– Последнее время, Семён Михайлович, у нас преступление за преступлением. Выход из окружения совсем не был организован. Послали людей с шашками на пушки и пулемёты. И если бы этот самый бывший белогвардеец, но честный человек, Долгов не спас положение, не было бы у нас четвёртой дивизии, а уж первого полка подавно. И никто за это пока не ответил. Один наш полк ушёл к полякам. Это что-то значит.

К моменту демобилизации Степуры и Прошина, из полевого госпиталя явился Красненький и как первый свидетель того события тоже пошёл под демобилизацию.

Утром, когда Михаил с женой лежали в постели и Михаил ещё дремал, Катя спросила:

– Миша, а почему ты о братьях ничего не говоришь?

– Их нету. Я их похоронил, – сказал Михаил и осёкся.

Катя, испугавшись услышанного, села, обхватив колени.

Тихо плакала. Ей было жаль Василия и Тимофея, красивых и умных Долговых. Ей было жаль четырёх девочек, заботы о которых легли на её плечи. Девочки будут жить с ней, подчиняться ей, уважать её, но будут знать, что она им не мать, а тётка. Ей было жаль себя. Сумеет ли она вынести эту ношу? Хватит и ей двадцати четырёх часов в сутках, чтобы сработать всю работу, которая свалится на неё? Помолчав немного, Михаил сказал:

– Катя, давай помянем братьев и снох.

– Давай, я не возражаю. Но как?

– У нас зерна много. Размелем и развезём по дворам по ведру или по два на едока.

– Хорошо, Миша.

Утром Михаил сходил к ветрячнику, а с обеда они уже мололи тремя ветряками зерно. Слух о том, что Михаил Долгов будет развозить по дворам муку, смолотую из запасов зерна своих умерших снох, разнёсся по станице. На следующее утро, когда к ветрякам подошли две воловьих и две конных подводы развозить муку, у амбаров Михаила встретили семь женщин, которые пришли узнать правда ли это.

– Смотрите, бабочки: вот подводы, вот мука, сейчас погрузим и повезём по дворам.

– Михаил Иванович, пока суть да дело, а у меня сынок не встаёт. Ты мне всыпь трошки. Я сварю ему галушки.

– Сумки у вас с собой? – спросил Михаил.

– Сумок нету, а вёдра есть, – ответила одна из женщин.

– Давайте ваши вёдра.

Михаил насыпал им по полному ведру и сказал:

– Идите с Богом, варите вашим ребятам галушки. И поминайте Наталью, Полину, Василия и Тимофея за упокоение.

Муку развезли за день.

В середине октября, как снег на голову, явились три бывших будёновца, командиры эскадронов: Степан Ефимович Сенчуков – Степура, Фёдор Иванович Прошин и Иван Павлович Горшков – Красненький. А ещё через два дня из Урюпинской приехал представитель власти и вместо умершего председателя волостного совета Платонова Платона Платоновича назначил Горшкова, начальником милиции – Прошина, военным комиссаром – Сенчукова. Долгову Михаилу Ивановичу, самому умному из них, должности не досталось. А зря. Он один сделал бы больше, чем они втроём. Но такая уж началась жизнь: раньше казаки сами себе избирали власть, а теперь власть назначали сверху. За что воевали, то и получили.

За два месяца до прихода Михаила Долгова домой в станице разыгралась драма. Белые уходили из станицы, красные входили в станицу. Белые ушли за Хопёр и от-туда, из пушки кинули в станицу два снаряда, один из которых попал в окно дома Акулины Поповой, двоюродной сестры Кости Попова, жены Павла Сиволобого, служащего у Будённого. Снаряд, попав в окно, разорвался внутри дома. Сгорели дом, надворные постройки и вся живность. Акулина с тремя девочками была на огороде в Лучке. Когда Акулина с детьми пришла домой и увидела пепелище, она вскрикнула, заломив руки, упала набок, повернулась на спину, потянулась как спросонок и умерла, оставив трёх девочек. Девочек разобрали сёстры Павла: Мария, Матрёна, Федора. Похороны и помин Акулины взяла на себя Катя Долгова. После поминок, Катя проверила детские недоноски в трёх домах, набрала детской одежды и обуви, передала Марии, а там они сами разделили.

