Как бы то ни было, родители получили долгожданный вызов. В другую жизнь, с другими правилами.

Отъезд случился быстро, нервно и калейдоскопично. Кто-то вместо стандартного PLAY нажал перемотку, и лента кинофильма, который ты смотришь, открывая глаза по утрам, пролетела перед взором в считанные секунды. Два месяца сборов, беготни, отвальных и слезных прощаний не оставили отпечатка, содержащего что-нибудь значительное.

Просто в один прекрасный день я проснулся в школе для взрослых, сидя за партой и изучая немецкий. Так было надо, а думать о том, чего хочу, я еще не умел.

В России закончилась своя перестройка, а у меня началась своя. Городок был маленький и скучноватый, зато спокойный. Последующие месяцы прошли в изучении новых правил и законов. Не столько юридических, сколько бытовых.

Однажды, проходя из школы по улице, вымощенной старым камнем, я встретил старичка в клетчатом пиджаке. Остановившись, он изящно поклонился, учтиво приподнял шляпу и поздоровался. Почуяв подвох, я сделал вид, что не заметил его, и прошмыгнул мимо по своим делам. В памяти еще живы были рассказы математички об иностранцах, раздающих детям на Невском проспекте отравленную жвачку. Старичок был стопроцентным иностранцем, а потому и опасность, исходящая от него, была почти осязаемой.

На следующий день, на том же самом месте, я вновь встретил старичка в клетчатом пиджаке. Я помнил старое правило разведчика, услышанное в правильном фильме: встретил дважды одного и того же человека – верная слежка. Но виду решил не подать. Учтиво поклонившись в ответ, я пошел дальше. У ближайшего киоска сделал вид, что рассматриваю газету на витрине, и скосил глазом в сторону, откуда пришел. Старичок остановился и поприветствовал следующего человека, также учтиво приподняв кепку.

«Ага, передает меня следующему шпику, слыхали и про этот прием», – подумал я. Быстро повернув за угол, я пересек улицу, нырнул в подворотню и выскочил на другой стороне квартала. Сердце стучало бешено, но хвоста не было, и, успокоившись, я побрел домой.

На третий день я хотел сменить маршрут, но решил, что это будет подозрительно, ведь так они поймут, что я понял, и решил пойти из школы той же дорогой.

Еще за километр я приметил старичка в кепке. Волнение отдавало в живот бешеной пульсацией, но я не подал вида. А ну-ка, пугану – мелькнула шальная мысль. Когда до объекта оставалось метров двадцать, я сунул руку в карман, и сильно оттопырил указательный палец вперед, показывая, что у меня в кармане «ствол». Старичок виду не подал, и когда мы поравнялись, также учтиво приподнял шляпу. Я поздоровался в ответ и пошел дальше.

Вечером, я осторожно рассказал о старичке Сан Санычу, который приехал намного раньше и знал полгородка.

– А, так это ж Фридрих, он со всеми здоровается, он тут драмкружок любительский ведет, – запросто ответил Саныч.

Через месяц я купил кепку. Надоело кивать. Я привык здороваться с Фридрихом. Но кепка делала из банального кивания приятный ритуал. Я знал, что небезразличен Фридриху. А Фридрих стал небезразличен мне. Тому, как надо здороваться, я научился у старика в клетчатом пиджаке.

Мы простились тогда, на углу всех улиц,

Свято забыв, что кто-то смотрит нам вслед;

Все пути начинались от наших дверей,

Но мы только вышли, чтобы стрельнуть сигарет.

И эта долгая ночь была впереди,

И я был уверен, что мы никогда не уснем;

Но знаешь, небо

Становится ближе

С каждым днем…

БГ

День начался с тачки. Скопив первые 500 евро, Егор взял да и купил старый «Гольф». На все. Тачку надо было проверить в деле. Бундес – последний оплот бесплатных автобанов, и через полчаса мы уже выжимали свои 120 в крайнем правом ряду. Пусть нас обгоняли бабушки-пенсионерки на сверкающих мерсах, поправляя свободной рукой прическу, мы ехали вперед, навстречу светлому будущему. Первая машина – это первая машина, и неважно сколько она стоит.

