Костя Костанов окончил юрфак государственного университета, Лариса Маркова получила диплом дизайнера в институте архитектуры, ставшем затем академией. Что дало супругу повод для размышлений о поголовной эпидемии переименований.

– Каждая килька корчит из себя селёдку, – глубокомысленно рассуждал он. – Скоро деревенский сортир станут величать дворцом съездов. ПТУ превратились в университеты, вшивые техникумы – в академии…

– У нас был не вшивый техникум, а институт, – возражала Лариса.

– Вот и просвети меня, как он в академию превратился! – саркастически продолжал Костя. – Вы что, Нобелевские премии раздаёте? Или возводите в ранг «бессмертных»?

– Тебя бы я возвела в ранг бессмертных зануд, – надувала губы Лариса.

– Что значит – «зануда»? – возмущался Костя. – Нет, ты послушай, как звучит – «Университет железнодорожного транспорта»!

Университет даёт у-ни-вер-саль-ны-е знания! То есть знания во всех областях наук. А тут – «Академия ржавой шпалы»… Нормальное заведение вывесок не меняет. Вот я окончил государственный университет. Он и до сих пор так называется. Не скрывается под липовыми вывесками. И мне не стыдно…

– Мне тоже не стыдно, – замечала Лариса.

– А должно быть, – назидательно замечал Костя.

– Мне должно быть? – не выдерживала жена. – Сравни, что ты получаешь со своим дурацким поплавком, и что я – с моим дизайнерским образованием!

– Это не показатель, – парировал Костя. – У Ваграна Арутюнова три класса и два коридора, а он целый район держит и твой месячный заработок за вечер на левом берегу Дона спускает.

– Ну, знаешь, ты думай, с кем сравнивать! – возмущённо всплёскивала руками жена.

На этом дискуссия, как правило, завершалась.

С недавних пор зарабатывала Лариса действительно неплохо. С тех самых, когда до состоятельных граждан Паханска наконец-то дошла московская мода на персональных дизайнеров интерьера. Костановы стали даже робко мечтать об улучшении квартирных условий.

– Мишка спит? – поинтересовался Костя.

– Сопит в обе дырки. Ты его не буди, ляжешь здесь, на диване. У него сегодня первого урока нет. Физкультуры.

– Лучше бы у них математики не было, – заметил Костя. – А физкультура – это здоровье нации.

– Конечно, – съязвила Лариса. – А математика твоей нации до лампочки. Видимо, твоей нации деньги считать не надо. Они твоей нации без надобности.

– Не надо только трогать мою нацию, – сурово зевнул Костя, потянулся и упал на видавший виды диван, который содрогнулся и крякнул. – Моя нация, между прочим – оплот православия на Северном Кавказе. Кроме неё, там больше православных наций нет. Кругом одни муслимы.

– Кто бы говорил! – Лариса громко фыркнула. – У тебя осетинской крови – жалкая четвертушка. Эх ты, дитя гор…

– Ну да, пусть я не дитя гор, – вздохнул Костя. – Пусть я дитя асфальтовых улиц. Но всё равно в нашей нации счетоводов не держат! Мы обеспечиваем безопасность и покой гра… ааажд… – пробурчал следак, поворачиваясь на бок и натягивая на голову серый клетчатый плед. – Ла, разбуди меня часиков в одиннадцать… Мне ещё в бюро судмедэкспертизы…

И он тихо захрюкал под пледом.

АЛИК СУТРАПЬЯНЦ ОЧЕНЬ СТРАДАЛ из-за своей нетрадиционной фамилии. Он даже положил по молодости немало усилий на то, чтобы при получении паспорта уничтожить проклятый мягкий знак после буквы «п». Однако разгневанный папа Сутрапьянц пригрозил лишить отпрыска наследства – в прямом и переносном смысле этого слова. В прямом смысле Алик мог бы ещё пережить. Но когда папа Сутрапьянц кричит – «Я тебя наследства лишу!» и тычет Алику в промежность, тут уж не место для дискуссий. Папа слов на ветер не бросает. Поэтому сын смирился с печальной долей и послушно понёс по жизни тяжкий сутрапьяновский крест. В конце концов, не меняет же своё имя их сосед Сруль Борухович Гейзер.

Увидев в дверях морга Костю Костанова, Алик приготовился к процедуре приветствия, традиционной, как чистка зубов.

– Опять с утра трезв? – бодро поинтересовался Костя.

– Какого тебе надо? – гостеприимно ответил Алик.

– Трупик мой нужен, – пояснил Костя. – Сегодня доставили, Коляном звать.