На второй день после назначения нового начальства Михаил Долгов пошёл в Совет. У крыльца встретил Родиона Яковлевича Земцова, героя германской войны, полного георгиевского кавалера. У Будённого Земцов заслужил два ордена Красного знамени, но лишился здоровья полностью. Он еле ходил, ходил кособоко, часто у него случались приступы психической болезни. В такие моменты он просил походить пятками у него по позвоночнику. Часто это делала Дуня, его жена, женщина солидная, весом пудов на восемь – девять. Она обувала валенки, а на Родиона надевала суконную гимнастёрку. Родион ложился животом на пол, а по его спине ходила Дуня. При таких процедурах, Родион засыпал.

Поздоровались, разговорились.

– Почему тебя не назначили председателем? – спросил Родион.

– Это понятно. Я замазанный. Да я и не взялся бы. На моих плечах шесть девочек, – сказал Михаил.

Девочек разобрали сёстры Павла…

– Дети тут не при чём, ты две дивизии спас. Не туда мы пришли. Когда уходил от Будённого не слышал, амнистию дезертирам скоро дадут? – спросил Родион.

– Нет, об амнистии ничего не слышал, – ответил Михаил.

– Пойдём к начальству, – предложил Родион. В это время к крыльцу подошли женщины.

– Михаил Иванович, за муку спасибо. Дров нету, пожгли все надворные постройки. Как быть?

– Пойдёмте к начальству, бабочки, – сказал Михаил.

Поприветствовали Ивана Никитовича в первой комнате и прошли к начальству. Трое новоназначенных начальников кинулись обнимать Михаила.

– Когда по первому эскадрону Ивана ударили пушки, и он полетел вниз головой, командир полка отдал мне команду «Приготовиться к атаке!». Я подал команду «Шашки вон!», но один наш казак заорал: «Смотрите, смотрите наши на заставе!» Я посмотрел – и правда, наши люди разворачивают пушки в другую сторону. Вернее влево. Я не дождался команды командира полка, подаю свою: «Шашки в ножны! С места галопом за мной!» Пока мы доскакали до заставы, путь был свободен. Я ищу виновника, вернее спасителя, и вижу тебя. Стоишь, улыбаешься. Я тогда подумал: «Вчерашний белогвардеец, а сделал великое дело. Значит человека, если он человек, его в хоть какую краску выпачкай, он остаётся человеком».

– А мой эскадрон стоял за эскадроном Фёдора, и мне был бы каюк. Спасибо за спасение, Миша, – говорил Степура.

– Вот, женщины, насчёт дров пришли, как будем выходить из положения? – сменил тему Михаил.

Начальники переглянулись. Заговорил Красненький:

– У меня тягла нету. Пилить дубы я не гожусь – я раненный. Берите санки и езжайте в лес.

– Мы разуты, раздеты, голодные, – сказала со слезами женщина.

– Можно с дровами вопрос решить так: первое – созвать хозяев, у которых есть тягло. Второе – созвать мужиков, сильных, особенно ремесленников. Прикрепить к каждой подводе, они должны пилить и возить, и пилы точить. Третье – каждой подводе поручить дворы, которые надо обеспечить дровами. Четвёртое – завезти в каждый двор по два воза дров. Транспорт верхних улиц берёт дрова в буераке Вершинном, транспорт нижних улиц – в Остредине. Пятое – ответственный за Остредину – Фёдор Иванович, ответственный за Вершинный – Степан Ефимович. Шестое – Ивану Павловичу организовать молодёжь пилить и колоть дрова инвалидам и старикам. Вопрос с дровами будет решён в течение недели. Второй вопрос, по которому мы пришли к вам, это вопрос о дезертирах, которых в Дубраве, что блох в поганой кошке. Если их оттуда выманить, то у нас будет всё: и мука, и пшено, – говорил Михаил.

– Как? Вы хотите у дезертиров взять хлеб? Так они вам и дали. Держи мешок шире, – засомневался Красненький.

– Ладно. Если вы не хотите, мы с Родионом Яковлевичем это сделаем сами, – сказал Михаил.

– Давайте с дровами справимся, а потом возьмёмся за дезертиров, – заключил Красненький.

В этот вечер, убрав свою живность на ночь, Михаил Иванович, Иван Павлович и Иван Семёнович вышли за ворота покурить. Не успели сделать самокрутки, как Иван Белый заметил: