Тогда, не в силах больше бороться, Мехти остановился, дерзко глядя на врагов — вот, мол, попробуйте, возьмите, — и, медленно приставляя к груди пистолет, выстрелил себе в сердце…

Мирко умолк. Долго сидел неподвижно, опустив голову, потом достал из кармана платок, вытер холодный пот.

— Я это видел, все видел, друже, — тихо проговорил Мирко. — Ведь я сын… словенца, который приютил у себя Мехти… Мне тогда немного было лет. От страха укрывался в сарае… А как только поутихла стрельба, убежал в отряд к партизанам. Я знал к ним дорогу… И партизаны налетели на деревню, разбили врагов. Потом хоронили Мехти в селе Чеповане. Звучали залпы салюта… До самого конца войны могилу храброго Мехти охраняли часовые.

Мы поехали дальше по дороге, пробитой в скалах, и все время, пока гора не скрылась, я не отводил от нее глаз. Глянцевито-черная, она сочилась, вода собиралась в морщинах скалы, тяжело срывались крупные капли, похожие на слезы.

Тогда я впервые увидел эти плачущие горы.

ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ

В гордом и величавом Ленинграде, где каждый камень полит кровью, площади и улицы овеяны дыханием революции, есть место, на которое вступают в строгом молчании. Это Марсово поле. Торжественный покой и тишину хранят высокие и бурые, будто окропленные каплями крови, плиты и надмогильные камни. Даже деревья и то, кажется, притихли, не шелохнут ветвями. Только средь плит, в самом сердце Марсова поля, горит живое пламя. Горит в ненастье, в снегопад, при шуме ливней — день и ночь, круглый год.

Этот непотухающий, беспокойный огонь вечен, как вечно дело, которому служили похороненные здесь сыны России. Многие боевые товарищи, чьи имена высечены на мраморе Марсова поля, прожили до обидного короткую жизнь; молодость их прошумела на баррикадах при штурме Зимнего дворца, на прострелянных полях гражданской войны…

На одной каменной плите у изголовья высечено:

«Газа И. И. 1894–1933».

В те суровые годы многие не знали молодости. Не знал ее и сын путиловского рабочего Иван Газа. Пронеслась эта молодость тревожным вихрем.

Началось с того, что восемнадцатилетний Иван Газа рядом со взрослыми и сам душою взрослый в феврале 1912 года участвует в забастовке. Позже, еще не будучи членом партии, он тайно поддерживает связь с большевистской подпольной типографией, распространяет газету «Звезда», стоит «на часах» в охране рабочих митингов и массовок…

Медленно, как бы налитый свинцовой тяжестью, шел по России год 1914-й.

Война забирала в окопы поголовно всех — молодых и старых — и не возвращала назад; с фронтов поступали только опаляющие холодом похоронные извещения.

Война была прожорлива, ее гигантская ненасытная утроба поглощала тысячи солдат, а на место павших гнали и гнали новобранцев.

Война, как удав, брала за горло Россию.

И многие окопные солдаты, как и рабочие в тылу, понимали: надо повернуть войну на свой лад, обратить ее против угнетателей. Иван Газа вместе с товарищами Путиловского завода устраивает саботаж, портит станки: на кой черт ковать оружие для защиты интересов буржуазии, царского трона!

Ивана Газу забирают в армию и гонят в Нарву. «Неблагонадежный» сразу попадает в штрафную роту, на него напяливают полусолдатскую-полуарестантскую одежду, фуражку с красной полоской — пусть, мол, обыватели видят и презрительно обходят стороной. Но Газа не смиряется. Он устанавливает связь с Нарвским комитетом партии, к нему втайне приезжает руководитель комитета Огородников. Договариваются, что делать, как бороться.

Петроград как на вулкане. Неотвратимо приближается революция. Ей нужна помощь каждого сознательного труженика. И когда вспыхнула февральская революция 1917 года, Иван Газа настроил солдат и повел их в Петроград, на помощь восставшим…

Победа еще не была завоевана, но строй расшатан. Буржуазия боится народного гнева. Теперь уже они, рабочие, действуют в открытую, а полиция старается держаться от них подальше. Иван Газа смело возвращается на родной Путиловский завод. В апреле 1917 года он становится коммунистом и каждый шаг посвящает революции. Формирует первые отряды Красной гвардии. Дни и ночи проходят у него в бурном горении, заглянет домой на часок-другой — и опять на завод. Он знает цель борьбы, слушал Ленина, встречался с Дзержинским…

Настали решающие дни. Иван Газа работает в Нарвском штабе революционного восстания, и когда пробил час, красногвардейцы двинулись к Зимнему дворцу. В их рядах шагал неустрашимый Газа.

