– Про тщательность не надо, – снова подал голос Гоша Конспектор, стряхнув с бороды стрелочку зелёного лука. – Иногда все эти ультра, блин, фиолетовые приборы, конечно, нужны, но хвататься за них при каждом вскрытии – фантастическая глупость. Сложносочетанные травмы и тихо крякнувший от ветхости дедушка – две большие разницы.

С этим согласилась вся патологическая гоп-компания. И «дуборезы» бросились составлять примерный минимум мертвецов, который каждому приличному судмедэксперту необходимо ежегодно вскрывать для полного счастья. После непродолжительных баталий ассортимент подобрался такой:

– скоропостижно умершие (включая отравления, переохлаждения и прочие радости) – 20 «дубарей»;

– автотравмы – 20 «дубарей»;

– другие транспортные травмы – 10 «дубарей»;

– травмы от тупых предметов (убийства) – 10 «дубарей»;

– колото-резаные ранения – 10 «дубарей»;

– асфиксия, сиречь удушение – 10 «дубарей»;

– падения – 5 «дубарей»;

– «огнестрелы» – 5 «дубарей»;

– другие случаи (а их, как говорится, тучева хуча) – 10 «дубарей».

Итого получили обязательный минимум – 100 «дубарей» в год. Или «жмуров» – по курсу на день обмена.

С тех пор Алик старался не отклоняться от коллегиального решения, которое выработал авторитетный консилиум. Десятый «прыгун» за четыре месяца выламывался из его продуманного графика, и мириться с этим безобразием Сутрапьянц не желал.

– Да не надо его потрошить, – успокоил Алика следак. – Ты мне только его ладошку вскрой.

– Это новое слово в танатологии – ладошки вскрывать, – удивился Алик. – Может, по ней ещё и погадать?

– Не надо гадать, хиромант армянский. Мне нужно, чтобы ты кулак этому жмуру разжал. Сдаётся мне, там внутри что-то припрятано.

– Сдаётся мне, такие дела решаются через ларёк, – задумчиво протянул Сутрапьянц. – Сам же говорил, что я с утра трезв.

– Да ладно тебе… – поморщился Костя.

– Беги, беги. А я за это время всё проверну.

– Я применю силу! – пригрозил Костя.

– Против меня у тебя одна сила – сила убеждения, – ухмыльнулся накачанный армянин. – Ты, наверное, гантели последний раз в страшном сне видел?

– Ну, Алик, ну, короче… – заныл Костя, покосившись на бицепсы прозектора.

– Короче – до ларька «Фиолетовый павильончик». Метров триста.

– Вот же ты урод…

– А ты думал, в кишках у мертвяков нормальные люди ковыряются? – удивился Алик наивности собеседника.

КОГДА КОСТЯ ВЕРНУЛСЯ с пузырём и шпротами, Алик уже сидел со стерильно вымытыми руками в своей комнатке.

– Алик, ты свинья, – констатировал следак, узрев в углу объёмную бутыль с жидкостью, прозрачной, как слеза младенца. – Чего ты меня гонял? У тебя же спирт есть.

– Не опошляй момент, – оскорбился медик. – Спирт я и сам выпью. Ну?

– Что – ну?

– Глядеть будешь мою находку?

– Что там? Бриллиант? – выдвинул версию Костя.

– ГЗМ у меня на верхней полке, – и Алик указал, на какой именно полке у него покоится таинственный ГЗМ.

– Чего у тебя на верхней полке? – не понял Костя.

– Губозакатывающая машинка, – пояснил весёлый армянин. – А для тебя – только это.

И Сутрапьянц протянул Костанову обрывок бумаги. Обрывок как обрывок, ничего интересного. Уголок листка – видать, из блокнота. Ни записей, ни рисунков.

– Это что? – удивился Костя. – Естественную надобность Колян справлял? А его в это время рраз…

– Угу. И потом штаны на него натянули. Нет, он же не Хемингуэй.

– При чём тут Хемингуэй? – не понял следователь.

– Говорят, Хемингуэй мог подтереться трамвайным билетом, а потом им же под ногтями почистить, – выдал Алик историко-биографическую справку.

– Это ты где прочёл такую ересь? – разинул рот ошарашенный Костя.

– Каждый школьник знает, – пояснил Алик. – Классику надо читать.

