Алексей хотел было милосердно прекратить его мучения облегчающим ударом в сердце, но сдержал себя. После того, как из быстрого опроса освобождённых узнал, куда делся четвёртый из писателей-журналистов и как эти нацистские падлы хвастались о своих палаческих подвигах, — долгое и мучительное помирание для этих катов казалось как раз истинным милосердием. А как же: у нелюдей впервые появлялось время пересмотреть поступки в своей жизни. И раскаяться в том зле, что они причинили другим. Ну, хотя бы через то осознание — на пороге-то смерти! — что делал, видимо, что-то не так, раз теперь приходится так плохо умирать…

Даже и жаль, что не всем сегодня представится возможность успеть перед смертью обратиться к Богу. Если есть он у таких мерзюков.

Алексей с Юркой скользнули в комнату, где тяжело сопела и храпела караульная смена. Да, хорошо храпела и хорошо, что храпела. Значит, успела группа уместить все дела в промежуток времени от смены одних часовых до того, как разводящий начнёт поднимать следующих.

Теперь уже не начнёт, впрочем. Будет спать в своей отдельной комнатке, предупредительно указанной пленным. Пока не найдут. Но и тогда уже не добудятся. А кое-кто и ляжет рядом. Потому что дяденька тоже окажется радикально пересмотревшим бандеровские убеждения и заготовит для своих бывших дружков гранату за пазухой.

Так, четверо здесь, как и завещал покойный в подвале. Должно было быть шестеро, но двоим вместо честного сна в карауле захотелось сексуальных извращений. Эти теперь продолжают вахту в аду. И один живой шнырится у кабинета директора, где Кудилов допрашивает московского корреспондента. Если этих исполним тихо, с тем дорешать вопрос будет несложно. Сейчас от тишины зависит практически всё. Пусть и придётся на себя повесить лишние трупы.

Без этого в принципе желательно было бы обойтись. Но, во-первых, после всего увиденного в подвале и услышанного в ходе быстрого опроса писателей — нелюдей было не жалко. Не повиснут эти покойники на сердце, потому как не убийство это будет, а праведное исполнение приговора. Что человеческого, что Божеского. А во-вторых, это было необходимо всё из тех же соображений исключения лишних случайностей.

Нет, ну надо же, как крепко спят! Дверь, мать её, не смолчала, скрипнула, когда открывали. Но караульные продолжали тяжко храпеть. Хотя, по стоящему в кубрике запаху судя, они просто в том состоянии, когда сон особенно сладок и необходим. Так, оружие где? Ага, вот оно, висит на вешалке. Как зонтики. Да уж, воены…

Так, теперь главное — тишина и спокойствие. Надо в темноте очень точно попасть ножом в сердце. То есть точку ввода оружия надо знать абсолютно точно. Даже наощупь. А то приборчик на лбу, конечно, помогает, но, зараза, двоит изображение, слишком много даёт лишних засветок! Ещё нужно рот ликвидируемому плотненько зажать ладонью, чтобы случайный крик не вырвался.

Этому учились тогда на физпо в «Антее» Ященко. А до того Бурана натаскивали на снятие часовых в училище. Поэтому за себя он не волновался, как и за Злого. А Еланец и Шрек могли бы оплошать. Так что правильно он решил отправить их с освобождёнными.

«…У тебя ж одна забота — на кладбище не попасть»…

Тьфу, привязалось, м-мать! Это душа опять всё же протестовала, видно. Тоскливо ей отнимать жизни, несмотря на все соображения о справедливости и праведности уничтожения убийц и насильников. Но всё равно — не хочется убивать вот так, не в бою. Не приставку к оружию ликвидировать, а вот этих, живых и тёплых. Да, хоть они и каратели, хоть и пришли, куда их не звали. А всё ж — живые…

Эх, сам бы взвыл сейчас! Нет, плохая работа — война. Грязная. Для души, прежде всего. Как отмолить её потом?

Тем не менее, руки сами делали дело. Да, по горлу было бы проще. Но тут и человек дольше хрипит и дёргается, и кровищи много брызгает. Уделаешься весь.

Впрочем, четверо — не сорок. И даже не четырнадцать. На двоих со Злым — пятнадцать секунд работы. Только бы никакая случайность не вмешалась!

