 'поют' трубы.. Тихо, пронзительно, на одной ноте, словно безутешная мать оплакивающая горячо любимое и внезапно ушедшее чадо.

Звук кажется горестным и несчастным, и эта печаль преобразует безудержный гнев. Он затекает ей в уши, растворяется где-то за бровями, и, даже когда трубы умолкают, звук продолжает пульсировать внутри.

Зеркало сейчас самый главный враг, пока это состояние балансирует на грани приемлимого и безудержного. Лия знает - как только она встретится взглядом со своим отражением, тем что сломалось в ней давным-давно и заставляет день ото дня снова и снова истекать ядом и яростью, которые годы назад пропитали все внутренности, она попросту не выдержит. А вынимать посеребрённое крошево из костяшек дело болезненное и муторное, и сейчас совсем не кстати.

Нет, нет смотреть в зеркало не стоит. Что там насчёт того, чтобы вглядываться в бездну? А что будет, если одна бездна станет вглядываться в другую? Ответ очевиден.