Через 50 километров свернули на второстепенную дорогу, а с нее на лесную. Егор хотел «проверить клиренс». И надо ж такому было случиться, что «Гольф» взял, да и зачихал. А потом и вовсе заглох.

– Спокойно, я сейчас, – Егор деловито дернул за рычаг под приборной панелью, вышел и поднял крышку капота. Прошло минут десять, но Егор все возился с мотором, и мы тоже вышли из машины.

– Ну, чего у тебя тут? – спросил Саныч.

– Да, кажется, датчик накрылся.

– А чего делать? Попробуем с толкача может?

– Не надо.

Мимо проходил какой-то дедок, по виду типичный грибник с палочкой.

– Может деда попросим помощи? Смотри, а то заночуем тут.

– Не надо, щас разберусь.

Дед поглядел на нас и неторопливо прошел мимо. Секундная стрелка еще не сделала полный оборот вокруг своей оси, и папоротник продолжал качаться в том месте, где он только что был, а из-за поворота вдруг появилась полицейская машина. Поравнявшись с нами, она остановилась, и из машины вышли два здоровенных светловолосых полисмена – Скутер и Швайнштайгер.

– Что, масло сливаете? – спросил Scooter

– Да нет, у нас датчик, похоже, полетел, – ответил Егор

– Здесь частная территория. Вы надпись видели?

– Нет, ничего мы не видали.

– Залезайте в машину, поедем в город.

Мы забрались в аналог уазика с зарешеченным помещением для перевозки преступников.

Первые минут пятнадцать мы молчали.

– Странные они. Европейцы, – произнес вдруг Егор.

– И чего в них странного? Люди как люди, – ответил я.

– Да мы вот сейчас на юге, тут Италия рядом.

– Ну и что? Причем здесь Италия?

– Да, я вспомнил про Калигулу и его коня. Это ж надо – коню дворец построили, сенатором сделали и хотели даже в консулы произвести. И все ж молчали. Никто не пикнул. Патриции хреновы. А как на частную территорию заехал человек случайно, так сразу полицию вызывают.

– Так то было 2000 лет назад – с конем, – сказал я.

– Кстати, а мы чем лучше? Ты вот знаешь, что крейсеру Аврора, например, орден дали?

– Ну и что?

– А то, что это ж груда металлолома. Корабль. Конь хоть живой, а железяка по любому не живая. Куда ты ей орден прицепишь?

– Ясное дело, куда – на нос, который растр. Сбоку.

– «Ра-а-астр», – передразнил Саныч. – А ты теперь подумай, если между конем и Авророй 2000 лет прошло, то насколько мы отстали от Европы?

– А ты вот Аврору не трожь, – вдруг резко выступил Егор.

– Это почему?

– А потому. Аврора для меня – это святое, меня там в пионеры принимали.

– Ну и что? Мало ли кого и где в пионеры принимали. Меня вот, например, в Музее Ленина, на Горьковской.

– А вот и то, что сколько лет прошло, а я как сейчас все помню. Вот тут справа, пушка носовая, там мостик. Тут я стою, и передо мной комсорг, вяжет мне галстук и говорит, громко так, звонким голосом: «Будь готов!». А я ему также громко отвечаю: «Всегда готов!». Смотрю в глаза и отвечаю. А между нами и нет ничего, только готовность, на все готовность.

– А комсорг – мальчик или девочка? Тебя послушать, так будто у вас там секс, прямо на корабле был. А не прием в пионеры.

– Дурак ты. Это кстати, круче, чем секс.

– Да что ты? Чего ж ты тогда сюда уехал? Вступил бы там в партию, ходил на митинги, кайфовал.

– А одно другому не мешает.

– Это как же?

– А так. Я вот знаю, что здесь жить мне проще, знаю. Все знаю, про сырьевую экономику, про дефицит и профицит, про Ленина и Сталина, про Гулаг, читал Оруэлла и Варлама Шаламова, про ваучеры знаю, про Газпром и так далее, но дело не в этом.

– А в чем тогда?

– А в том, что при всем при этом, где-то там, глубоко в памяти есть островок, где я стою на Авроре и меня принимают в пионеры. И там я испытал такое счастье, какого с тех пор больше никогда и нигде не испытывал.