Нет, повезло. Каратели приняли свою судьбу молча…

Ну, всё. Теперь последняя часть работы — Кудилов, корреспондент, а до того — охранник перед ними.

С гвоздей, вбитых прямо в стену, подобрали по размеру висевшие на них бушлаты.

Форма одежды у укропов, прямо скажем, более чем разнообразна. Иной раз и в гражданском вояки попадались. Или в гражданских джинсах и военном бушлате. Так что и одними бушлатами поверх граждански на первые пару секунд глаза противника отвести можно. А дальше уже и не потребуется…

А ежели он закрылся там, часовой? В помещении?

Ладно, по ходу решим. Всего не предусмотришь, хотя и спасибо покойничку, просветил относительно общего плана здания.

Поднялись с предосторожностью. Она оказалась нелишней: у дверей нужной комнатки маялся в полудрёме солдатик. То есть что значит — маялся? Натурально и дремал, присев на корточки. Так и умер, не успев встать…

Закончить фразу Александр не успел. Он скорее почувствовал, нежели увидел какое-то движение, слитное, но невероятным образом раздваивающееся по высоте, по направлению и даже по времени. Шорох, лёгкий металлический скрип — и допрашивавший его айдаровец-интеллектуал оседает на пол с завёрнутой наверх головой, обхваченный сразу с двух сторон так, что не может двинуть даже пальцем.

Ещё мгновение — и он уже лежит на полу с заведёнными за спину руками, запястья его споро фиксируются пластиковыми стяжками, а в рот запихивается… Что? Граната! Да они охренели тут, что ли?

А, нет! Гранатой только грозятся. Или что они делают? Кляп — да, а граната зачем? Всех взорвать, что ли хотят? Да нет, глупо…

Один из напавших оборачивается к Александру, подмигивает и подносит палец ко рту — тихо! Другой в это время приговаривает в адрес тюремщика:

— Ты давай, отдышись…

А действительно, обратил внимание Александр, «хвостатенький» дышит как-то болезненно, со всхлипами. То есть нападавшие как-то успели его ещё и под дых садануть? А он и не заметил!

— …отдышись тихонько, а то не помереть бы тебе с кляпом во рту. Только тихонько, не то при первом звуке действительно гранату тебе в рот затолкаю вместо кляпа, понял?

Айдаровец не то что мелко закивал, а как-то затрясся. Это, видимо, должно было обозначать согласие. Несмотря на это, напавший, высокий, крепкий парень в какой-то типично бандитской косухе под бушлатом с украинскими шевронами — или как там такие куртки называются — продолжал говорить с явно чувствуемой издёвкой:

— Она, правда, широковата, гранатка-то. Да с пояском. Лезет плохо. Как лампочка. Засунуть можно, а обратно — уже никак. Но ты не переживай особо. Если с зубами вместе её туда вбить, то всё зашибись будет. Только хирург достанет. Но это если колечко там будет. Я ежели я его выну? Ни один хирург за тебя не возьмётся. Мы в Чечне снайпершам знаешь куда такие же штучки запихивали? Так поверишь — до госпиталя ни одна не дотянула! Иные и до первого этажа даже долететь не успевали… А ведь у них там мышцы крепкие — прикинь, ребёнка удерживают, когда беременные. А тут что-то расслаблялись. Непонятно, почему. Кажется, летишь себе и лети. Расслабляться-то зачем?

Блин, юморист!

Выговор у парня не здешний, российский. Освободители? Кажется, ура?

— Ладно, психолог, — шёпотом прикрикнул на напарника другой, тоже здоровый парень. Глаза интересные. — Видишь, согласен он уже! На всё. Ты ведь согласен, Бандеры шваль? Да?

— Да? — переспросил первый, легонько пристукнув айдаровцу гранатой по зубам. — Правда, согласен?

Хвостик на голове опять запрыгал. А ведь, должно быть, трудно так энергично кивать, лёжа вдавленным одной щекою в пол…

— Вот и ладушки, — покладисто согласился парень с гранатой. — Кляпик мы тебе тогда обычный оставим. Безопасный. И пойдём потихоньку. Пойдёшь с нами?

Снова безоговорочное согласие. Словно можно было ожидать отказа…

Второй парень тут же поднялся со спины задержанного, одним гибким движением переместился к Александру. Во, блин, как ягуар какой! Спецы, видно…