Устроившись у себя в кабинете, когда жара, несмотря на то что был уже почти вечер, становилась удушающей даже по меркам Нью-Йорка, я напечатал имя Сэма Хэтэуэя в строчке поисковика. Результаты не заставили себя ждать. В «Желтых страницах» значилось, что Хэтэуэй – независимый частный детектив из Лос-Анджелеса. Адрес, оставленный Харрисом на обратной стороне фото, соответствовал тому, что был в адресной книге. Другой результат перенаправил меня прямехонько на страницу «Сан-Франциско кроникл», точнее, на статью, датированную прошлым годом: «Все, что вы всегда хотели знать о частных детективах». Она была такой длинной, что я лишь пробежал ее глазами. Там рассказывалось о допросе свидетелей с целью подтверждения показаний других свидетелей, мошенничествах со страхованием и розыске исчезнувших клиентов… Текст оживляло множество забавных историй. Имя Хэтэуэя появлялось в конце статьи. Автор статьи объяснял, что в большинстве случаев «частные сыщики» – полицейские и военные, которые рано вышли на пенсию. Далее шло интервью с Хэтэуэем. Более двадцати лет он работал в департаменте полиции Лос-Анджелеса – сначала в качестве офицера полиции, затем начальником полицейских инспекторов. Он рассказывал о буднях частного детектива: проверка свидетельств, расследования предсвадебные, касающиеся внебрачных связей, – работа, которая, по его мнению, может показаться заурядной, но составляет восемьдесят процентов его профессиональной деятельности.

Мне было трудно сохранять спокойствие. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Даты соответствовали как нельзя лучше: если к тому времени, как моя мать исчезла, Хэтэуэй уже работал в полицейском департаменте Лос-Анджелеса, есть существенные шансы, что он участвовал в расследовании. И что он в ходе расследования много чего узнал. Когда все это случилось, ему было всего 28 лет. Сколько других участников расследования могут быть еще живы и сохранить об этом деле четкие воспоминания? Но вслед за этим вопросом у меня сразу же возникли и другие. Откуда Харрис знал этого детектива? Он встретил его в 1959-м? Это было вполне возможно: полиция допрашивала всю съемочную группу. Что такого Хэтэуэй знал о моей матери, что побудило Харриса написать его имя на обороте фотографии? Или причиной этого поступка был внезапный порыв после встречи со мной?

Я закрыл браузер и несколько бесконечно длинных минут не мог оторвать глаз от печальной женщины справа на фото. Тем же вечером я забронировал билет на самолет до Лос-Анджелеса.

На следующий день с самого утра я вылетел из аэропорта Ла-Гуардия. Проведенные в самолете шесть часов показались мне тягостными. В голове теснилось слишком много вопросов, ответа на которые я не находил. В аэропорту я купил целую кучу газет, где все страницы были переполнены хвалебными статьями о Харрисе. Его фильмы характеризовались как «виртуозные», «блестящие», «эгоцентричные», самого же его называли «таинственным» и «уверенным в своей гениальности». Теперь упоминалось и о его сердечном приступе: скорее всего, бывшая жена опубликовала новое официальное сообщение. В единственной ежедневной газете указывалось, что было проведено «обычное официальное вскрытие», подтвердившее естественную причину смерти кинематографиста. Однако мне было еще трудно принять все неожиданно следующие одно за другим события последних дней.

Я не стал предпринимать попытку позвонить Хэтэуэю. Объяснить по телефону такую историю, как моя, показалось мне слишком сложным. Что же я собирался ему сказать, если мне все-таки удастся с ним встретиться? И особенно, до каких пределов я намереваюсь дойти в своих поисках? Во время всего полета меня не переставали терзать сомнения. Какой смысл в моем возвращении в Лос-Анджелес? Почему я так долго ждал, чтобы предпринять попытки побольше узнать о своей матери? Что я так боялся обнаружить?

Самолет приземлился без опоздания, поэтому мне не пришлось стоять в пробках, неизбежных в часы пик – настоящее бедствие города, где насчитывается больше машин, чем жителей. Было ровно 16 часов, когда такси остановилось перед моей резиденцией в Брентвуде. По сравнению с остальными особняками на этой улице она могла показаться скромней некуда – одноэтажный крашеный деревянный дом, отделенный от улицы лужайкой с бассейном. Однако он был первым осязаемым признаком моего успеха.

Перед гаражом стоял древний «Форд Фалькон» Марисы, на котором она каждую неделю приезжала ко мне заниматься домашним хозяйством, даже когда меня не было в Калифорнии. Вот уже четыре года как мы знакомы. Мариса занимала в моей жизни место гораздо более важное, чем обычная домработница. Ко мне она относилась почти по-матерински: считая, что я слишком много работаю, она безо всякой причины беспокоилась о моем состоянии здоровья и всегда оставляла мне в морозильной камере целые горы домашней еды, которую оставалось только разогреть, чтобы я не «набивал себе желудок всякой дрянью».

Входная дверь была широко открыта. Из дома распространялся сильный запах бытовой химии. Все было безукоризненно расставлено по местам, как и всегда.

Мариса появилась в проеме кухонной двери с розовыми хозяйственными перчатками на руках и широкой улыбкой на губах.

– ¡Que sorpresa![30] Не знала, что вы приедете сегодня!

Прожив почти двадцать лет в Лос-Анджелесе, Мариса так и не смогла избавиться от своего сильного мексиканского акцента.

– Здравствуйте, Мариса. Жаль, что у меня не было времени вас предупредить. Пришлось срочно улаживать кое-какие дела… Новый сценарий…

Она осуждающе покачала головой.

– Слишком уж много вы работаете! Что же вы никогда себе каникулы-то не устроите?

От этих ее замечаний мне всегда делалось неловко. Понимает ли она, что несколько недель работы над нелепыми сценариями Катберта приносят мне больше, чем она могла бы заработать за всю жизнь?

– ¿Que hora es?[31] Вот уверена – вы в самолете ничего не скушали. Хотите есть? Могу вам что-нибудь приготовить на скорую руку…

– Спасибо, мне ничего не нужно. Как там Антонио?

У Марисы был всего один сын: семнадцатилетний мальчик, очень умный, страстно увлекающийся компьютерами и фотографией, блестящие результаты в которой позволили ему получить стипендию, чтобы поступить на будущий учебный год в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Мариса всегда работала не покладая рук, чтобы обеспечить его самым лучшим.

– Очень хорошо. Он еще вчера говорил о вас. Этот бесценный фотоаппарат… Ох, не надо бы вам…

Мариса закрыла руками нижнюю часть лица – непроизвольный жест, который она делала, будучи смущенной. На каждый Новый год я присылал Антонио подарки, связанные с его хобби: зеркальную фотокамеру, фотообъективы или программное обеспечение для обработки изображений. Так как квартира его матери была тесной, я предоставил в его распоряжение часть гаража, которую тот превратил в фотолабораторию. Там он проводил немало времени, но Мариса неодобрительно смотрела на то, чтобы он там находился, пока я в Лос-Анджелесе.

– А мадмуазель Эбби разве не с вами?

– Нет, в отъезде на некоторое время…

– Как бы мне было приятно ее увидеть… Повезло же вам, что попалась такая девушка!

Я будто слышал Катберта. Во всяком случае, как только речь заходила об Эбби, все тут же принимались расписывать, какая она восхитительная. Возможно, даже слишком красивая для меня…

– Вы проездом или поживете здесь?

– Об этом я ничего не знаю. Это дело нескольких дней, может быть, оно займет чуть больше…

– Могу завтра снова прийти, приготовить вам chiles rellenos![32]