– Нет, поезд тут ни при чем.

– А что тогда?

– Вот – сказала она, показывая мне наушники.

– Наушники? – удивился я.

– Не совсем, то – что в наушниках – ответила она.

– А что у тебя в наушниках? Сверхсовременный ускоритель? – удивился я.

– Ты «Свободу» слыхал?

– Радио что ли? – ответил я вопросом на вопрос.

– Не тупи, «свобода это деревянный шест, ломающийся в руках на высоте семь метров и еще чуть-чуть»

– Конечно слыхал – это ж раннее – кивнул я.

– Так вот, сегодня я включила «Свободу», сходя на платформу на «Чернышевской», и закончила ее слушать на «Пушкинской». Потом я зашла на эскалатор, поднялась вверх, и подошла к стеклянной двери продуктового магазина.

– Так, и что? – опять спросил я.

– А то, что дверь была закрыта. И открыли ее только через пять минут, когда наступило 15–00. Я подошла к двери, она была закрыта. Тогда я посмотрела на часы, и вот тогда я действительно удивилась, потому что на них было 14–55. И через 5 минут продуктовый открыли.

– Я, кажется, понял – сказал я, – вас препод просто раньше отпустил.

– Нет, у нас звонок, и он прозвенел как обычно! – отрезала Галя.

– Слушай, а почему я встретил тебя на Чернышевской? – спросил я.

– Потому что я провожу эксперимент, – ответила Галя.

– Какой? – удивился я.

– Езжу туда-сюда, от Пушкинской до Чернышевской, в плеере и без плеера.

– И что? – спросил снова я.

– Со «Свободой» доезжаю за 10 минут, без «Свободы» за 15.

– Да ладно, – не поверил я.

– Правда, хочешь проверим? – ответила Галя.

– Давай, погнали, – решился я.

– Мы встали на эскалатор, Галя подготовила плеер и когда мы вошли на платформу нажала Play.

На «Свободе» меня с тех пор всегда вышибает сразу. Гитара простая, запись плохая, но что-то в ней есть, что-то, берущее… не за душу нет, за душу – это слишком мелко. Свобода берет тебя сразу за шкирку и вдруг ты взлетаешь как на аттракционе в Диво-острове под небеса, и невесомость вдруг со всей невероятной очевидностью показывает тебе, что ты жил от нее до нее, а то, что было между, почти не имеет значения, а если и имеет, то это то, строил ли ты из этого «между» трамплин туда, куда давно собирался и не мог вернуться, или бил баклуши, притворяясь, что эта очами видимая невероятность, в которую ты когда-то вообще не верил и есть «данная тебе в ощущениях»…

Свобода– это когда грызешь веревку зубами.

Свобода– соль простыней обмотанных вокруг тела

Новой победы измученной кашей признаний.

Свобода– шум лифта ночью, на кухне свет

Не от свечи. Зачем? просто для чтения книг

Свобода это когда ты ничей, ни в чем, нигде,

Ни за чем, никуда, ни во что, никогда.

Свобода– это деревянный шест,

Ломающийся в руках на высоте семь метров

И еще чуть-чуть.

Свобода– это пот на лбу это пот на висках,

Это забытое слово «забудь», это улыбка, да.

Это изумрудная чистота,

И вопрос– почему буквы вдоль белого листа черны?

И какое кому дело, что ты

Побывав в руках моих

Заставила захотеть забыть.

Я схожу с ума

Из какого ты теста свобода,

Я короную тебя, любимая,

Я короную тебя, любимая,

Я короную тебя, любимая.

Свобода, спасибо тебе, родная.

Ты колешь мне пальцы

Избалованное дитя,

Ты жалишь изгиб плеча

И не шутя ты шепчешь слова, звенящие в воздухе будней,

Ставшим вечным week-end’ом

Между тобой и мной,

Между тобой и мной,

Между тобой и мной.

Когда прозвучало последнее «между тобой и мной…», я услышал как металлический голос объявляет «Станция Пушкинская». Открыв глаза, увидел открывающиеся двери и торжествующее Галино лицо.

– Ну что, убедился? – спросила она

– Кажется, это пипец, – ответил я.

– А можно еще послушать? – попросил я.