– Они мне своих имён не докладывают, – заметил Сутрапьянц. – А твой трупик будет. Рядом с Коляном ляжешь.

– Это что, угроза?

– Нет, суровая проза, – уточнил медэксперт. – Ты, я вижу, к нему сердцем прикипел. Чего тебе неймётся? Не прокурорское это дело – по моргам блуждать. Прислал бы опера.

– А у тебя трупы тоже уборщица баба Маня вскрывает?

– Надо Серёге Степцову передать, за кого ты его держишь, – поймал следака на слове Алик и спросил: – Слушай, труп-то ночной?

– Ну… – подтвердил Костя.

– Так ты, значит, сегодня дежурил?

– Ну… – повторил Костя сурово.

– Чё ты нукаешь? Значит, тебе свободный день положен.

– Положен-то положен, – согласился Костя. – Да кто ж его положит? Дома отоспался – и к тебе. Знаешь, сколько дел у меня в производстве? А тут ещё – этот жмур в тельняшке. Завал. Сроки горят.

– Хай бы они сгорели… Так что у тебя за клоун?

– Утопленник свежий. Слушай, Алик, помоги…

– А каким макаром новопреставленный отдал Богу душу? – уточнил Алик.

– Его с моста скинули, – пояснил Костя и изобразил на лице жалкое подобие скорби.

– Не, не пойдёт, – живо отреагировал медэксперт. – Что такое?! У меня план по «парашютистам» перевыполнен на год вперёд! Я их уже девять штук вспорол.

Алик Сутрапьянц строил свою работу в бюро судебно-медицинской экспертизы по строго выверенному плану. План этот выверяла внушительная прозекторская коллегия во время представительного курултая в Москве, куда патологоанатомов согнали со всей России для повышения квалификации. Большей частью делегаты повышали квалификацию в барах и забегаловках. Через несколько дней сошлись на том, что общежитие, где их разместила принимающая сторона, дешевле и уютнее. Плюс располагает к обмену опытом.

Именно во время такого обмена возникла животрепещущая тема: сколько трупов в год должен выпотрошить судебный медик, чтобы иметь право носить высокое звание «вскрывающий эксперт»?

– Не менее двух сотен, – свершив очередную спиртовую дезинфекцию ротовой полости, выдвинул версию молодцеватый Гоша Конспектор, тряхнув аккуратной бородкой. – Иначе автоматизм теряется. Да и на описаниях надо руку набить. Чтобы над типичными случаями голову не ломать. Ага, что там у нас? Повешенный. Где у нас повешенные? Вот у нас повешенные, целый гардероб. Выбирай, который на тебя смотрит…

– Хлопче, ты забув о важной детали, – отечески поправил Гошу Осип Матвеевич Раскорячко, имевший позади огромный опыт, а впереди – огромный живот бурдючного профиля. – Дюже важно, яки жмурыки. Колы сложные случаи, тады и полторы сотни за глаза хватит. А колы, к примеру, усё утопленники да утопленники, яка тут практика? «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца»…

– А по-моему, достаточно… ик… и полсотни вскрыть… – вмешался в разговор молодой наглого вида парень, которому можно было дать не более двадцати пяти лет. Но строгого режима. – Есси, конечно… ик… человек талантливый… а не… ик…

И он отвалился куда-то вбок.

– Пьятьдесят задохликив?! – возмутился Осип Матвеевич. – Да це не вскрытие, це шутка гения в минуту отдыха! У мэне в середине девьяностых було по шестьсот «дубов» за год!

– Шестьсооот?! – восхищённо ахнули коллеги и собутыльники.

– О то ж! И не яки-нибудь дохлые бабуси, а гарны хлопци, уси дырявые, як решето. Макитры расколоты, рёбра – в пыль, почки – усмятку!

– Всмятку! – эхом отозвалась аудитория.

– Усмятку, – подтвердил Раскорячко с гордостью. – Дюже тяжко було. Зато який опыт! Нынче шо, нынче штат увеличили. Исследую трупов триста. А то и двести пьятьдесят.

– Ни сассем каректно вапрос поставлен, таварищи, – ласково зажурчал медовый голос Алима Зайналовича Мукаева, автора руководства по расследованию неочевидных убийств. – Как вскрывать, вот что важно. Можно, что называисса, потрошить. Тагда, канешна, и пятьсот не предел. А если щщатльно подходить, щщатльно описывать, готовить костные макропрепараты, пьлюс стереомикроскоп, фото, схемы… Тут и пятьдесят трупов много покажсса.