Маслов положил трубку телефона, подозвал Горелова к столу, на котором была разложена карта:

— К сожалению, сведения о захвате Погорелого Городища подтвердились. Оставлен Зубцов. Дорога на Старицу и Калинин открыта для вражеских танков. Твоя дивизия перебрасывается за Ржев, возможно, придется перекрывать врагу дорогу. Ускорь движение своих. Я тебя для этого и вызывал, чтобы предупредить. Командующий фронтом требует форсировать выход. Ты все слышал, в курсе. Поэтому ступай, не задерживаю.

— Будет исполнено, товарищ командующий, — ответил Горелов, проникаясь ответственностью задачи, которая выпала на его долю. Они обменялись рукопожатием.

— Откровенно, — сказал Маслов, — в прошлый раз мне жаль тебя было отдавать, и хорошо, что ты сумел на своем настоять. Сибиряки были, есть и будут лучшими войсками Отечества.

В передней толпились старшие офицеры с петлицами всех мастей. Горелов вежливо, но напористо, боком, протиснулся к выходу. На крыльце вздохнул глубоко. За какие-то полчаса-час он стал свидетелем бурно развивающихся событий. Кто знает, что будет дальше? Волоколамск на острие вражеского клина…

Он огляделся, ища глазами шофера, но тот уже завидел его и бегом бросился к машине. Люди сновали между домами, по задворкам, а середина деревенской улицы оставалась пуста, и Горелов еще раз подумал, что у командующего крепкая рука и даже на КП порядок.

Недалекие, видимые с крыльца перелески были затянуты сизой пеленой тумана. Небо, еще два часа назад звонкое, звездное, давило на землю серое и непроглядное. Горелов с удовлетворением отметил, что такая погода как нельзя кстати, и если продержится подольше, будет хорошо: не станет досаждать авиация. Он взглянул на часы — девять.

Из-за сарая вырулила полуторка. Шофер еще издали предупредительно распахнул дворцу.

Туман, не ослабевая, держался до вечера. Погода для авиации никудышная, нелетная. Для отступающей пехоты хотя и промозглая, сырая, холодная, но все-таки хорошая: день обошелся без налетов и бомбежки. Четвертая рота ночь отдыхала в деревне, в тепле, да и утром выступила после того как бойцы поели, засветло.

Направление, в котором движется полк, определилось: на Ржев. Теперь командиры обеспокоены одним — как бы противник не опередил, не отрезал полк от города. Откуда может появиться противник на дорогах перед Ржевом, никто толком не знает, но разговоры об этом ведутся по всей колонне.

Теперь в батальонную колонну все время вклиниваются машины, батареи на конной и механической тяге, обозы других полков дивизии. Дорога становится тесной для потока войск отступающих. Все стремятся скорее проскочить к Ржеву, потому что только в городе мосты через Волгу. Чем ближе к городу, тем плотнее поток. Дорога забита до отказа, создаются пробки, это задерживает движение, нервирует людей. Только сядешь отдохнуть — командуют «бегом», стоишь и ждешь, не снимая с плеч оружия, и колонна, как нарочно, стоит.

Туров старался держать роту компактно, но это плохо удавалось: сбоку идут чужие подразделения и все время вклиниваются в строй роты. В темноте трудно разобрать, кто и откуда, и строя, по сути, нет.

Жители прилегающих к дороге деревень, напуганные приближением противника, поразбегались, по сторонам горят избы, пуни, сараи. Сквозь красный туман, окутавший землю, скупо светят костры пожаров. Воздух так напитан гарью, что кажется, будто вся земля в дыму, а не в тумане. Высокие ели по сторонам от дороги, как черные великаны, бесстрастно взирают на колонну, которая длинным бесконечным червем ползет по дороге.

Наступила ночь, а еще ни одного привала с утра. Будто забыли про отдых. Впереди возникла стрельба. Колонна остановилась. Стрельба разгорается все ближе. Ни у кого нет сомнения, что впереди бой. Значит, неспроста торопились.

— Отрежут, вот будет дело, — вслух высказал мысль, тревожившую всех, Сумароков.

— Ничего, — успокоил его Лихачев, — пробьемся лесом. Тут всюду леса. Ты по карте понимаешь, Пашка?

— Понимаю. Только где ее взять?

