Эля не могла пошевелиться. Повисла гнетущая тишина. Первой ее нарушила Рая:
– Тетя Нина, отдайте доктору письмо.
Нина кивнула и поднялась.
– Бери. – Она подошла к Эле. – Если б Шурка не просил, я бы в жизни тебе его не отдала.
Эля не мигая смотрела на конверт.
– Бери…
Не дожидаясь, Нина сунула конверт в карман халата Эли. Эля посмотрела на карман, коснулась пальцами:
– Рая, я… я зайду позже.
– Хорошо, Элла Михайловна, – деревянным голосом промолвила Райка.
Эля вышла из флигеля, плотно прикрыв за собой дверь.
– А кто такой Шура? – спросила Рая через минуту.
– Ее первая любовь. – Нина опустила голову, снова вскинула и улыбнулась, глядя в окно. – Ну, расскажи, как ты себя чувствуешь?
С минуту Райка переваривала услышанное, а потом с воодушевлением принялась рассказывать, как она себя чувствует – агроном не рожала, ей всякое можно наплести.
* * *
Эля прочла письмо. Она читала его долго. Из-за слез. Они лились непрерывным потоком, а сердце так прихватило, что впору лечь и не шевелиться. И еще запах этого письма… Оно не могло сквозь годы донести до нее запах Шуры, никак не могло, но Эля чувствовала его вопреки здравому смыслу. Душа ныла от прочитанных слов, выведенных таким знакомым почерком, и оттого, что этот клочок бумаги держали руки, которые она так любила… Ах, если бы Шурка сейчас появился! Она прижала конверт к груди: «Шурка, родной мой, если б я знала… Если б я выслушала тебя…» Спазм сдавил горло, тело содрогнулось, и Эля, глотая слезы и сдерживая рыдания, тяжело опустилась на скамейку. «Шурка, прости меня! Господи, за что?!» Ее бил озноб. Так бывало уже не раз, но сейчас все было по-другому, сейчас это письмо подвело черту под ее сомнениями. Сейчас она узнала – он действительно любил ее, любил всем сердцем. Он так мало просил – всего-то проводить, выслушать, а она не пришла. Все, что он хотел тогда сказать, – в этом письме. Больше он никогда ничего ей не скажет. Как ей теперь жить с этим? Как? Как повернуть время вспять? На мгновение – ей хватит этого. Она хочет кричать от ужаса, разрывающего душу, хочет закрыть глаза и вернуться в сорок первый год. К Шурке. Вернуться любой ценой. Эля закрыла глаза. Озноб прошел, на дальний план отошли подвал, крики младенцев, проникающие через вентиляционные каналы, топот ног над головой, хлопанье дверей. Теплая истома растеклась по телу, закололо кончики пальцев, зашумело в голове, жаркие губы коснулись ее щеки… «Элька, я бы все отдал, чтобы увидеть тебя, ты удивительная девчонка. Я счастлив, что мы были вместе». Она тянется к Шурке руками, губами, обнимает его…
Из груди вырвался то ли стон, то ли рык, и будто шлюз открылся, выпуская наружу, в сумрак полуподвальной раздевалки, горечь неповторимой утраты, боль неисправимой глупости и гнев на бывшую подругу – зачем приехала, зачем привезла письмо?! И тут же, устыдясь крамольного гнева, Эля принялась поглаживать пальцами складочки на бумаге, будто это лицо Шурки. В этих складочках карандаш немного вытерся, поблек… Она ни о чем не думала. Она будто прошла сквозь время и увидела, как Шурка вырывает из тетради лист, точит карандаш, склоняется над столом, некоторое время сидит неподвижно, выпрямляется, смотрит перед собой и начинает писать…
Тяжело звякнула металлическая дверь бельевой кладовки в другом конце подвала. Эля быстро спрятала письмо в сумку, закрыла шкафчик на ключ и вышла из раздевалки. Дверь в бельевую была приоткрыта наполовину. Эля на цыпочках проскользнула мимо, завернула за угол, в плохо освещенное крыло, и закурила. На душе было тошно до холодных спазмов в желудке, но холод потихоньку отступал, и душу заполнял день сегодняшний, майский, солнечный, светлый, с его проблемами, радостями и горестями. Это хорошо, что мы так устроены: поплакали, пострадали, посетовали на себя, на жизнь, помечтали о несбыточном, а потом расправили плечи и пошли дальше, потому что идти надо. Вечером Эля вернется домой и будет солнышком для сына, для Юры, и только ночью, когда все уснут, ее душа нырнет в давнюю историю, начавшуюся так красиво и так печально закончившуюся…
День прошел в привычном бешеном ритме, а вечером, в начале восьмого, когда она уже переодевалась, привезли криминальный аборт, и они с Иваном Терентьевичем до одиннадцати оперировали истекающую кровью женщину.
– Эля, у тебя что-то случилось? – спросил Иван Терентьевич, после операции застав ее во дворе с папиросой.
– Нет-нет, – она мотнула головой, – просто устала.
Несколько секунд он сверлил ее взглядом.
– Иди домой, завтра отдыхай. – Он посмотрел на часы. – Уже сегодня.
– Хорошо. – Она кивнула. – Если что, звоните.
Идя домой по спящей улице, Эля больше всего боялась, но и хотела снова прочесть письмо. На углу дома она покурила, потом, стараясь не хлопнуть дверью, вошла в подъезд и вздрогнула: как же она забыла, что вечером Юра уехал в Киев на совещание, а она не погладила рубашку, не приготовила костюм?.. Но тут же облегченно вздохнула – Юра не увидит ее лица… Она вошла в мамину комнату, на цыпочках подбежала к сыну, опустилась перед кроваткой на колени.
– Мой хороший, мой малыш, – одними губами промолвила она.
Боясь разбудить сына, она едва касалась дрожащей рукой золотистых кудрей, худеньких плечиков, одеяла.
– Эля, что случилось? – услышала она мамин шепот.
– Ничего, мама, все хорошо.
Не оборачиваясь, Эля смахнула слезу, поправила одеяло и юркнула в свою комнату. Тихонько прикрыла дверь, села на кровать и вынула из сумки конверт. Разворачивая его, Эля понимала, что сейчас ей снова будет больно, но, вопреки здравому смыслу, душа требовала этой боли.
Здравствуй, дорогая Эля! Пишет тебе Шурка. Как твои дела? Как здоровье? Как тетя Соня и тетя Поля? Эля, у меня все хорошо, служба идет нормально. Я принял присягу на верность Родине, теперь я настоящий солдат. Элька, ты не пишешь, но я надеюсь, что ответишь. Эля, я очень сожалею, что так получилось, я никогда себе этого не прощу. Эля, в этом письме я прошу у тебя прощения за то, что причинил тебе боль, и еще хочу сказать, что никогда не переставал тебя любить. С Ниной у меня ничего не было, поверь мне, пожалуйста. Эля, я все время думаю о тебе и разговариваю с тобой. Элька, я бы все отдал, чтобы увидеть тебя, ты удивительная девчонка. Я счастлив, что мы были вместе. Эля, если можешь, напиши мне, пожалуйста, я буду ждать. Эля, желаю тебе счастья и надежных друзей.
Всегда твой
Шурка
Передавай мой солдатский привет тете Поле, маме и любимому Харькову. 20 июня 1941 года. Пока мое сердце бьется, оно твое.
И вдруг размашистым почерком приписка:
Родная моя, любимая Элька! Я люблю тебя больше жизни. Осенью приеду в отпуск и мы поговорим. Прошу тебя, дождись меня, очень прошу. Я люблю тебя, Элька, люблю больше жизни. Береги себя. Целую, обнимаю крепко-крепко.
Навеки твой
Шурка
– Что ты делаешь? – В дверях стояла мама, вид у нее был озабоченный.
От неожиданности Эля вздрогнула и уставилась на маму.
– Я… – Эля сглотнула. – Ты помогла Юре собраться?
– Конечно. Что это? – Не сводя глаз с рук Эли, мама приближалась к кровати.
– Письмо от Шуры.
– От Шуры? – Глаза мамы расширились.
– Не важно… – Эля тихо застонала. – Мама, мне очень плохо… – Она протянула письмо маме, обхватила голову руками и зашаталась из стороны в сторону.
…Письмо лежало на столе, а испуганная Софа в ночнушке ходила следом за Элей и, заламывая руки, тихо плакала. Эля не плакала – уже не могла, она бродила по комнате, останавливалась у окна, у дивана, у шкафа, посредине, садилась, вставала и снова шла… Прибежала заспанная Полина. Соня ткнула пальцем в стол, Полина ушла, вернулась с очками, прочла письмо, похлопала ресницами, и теперь они вдвоем ходили за Элей. Глотая слезы, Соня налила воду в стакан, протянула Эле. Эля отмахнулась от стакана и снова пошла по комнате, натыкаясь на мебель.