На самом деле сам Сутрапьянц услышал интимную подробность о выдающихся способностях автора «Фиесты» во время туристических блужданий по долинам и тропам Алтая. В их группу неведомым образом затесалась субтильная барышня из Петербурга, которая надувала губки, жалобно попискивала и постоянно восклицала – «О, боги Олимпа!». Богов инструктор Дима Курвоедов ещё как-то терпел. Но когда барышня со слезами на глазах призналась, что не захватила в поход туалетную бумагу, Дима сорвался и выдал массу любопытных случаев из жизни замечательных людей. Алик запомнил только про папашу Хэма да ещё про какого-то французского великана со сложной фамилией, который подтирался молодым гусёнком.

При воспоминании о фамилии Алика Сутрапьянца пробило на лирику.

– Слышь, Костя, – проникновенно обратился он к следователю, – почему так несправедливо мир устроен? У одних фамилия как фамилия. Скажем, хоть бы и Костанов. Костанов – это звучит гордо. А другим достанется какой-нибудь голимый Сутравусмерть…

Костя влил в себя очередную мензурку, чтобы как следует осмыслить услышанное и ответить по существу.

– Алик, это исключительно твои личные комплексы, – пояснил он медику. – Нет в мире идеальных фамилий. Ни одной.

– А твоя чем плоха? – спросил Сутрапьянц.

– Ты знаешь, как меня шеф называет, когда ему вожжа под хвост попадает?

– Нет…

– Ты, говорит, не Костанов, ты Шайтанов! – воспроизвёл Костя. – Тебя, говорит, черти сотворили, когда хрен полоскали в рукомойнике. Как следователь ты находишься на пещерном уровне. Тебе, говорит, не преступников, тебе мандавошек у мамонта ловить…

– А у него у самого какая фамилия?

– Не знаешь, что ли? Смирнов у него фамилия.

– Вот так всегда, – расстроился Алик. – Как сволочь, так с приличной фамилией.

– Да он не сволочь, – сказал Костя. – Он прокурор. Алик, давай ещё раз на Коляна глянем.

– Началось, – скроил недовольную физиономию Алик. – Эх, раз, ещё раз… Это не музей мадам Тюссо. Хорошо, вспорю я ему брюхо. Получишь свою гистологию. Но попозже.

– Да не нужна мне пока гистология. Мне бы поверхностный осмотр.

– Поверхностный я уже сделал. Аппендикс ему вырезали. Судя по шву, в глубоком детстве. Громадный рубец, чуть ли не колючей проволокой стянут. Во коновалы были!

– А то сейчас лучше, – саркастически вклеил Костя. – Чего ещё?

– В Усольске этот тип сидел, – сообщил Сутрапьянц. – В семьдесят четвёртом году. Наколка на правом предплечье.

– Неплохо, – похвалил Костя. – Это уже нечто. Других картинок нет?

– Она мне нужна, его Дрезденская галерея? Иди уже, гляди. И мёртвого затрахаешь.

Алик подвёл Костю к столу, и перед следователем во всей первозданной наготе открылся давешний труп Коляна. Вдобавок к сообщённому патологоанатомом сюжету Костанов узрел на левой груди Коляна перекошенную морду леопарда с развёрстой пастью, справа – голую девку на фоне игральных карт и медицинского шприца, в центре – православный крест с четырьмя карточными мастями, а на бедре левой ноги – весёлого чёрта, бегущего с залатанным мешком через плечо.

– Было счастье, да чёрт унёс, – констатировал Костя. – А что на спине?

Алик перевернул тело. Спина была чиста, как поцелуй невесты.

– Давай снова пузом кверху, – скомандовал следователь и выудил из кармана небольшую плоскую «цифровуху». – Фоткать буду.

– А на кой вам тогда эксперт-криминалист? – удивился Алик. – Это же его епархия. Или ты решил на чужих хлебах подъедаться?

– Мне в личную коллекцию, – пояснил Костя.

– Ну, ну, – неопределённо бросил патологоанатом. – А черепушки не собираешь? Могу подкинуть кое-что занятное. Слушай! А чего щёлкать? Я тебе сейчас с него кожу сдеру. Можешь в рамочку вставить, а можно на абажур натянуть…

– Я тебе что, Эльза Кох? – возмутился Костя.

– Это кто? – не понял прозектор.

– Историю надо знать. Одна твоя добрая коллега. Кажется, из Бухенвальда. Тоже наколки коллекционировала. А ещё делала из кожи лагерников сумочки и перчатки.

– Ничто не ново под луной, – расстроился Алик. – Занятная, должно быть, дамочка была. Я бы с неё с удовольствием шкурку содрал. С живой, разумеется. – Он взглянул на фотоаппарат следователя: – Хорошая техника. Что за фирма?