— Раздобудем. Главное, друг от друга ни на шаг, идет?

И Крутов и Сумароков согласны: в случае чего, держаться вместе. Вместе — не пропадем.

Колонна двинулась. С каждой минутой убыстряется движение, повозки с оглушающим дребезгом и лязгом катятся по щебенистой дороге, орудийные упряжки идут рысью, артиллеристы бегут, придерживаясь за передки и стволы орудий. Бежит и пехота. Громыхание, как шум прибоя, слышно за километр.

Лес неожиданно расступается. По сторонам размахнулись зарева. Кипит отдаленный расстоянием пулеметный огонь, лопаются минометные разрывы, огненные трассы орудийных выстрелов расчерчивают тьму туда — обратно: стреляют трассирующими, и смешно, но Крутову кажется, что идет ночная игра в теннис. Все бегут без передышки. С грузом на плечах, усталому, бежать невыносимо трудно, и липкая горечь перехватывает горло.

Узкое место осталось позади, темп движения сразу падает.

— Товарищ командир! — окликает Сумароков Турова. — Что это было? Откуда здесь противник?

— Со стороны Сычевки пробился, — ответил Туров. — У вас все в порядке, пулеметы целы? Ничего не потеряли? Где Газин?

— Газин был все время с другим расчетом, — ответил Лихачев. — Должен быть впереди.

Некоторое время Туров шел молча, потом опять спросил:

— Коваль не объявился?

— Не видно, товарищ лейтенант.

— Ладно. Смотрите не отставайте. Вас, Лихачев, назначаю командиром пулеметного отделения.

— Слушаюсь, товарищ командир! — бодро ответил Лихачев. — За нас не беспокойтесь…

Привала не было. Перед городом, у самой дороги, стояли на огневых позициях дальнобойные орудия. Задрав хоботы, они смотрели назад, в ту сторону, откуда шла понурая пехота. А впереди уже прорисовывались окраины Ржева. Город горел. Сизая, как воронье крыло, туча дыма вздымалась в небо. Ручьи отступавших войск, слившись здесь, перед городом, в один поток, понеслись по узкому каменному коридору улицы. В урчанье машин, в грохоте повозок по булыжной мостовой гасли людские голоса.

К тому времени как пулеметчики вошли в город, пожары из разрозненных слились в один — общегородской. Горели сразу целые кварталы, улицы, мастерские, депо, электростанция, — горело все, что могло гореть. Горящие строения с гуденьем втягивали холодный воздух, пламя ревело, срывало с железных крыш дымящиеся листы, взметывало их, как сухую листву ветер, в небо вместе с головнями и тучами искр. С треском рушились балки, стропила, горели заборы палисадников, корчились в судорогах черные ветви деревьев, дымились на улице трупы побитых во время бомбежки лошадей. Уцелевшие оконные стекла отливали раскаленным металлом, и непонятно было, играет на них свет огня или они сами нагрелись и вот-вот потекут.

Город уже покинут жителями, гражданской властью и предан огню, чтобы врагу не достались ни добро, ни крыша над головой. Никто ничего не тушит, ни о чем не заботится. Подгоняемые глухой орудийной пальбой, все стремятся быстрей проскочить через город, связавший в тесный узелок дороги, идущие с разных направлений. Лошади упорствуют, не хотят шагать через поваленные дымящиеся столбы, встают на дыбы. Ездовые матерятся, окутывают им головы плащ-палатками, силой волокут за собой, им на помощь приходят расчеты орудий, бойцы. В этой сумятице все связаны общей заботой: быстрее за город! С гиком, гамом, грохотом и треском течет по улице людская река, выплескивается на городскую площадь, за которой спуск к мосту через Волгу. За Волгой жилые кварталы города тоже в огне, но там уже спасение. Река задержит противника. Так кажется многим.

Улицей Коммуны, прижимаясь к стене двухэтажного дома, еще не прихваченного огнем, стараясь обогнать, обойти кого возможно, чтобы быстрей вырваться из этого ада, живо напомнившего Крутову картину гибнущей Помпеи, пробирались пулеметчики. Внезапно сверху посыпались стекла, и на тротуар шлепнулся цветочный горшок с геранью.

— А если бы на голову хряпнулся? Морду надо бить за такие шутки, — сердито сказал Лихачев и поддел черепки ногой.