– Погоди, пока ты все не забыл, согласись, что все так и было, как я сказала. Мы же проехали три станции, а песня длится чуть более пяти минут. – сказала Галя.

– Да, точно так и есть, все верно, – подтвердил я.

– И что теперь делать? – спросила Галя.

– Не знаю, – пожал я плечами.

Мы помолчали.

– Я знаешь про что подумал? – решил спросить я.

– Про что? – переспросила Галя.

– Вот представь, что ты в гостях, – начал я.

– Так, – кивнула Галя.

– И тебе дают горячее, картошку, предположим с курицей, – продолжил я.

– А при чем тут картошка?

– Да погоди ты, слушай дальше.

– Ну, слушаю, принесли картошку с курицей. – сказала Галя.

– Так вот, ты ешь картошку с курицей, но сама ждешь торт.

– Ха, было такое.

– Во, про то я тебе и намекаю. Ты ешь картошку с курицей, и время длится очень долго, оно почти остановилось, – продолжал я.

– Точно. – кивнула Галя.

– Потому что ты думаешь про торт, – продолжил я.

– Так, а дальше? – внимательно слушала она.

– Дальше приносят торт. Но штука в том, что ты его съедаешь за минуту, а то, за чем ты охотился, мгновенно ускользает из твоих рук.

– А при чем тут торт и Свобода? Что-то я не поняла. – спросила недоверчиво Галя. – я тебе про высокие материи, а ты мне про какой-то там торт.

– А при том, что у них есть кое-что похожее.

– Что же это? – спросила Галя заинтересованно.

– Наслаждение. – ответил я неожиданно для самого себя.

– Что-что?

– На-сла-жде-ни-е! – повторил я по слогам с победным видом.

– Ну допустим, немного похоже, хотя это и разного поля ягоды – сказала Галя.

– Наслаждение, во-первых, никогда не бывает долгим, оно мимолетно, а во-вторых, после него ты всегда возвращаешься к той двери, через которую зашел, а то, что было там, за дверью, кажется тебе эфемерным и почти несуществующим. И вообще, оно от слова «Сладкое», так что связь есть, еще какая!

– Послушай, я вот чего думаю – сказала Галя.

– Что? – спросил я.

– Если у нас такое Наслаждение, здесь, прямо в метро, среди этих сотен людей, то что же там происходит у тех, кто все это придумывает?

Я напрягся, попытавшись понять, но мозг не дал ответа.

– Наверное это и есть космос, – сказал я.

– Кажется, я поняла – сказала вдруг Галя.

– Что?

– Помнишь Эйнштейна и его теорию относительности? – спросила она.

– Ну да, – ответил я.

– Недаром он написал, что все относительно, – уверенно сказала Галя.

– Ну он не совсем так написал, там еще есть скорость света и все от нее зависит, и чем быстрее летит тело, тем больше скорость, потому что масса тела становится меньше.

– А я тебе про то и говорю, мы едем в метро, слушаем Свободу, и в голове у нас свет. И проблемы будто отступают. А значит, мы становимся легче. Ведь проблемы создают тяжесть.

– Точно, так все и есть, – подтвердил я.

– Может нам за это Нобелевку дадут? – спросила Галя.

– А что, может и дадут!? – ответил я, и мы рассмеялись, глядя на окружающих бегущих по своим делам прохожих.

С тех пор, если опаздываю, я всегда включаю «Свободу», ведь теперь я знаю, что опоздать невозможно.

Поэты не предают свою Музу

Мы шли по Невскому, предаваясь воспоминаниям о школе, когда чья-то тяжелая рука легла на плечо Егора.

– Здорово, чувачок.

– Ни хрена себе. Дрозд, ты что ли? Откуда?

– Так я здесь живу.

Над нами возвышался гигант в кожаных штанах с развивающимися темными волосами и с гитарой за плечами.

– Слушай, а чем тогда закончилась вся эта история? Ты же ушел из института? Мы тебя месяц искали. Так и не понял никто, куда ты пропал? – спросил Егор.

– Первые полгода был ад. Я летел в пропасть, и чем быстрее я падал, тем дальше от меня отдалялось дно. Но я знал, я знал, что ни хрена больше не хочу. Ни сопромат, ни «вышка» меня не прельщали. Я кроме музыки ничем не мог заниматься. Понимаешь, просто не мог. На все наплевать было.