Думалось Ивану Газа, что, как отнимем власть у буржуев, придет он, красногвардеец, домой, снимет с себя пропахшую порохом куртку и скажет жене: «Ну хватит, Клава, повоевали. Пора и жизнь устраивать».

Но заполыхала гражданская война. Куда ни взглянешь на карту, всюду был фронт: и на юге, и на западе, и на востоке… Четырнадцать капиталистических держав навалились, чтобы удушить свободу и водворить свои порядки на русской земле.

Под Нарву и Псков уходили с «Красного путиловца» бойцы — коммунисты и беспартийные. Уходили сотни добровольцев. Целые роты. Но завод продолжал работать. Позабыв отдых, сон, рабочие с мужеством и настойчивостью ковали оружие. По ночам минная мастерская дышала горячим металлом, в лафетно-снарядном токари и слесари спали накоротке, прямо у станков. Из заводских ворот почти беспрерывно двигались пушки, бронепоезда, броневые и грузовые автомобили. Пушкарями, командами бронепоездов становились сами же путиловцы.

Как-то под вечер Иван Газа пришел домой хмурым, озабоченным.

— Дело-то круто оборачивается. Придется ехать, Клавдия… — доставая военное снаряжение, сказал он.

Далеко от родного города, на Южный фронт, ушел бронепоезд № 6 имени Ленина. Весь экипаж свой, краснопутиловский, в шутку так и прозвали: «семейный бронепоезд». В комиссаре Иване Ивановиче Газа души не чаяли: умел он ободрить словом, а в ратном деле показать пример бесстрашия.

В декабрьскую стужу 1918 года бронепоезд стоял под Воронежем, на станции Россошь. Получен приказ: оттягивать на себя, сковывать главные силы белого генерала Краснова. Несколько часов подряд бронепоезд совершал маневр на небольшом отрезке пути, обстреливая вражеские позиции. Видно, бронепоезд крепко насолил белым, и они предприняли отчаянную атаку с разных сторон.

Чтобы не стрелять наугад, комиссар Газа решился на смелый шаг. Он взобрался на водокачку и оттуда стал корректировать стрельбу наших бронеплощадок. Куда ни сунутся беляки — всюду их накрывают снаряды. Наконец догадались, сосредоточили по водокачке артогонь. Но Газа был неустрашим. И час, и другой он корректировал стрельбу. Только потом, когда отогнали белых, слез комиссар на землю, оглядел исколупанную снарядами водокачку и почувствовал, как опасно было на ней сидеть…

С Южного фронта бронепоезд, сильно потрепанный в боях, вернулся на Путиловский завод. Но залатать как следует его не удалось: войска интервентов угрожали городу. Не закончив ремонта, с обычным небронированным паровозом команда двинулась на фронт.

Тут выяснилось, что одна наша часть отходит под ударами белых. Едва выдвинулся бронепоезд на полустанок Тикопись, как позиции оказались оголенными и против него был брошен неприятельский паровоз. Двигался на большой скорости, точно норовя всею своей громадой таранить бронепоезд. Теперь все дело в сильной воле и выдержке каждого красного бойца: смертельно опасно промедление, жизненно нужен каждый метр полотна.

Бронепоезд отходит, осыпая снарядами шальной паровоз. На беду снаряды ложатся неточно. Паровоз уже настигает, все ближе и ближе.

Неумолчно гремит пушка с бронепоезда. Приседает от выстрелов площадка. Летит снаряд, еще один — и оба ударяют в паровоз, который тотчас обволакивается клубами черного дыма и пара. Искалеченный, с пробитым котлом, паровоз останавливается.

Замедляет движение и бронепоезд. Комиссар Газа спохватывается: где же пролегает линия красной обороны, где свои? Ни одного человека не видно. Связь потеряна. Бронепоезд отходит назад. Немного погодя Газа, глядя в бинокль, замечает на полотне отдающего какие-то команды человека в барашковой белой шапке. Конечно, это белогвардейский офицер. А с ним солдаты, разбирающие полотно. Значит, белые успели зайти в тыл и отрезать бронепоезду путь. Что же делать? Как вырваться? Не бросать же свою бронированную крепость, чтобы бежать куда глаза глядят по полю. А белые злорадствуют, зная, что поймали красных в ловушку.