Крейстон, сжимая в ладонях руку умирающего старика, едва сдерживал слезы.

— Послушайте, старина, что за речи? Поднакопите сначала приличную для завещания сумму…

Крейстон балагурил, подшучивал, вызвал к старику лучших лондонских специалистов, но ничего не мог изменить. Старый Бартоломью Монстр угасал, медленно, но неотвратимо. Его пульс еле прощупывался. Крейстон недоумевал, еще недавно со стариком все было в порядке, он распекал своего хозяина, виртуозно водил автомобиль и был энергичнее многих молодых.

— Что с вами, друг мой? — в отчаянии спросил Крейстон.

— Клинок Назгула, жало Шелоб, зубы Горлума, — грустно пошутил Барри, и слезы закипели под веками лорда. Старик читал ему в детстве Толкина, и это были лучшие вечера его одинокого детства. После гибели родителей почти никому, кроме Барри не было дела до него.

— Я устал, сынок, отпусти, время кончилось. Мое время должно было кончиться очень давно… Я тебе не рассказывал. Все решила пачка сигарет. Мне ее подарил в баре знакомый американский корреспондент, потом он стал всемирно известным писателем. Я не курил, но неудобно было отказаться. Естественно, я забыл об этой пачке, и она завалялась на дне моего вещмешка. Когда мы высаживались на континенте, ребята скурили все, что у них было. Наше отделение должно было провесить страховки для штурма через скалы. Мы это сделали и ждали наступления. Когда курево у ребят закончилось, я вдруг вспомнил об этой пачке, достал ее, но обронил вниз. Они, спустили меня вниз на страховке, при этом костерили, кто во что горазд. Только я ухватил сигареты и крикнул им, чтобы тащили меня вверх, как их накрыло. Мою страховку рассекло осколком, я свалился, но они не успели еще высоко меня поднять. Я был внизу все то время, пока их… Начался прилив, по шею в воде, я как последний дурак, все тянул и тянул вверх эти несчастные сигареты, чтобы они не намокли. Не знаю, не помню, как я поднялся потом к ним. Я до самого конца надеялся, что там наверху еще остались мои курильщики. Сутки я провел там, наверху, среди них. Без воды, без пищи, мне потом сказали, что сутки, сам я не заметил времени. Никого не осталось в живых, ни одного. Я так и не закурил, не смог начать без них. Я точно знаю, каким будет рай для меня, сынок. Эти скалы, прибой внизу и они все… Все до одного там, наверху, дождались перекура. Вот сейчас Саймон выдернет меня за шиворот и первым выхватит сигарету из моих окоченевших пальцев. Еще немного, Сай, они сухие, совершенно сухие, хватит на всех, здесь полная пачка…

***

«Дорогой мой юный друг! Приношу свои извинения, но втайне надеюсь, что это обращение не покажется вам излишне фамильярным.

Я виноват, но именно сегодня я не могу обратиться иначе. Сегодня я похоронил самого близкого человека, старика Барри. Формально он служил у меня шофером, я сотни раз предлагал ему должности более престижные, но он неизменно отказывался. Он был моим другом, учителем, подлинным опекуном. Его добрые надежные руки заслоняли меня от всех бед, сколько я себя помню. Сегодня я скрестил их у него на груди поверх пачки сигарет «Кэмел», подсунутой тайком от священника. Так он представлял свой пропуск в рай. Кто я такой, чтобы оспаривать его мнение….»

Черри читала письмо Крейстона сквозь радугу, слезы застилали ей взор, светлыми дорожками сбегали по щекам. Черри частенько плакала в последнее время — ад Линды, рай Барри, все это стоило слез. Недавно она решилась написать Крейстону, у нее оформились некоторые идеи по поводу экономики поместья, и она рискнула поделиться ими. Лорд ответил сразу, и его письмо было неожиданно теплым и доверительным. И их переписка став регулярной, продолжилась всю осень, короткую зиму и не прервалась ранней весной…

***

После смерти Бартоломью для Крейстона наступили тяжелые времена. Он не находил себе места в своих обширных владениях. Сотни раз лорд обошел все анфилады и гостиные, спальни и бильярдные, библиотеку и курительные комнаты. Только в Северную галерею, где покрывались пылью и паутиной портреты его предков Крейстон ни разу даже не заглянул. Отчаяние подступало как прилив, грозивший захлестнуть несчастного одинокого морехода на крохотной песчаной отмели, куда ему удалось доплыть после кораблекрушения. Только переписка с Черри и редкие визиты О' Райли немного скрашивали лорду жизнь.

Неизвестно почему Крейстон затеял переписку, используя традиционную почту, а не интернет. Он писал Черри длинные письма, в которых описывал свое окружение. А девушка отвечала ему коротенькими зарисовками с натуры околонаучной тусовки. Иногда ее «стенограммы» диспутов между уважаемыми светилами науки смешили Крейстона до слез. Он заочно познакомился с шефами Черри профессорами Лейзерсом и Ривзом и проникся к ним глубочайшей симпатией.

В середине зимы, незадолго до Рождества в Крейстонхилл прибыл троюродный кузен Бартоломью, служивший у Чизертона мажордомом. Крейстон принял его с распростертыми объятиями, предложил кофе, сваренный им собственноручно, усадил в удобное кресло у камина и целый час с неподдельным интересом расспрашивал гостя о его детстве и юности и роли Барри в его взрослении. Гарри Монстр покинул родной и для него кров Крейстонхилла в ранней юности, по какой-то таинственной романтической причине. Сделал на «чужбине» незаурядную карьеру и вот уже много лет служил мажордомом у Чизертона, хотя его сманивали даже в штат Букингемского дворца.

Гарри Монстр, который в память о кузене просто наносил визит вежливости, был растроган душевной теплотой молодого лорда и неожиданно для самого себя спросил его:

— Нет ли вакансий в Крейстонхилле, сэр? На склоне лет вдруг потянуло на родину…

— Вакансий для вас? Ой, не будите меня, дорогой Гарри! Да я даже и не мечтал! Конечно, буду счастлив, если вы согласитесь на место управляющего…

Гарри Монстр сразу же отправился к Чизертону и подал ему прошение об отставке.

— Вы ставите меня в безвыходное положение, — огорчился Чизертон. — Что это вы вдруг надумали?

— Видите ли сэр, я из Крейстонских Монстров, и сказать по совести, место мое там…

— Но черт меня побери! Я думал, у вас были веские причины, чтобы покинуть Крейстон-хилл.

— Да какое там! Видите ли, в юности я был излишне впечатлителен и нервозен. Уверен, что Старый Лорд хотел всего лишь предсказать мне результат заезда в дерби, но я сдуру сиганул в окно, прихватив с собой раму.

Чизертон с минуту изучал непроницаемое лицо своего мажордома, и не нашел ничего лучшего как спросить:

— И что же? После двадцати лет службы, начав с места младшего лакея, вы, в нашем дурдоме, достаточно укрепили свои нервы? После трех моих разводов со всеми истериками, попытками суицида и погромами, которые учиняли поочередно мои жены?

— Да, сэр.

— Вам позавидуешь, — скептически отозвался Чизертон и тут же подписал мажордому «вольную». Гарри поклонился и вышел, размышляя про себя. За двадцать лет безупречной службы Чизертону ни разу не вспало на ум предложить своему мажордому присесть во время ежеутренних бесконечных обсуждений хозяйственных дел. А Чизертон, провожая взглядом сутуловатого верзилу мажордома тоже размышлял.

«Старик спекся. Отработанный материал, хорошо, что сам попросил отставки…»

Так, накануне Рождества, Гарри Монстр вернулся в дом своей юности.

***

Весна в этом году случилась ранней и очень бурной. В конце марта Крейстон, как обычно, отправился на прогулку верхом в сопровождении своего верного Баска. Солнечное утро играло всеми волшебными красками пробуждающейся природы. Разливались жаворонки, взвиваясь к солнцу и мягкий утренний бриз с его неповторимым запахом соли и свежести ерошил темную глянцевую шерсть на спине бегущего трусцой пса. Внезапно Баск резко остановился и оскалил клыки, глухое тоскливое рычание как виброзвонок мобильника отвлекло лорда от песни беспечного жаворонка. Лорд собрался посмотреть что именно насторожило пса, но не успел, внезапно резко шарахнулся конь. Крейстон еле удержался в седле, дрожь волнами прокатывалась по атласной темной коже холеного скакуна. Благородное животное содрогалось и едва слышное ржание морщило его губы. Лорд развернулся и отъехал немного в сторону от темного бесформенного пятна в глубокой тени вала, которое так встревожило животных. Потом он спешился и, поглаживая шею скакуна, попытался его успокоить: