Думаю, это был единственный раз в жизни, когда я действительно был способен кого-то убить. Не было ни яростного сражения, ни кровавой схватки. Разбирательство, затеянное, чтобы восстановить мою попранную честь, было задушено в зародыше. До смерти перепугавшись, борзописец пропустил ступеньку и кубарем полетел вниз, что закончилось для него сломанной рукой и трещинами в ребрах. Мне же это происшествие стоило вызова к декану. Чтобы не терять лицо, мой недруг заявил, будто я трусливо столкнул его с лестницы. Его словам поверили лишь наполовину. Позорная статья, ставящая университет в двусмысленное положение, явилась для меня смягчающим обстоятельством. Никто не подал жалобу. На месяц нас обоих отстранили от занятий. С того дня я прослыл в кампусе странным типом, от которого лучше держаться подальше. Я ничего не сделал, чтобы избавиться от такой репутации, и поклялся никогда больше ни с кем не говорить об этой истории.

Я выехал из Нью-Йорка в следующую субботу после встречи с Кроуфордом, около восьми часов утра, направившись на север. Погода была просто лучезарной. Настроение поднималось при одной мысли, что я выехал из города. К тому же я был один в машине, что давало возможность спокойно поразмышлять. Накануне Эбби снова уехала на съемки рекламы. Мы провели вместе утро, и я старался вести себя как можно спокойнее. Я не сообщил ей о предстоящем путешествии, и чтобы сдержать слово, и потому, что не знал, как с ней об этом заговорить.

Я преодолел путь на одном дыхании, остановившись, только чтобы заправить машину и выпить чашку кофе на заправке поблизости от Кренберри-Лейк. Пересекая Коннектикут, я окончательно погрузился в размышления. Может ли Харрис не знать, что я сын Элизабет? Могло ли его предложение быть результатом обычного совпадения? Какую выгоду с профессиональной точки зрения он получает от сотрудничества со мной? Харрис перфекционист и все проверяет до мельчайших деталей. Кроуфорд особо подчеркнул его желание быть окруженным людьми, к которым у него абсолютное доверие. Я без труда представил себе, как он ведет расследование, касающееся будущих сотрудников. Несмотря на все принятые мной предосторожности, некоторые в кинематографической среде знали мою историю. Начать хотя бы с Катберта. Харрис знал, кто я такой; утверждать обратное было практически невозможно.

К 11 часам неброский белый указатель известил меня, что я въезжаю в Массачусетс. Я последовал дальше однообразной дорогой, обсаженной густыми деревьями, скрывавшими всю жизнь этой местности. В конечном итоге меня совсем не удивляло, что Харрис выбрал этот штат, чтобы провести там остаток жизни: колыбель Америки, пассажиров корабля «Мейфлауэр», первых поселенцев Новой Англии, сердце Войны за независимость. Его фильмы, несмотря на то что принадлежали к разным жанрам, рассказывали значительную часть истории страны – от покорения больших территорий до коррупции в политическом мире, мимоходом затрагивая удушающую пуританскую атмосферу провинциальных городов, – сюжет, который стоил ему немалых проблем с цензурой и властями. Впрочем, он это умело обыграл, извлекая пользу из своих трудностей, чтобы провозгласить свою непримиримую независимость.

Отыскать его владения не составило особого труда, поскольку Кроуфорд дал мне самые точные координаты. Его земли находились в центре Беркшира между Стокбриджем и Тайрингемом. Верный своей репутации мизантропа, Харрис предпочел лесистые холмы и зеленеющие долины западу страны, чересчур посещаемому туристами. Я знал, что в XIX веке в этом округе миллиардеры строили восхитительные усадьбы, большинство из которых впоследствии были переделаны в гостиничные комплексы.

Вход был отмечен большим, довольно отвратительным порталом, обрамленным непомерно большими каменными колоннами. В целях сохранения тайны имя владельца нигде не было обозначено. Выйдя из машины, чтобы воспользоваться переговорным устройством, я заметил камеру, расположенную над моей головой на стене, по верху которой виднелась решетка. Я услышал в переговорном устройстве лишь простое «кто?», и едва назвал свое имя, как ворота открылись передо мной. Я проехал по нескончаемой аллее с бесчисленным количеством поворотов, больше напоминающей дорогу. Повсюду вокруг меня царила природа, но одомашненная и вылизанная до полного совершенства: хорошо постриженные деревья, пустынные луга, идеально ухоженные газоны, маленькие ручейки, которые скромно извивались по краям дороги. Моя тревога не переставала расти. Сколько людей удостоилось чести проникнуть в «берлогу гения-затворника»? Я попытался успокоиться, говоря себе, что от этого ничего не теряю.

Наконец после завершающего поворота появилось жилище Харриса. Оно не походило ни на что из того, что я мог себе представить: огромное, впечатляющее, но в том, что касается архитектурного стиля, не представляло собой ничего примечательного. Некоторые детали воскрешали в памяти неоколониальный стиль, но, судя по всему, здание претерпело так много изменений, что не обладало ни целостностью облика, ни очарованием.

Справа от себя в двадцати метрах от аллеи я заметил садовника, который, чтобы посмотреть, как я проезжаю, перестал подстригать кусты. Я поставил машину перед пристройкой, рядом с довольно странной машиной – некой разновидностью армейского джипа. Я было подумал, что меня выйдут встретить, но никто так и не появился. Несколько мгновений я простоял неподвижно, опираясь на капот.

Было уже жарко, несмотря на поднявшийся легкий бриз. Обернувшись, я увидел, что садовник направляется ко мне. Это был мужчина довольно маленького роста, тучный, в ярко-голубой рабочей одежде. На кончик носа у него сползли массивные старомодные очки.

Когда он оказался в трех или четырех метрах от меня, я совершенно ясно понял, что передо мной Харрис собственной персоной.

Мне едва удалось скрыть удивление. Режиссера я знал только по фотографиям со съемок или нескольким видеозаписям с интервью. Я нашел, что он выглядит старше своих лет и не особенно в форме. Небрежный наряд садовника мало спасал положение. А чего я ожидал? Этому человеку 77 лет – перед выездом я уточнил информацию в интернете, – и он оставил ниву киносъемок доброе десятилетие назад. В конечном итоге я принял на веру исключительно оптимистические слова Кроуфорда.

Наверно, я должен был находиться под впечатлением, но маленький старичок передо мной казался до ужаса обыкновенным, в тысяче лье от того, как я до этого его себе представлял. Когда он протянул мне руку, я был потрясен его взглядом – одновременно лукавым и ускользающим.

– Дэвид, спасибо, что приехали.

А вот его голос был узнаваем среди тысячи: высокий и чуточку гнусавый. Я не знал, как обратиться к своему собеседнику – «Уоллес» казалось мне излишне бесцеремонным, но «мистер» – чересчур почтительным после того, как он назвал меня по имени. Я удовольствовался тем, что произнес несколько похвальных слов о его владениях.

– Вы знаете Катона Старшего? – спросил он, бросая на меня косой взгляд.

– Римского консула?

– Время, когда он не вел войны, Катон посвящал исключительно полевым работам и жил на ферме как простой плебей. Слишком часто все забывают, что римляне были крестьянами. Полная противоположность грекам… философам. Видите ли, когда я снимаю фильм, то на сто процентов чувствую себя греком, а когда не работаю – на сто процентов римлянином.

Мне было известно, что Харрис чистый самоучка. Жаждал ошеломить меня своей эрудицией и широтой кругозора или просто хотел объяснить, почему он в таком виде?

– Как обед с Сэмюэлем, все прошло хорошо?

Мне понадобилось две секунды, чтобы понять, что он говорит о Кроуфорде.

– Очень хорошо.

– Надеюсь, он не слишком надоел вам своими байками. Стоит ему погрузиться в прошлое, как его уже не остановить.

Харрис вытер салфеткой перепачканные землей руки.

– Заходите! Давайте войдем, в доме нам будет гораздо комфортнее.