Она продолжала изучать объявления, умудряясь поддерживать разговор с дозвонившейся в эфир явно поддатой Вероникой, передающей пусечке и всем, кто её знает, привет и омерзительный, набивший оскомину «респект».

Мужские объявления сменились женскими – уж если грусть-тоска по любви, слёзы так и наворачиваются. Далее следовали скользкие призывы нетрадиционалов, и Катя пробежала эти несколько десятков строчек с панической поспешностью, будто буквы неведомо как могли прилипнуть к ее взгляду и выжечь на сетчатке глаз постыдные слова. И будто споткнулась:

АЛЁНУШКА

И, ниже – телефонный номер.

Катя подумала, что объявление попало не туда, поскольку место ему было явно в «досуге», но никак не в «прочих услугах», под шапкой каковой рубрики оно оказалось. Наверное, АЛЁНУШКА – так называемая служба эскорта, местечко с разбитными модельками, по причине временной нетрудоустроеенности являющимися сотрудницами не совсем профильного предприятия. Неожиданно Кате пришло в голову, что это может быть вообще – призыв к потерянному Аленушкой любимому. И вот теперь, благодаря невнимательности сотрудников редакции – два любящих сердца не встретятся и не забьются в учащенном…

—…ты вообще думаешь работать или так и будешь ахинею нести? — спросил Филипп, стаскивая с ее головы – похоже, вместе со скальпом, - наушники. Он вытер пот со лба идиотским сиреневеньким платочком, похожим на скомканные трусики.

— Извини… те, отвлеклась, — пролепетала Катя сквозь слёзы боли и предприняла попытку водрузить наушники на место.

— Через полчаса Серый придёт. Сегодня за тебя оттарабанит. Не знаю, что – отбрешется, не впервой. Иди, проспись.

— Вам виднее. — Катя осторожно выдохнула. И дернула головой, когда Филипп попытался промокнуть её глаза чьими-то сиреневыми трусами.

— Вот и договорились. Нервная какая… — Филипп подвинул к ней наушники, и на глаза Кати вновь навернулись слёзы – волос и так, что называется, три пера в два ряда, а этот мудак вон какой клок выдрал… Она водрузила наушники на голову, выпустила в эфир очередную композицию, внахлест на концовку следующей, и выудила из висящего на ручке кресла пакета сосиску в булочке. Краем взгляда уловила удаляющиеся шефовы ноги в растоптанных коричневых мокасинах, и скромно откусила. Продукт кулинарии был холоден и безвкусен, однако это нисколько не повлияло на аппетит, разыгравшийся на нервной почве.

5

— Алёнушка, — представился красивый баритон усталым тоном человека, страдающего от постоянных насмешек.

— Да ну! — Катя едва не поперхнулась, однако сумела-таки проглотить остатки булочки. И растерялась: дальше-то что? С чего начать?

— Ни с чего, — будто мысли прочитал обладатель баритона. Или она произнесла это вслух? — Просто приезжайте, на месте и потолкуем. Напротив «Плазы» через час, у аптеки. Устраивает?

— Да, вполне. А как я вас узнаю? — она никуда не собиралась ехать. Наверное. Да просто так спросила. Вырвалось. Невольно.

— Узнаете, узнаете, — заверил ее незнакомец. Нотки усталости в его голосе сменились печальными – такой изможденный Пьеро. — Ну, так вы придёте? — промельк надежды.

— Не то слово. Прилечу.

Она уж решила флиртануть по телефону – ну, хоть так, - позаигрывать, чтоб хоть как-то компенсировать время, которое он потратит, впустую дожидаючись её напротив «Плазы». А он взял да и положил трубку – реально, ей показалось, что в ухе клацнуло. Педик, что ли, сморщилась она, отдернув руку с телефоном. Обычно мужчины, услышав её, пытаются удержать незнакомку с таким сексуальным голосом и продолжить общение уже вне сети. Ну, она решила съездить. Хотя бы только для того, чтоб поглядеть, что за тип такой. Она и подходить не будет. Посмотрит через дорогу – и всё. Ну, или пройдёт мимо, взглянет так вскользь. Да, в конце концов, даже если рядом с ним станет – все равно он не догадается, что это именно она. Может, любит девушка дышать аптечным воздухом – мало ли нынче ненормальных. Правда, придется торчать на Садовой, под ненавистными насмешливыми взглядами… ну да не впервой. Уж как-нибудь переможется. Или завести-таки с ним разговор? Чай, не сбежит сразу. Может, Алёнушкино объявление попало как раз именно в ту рубрику – в таком случае, познавательно было бы познакомиться с менеджером борделя. Впрочем, с равной долей вероятности Аленушка могла быть и какой ворожеей – с недавнего времени, вроде, реклама их деятельности в открытую запрещалась. Получалось, законодатели невольно уравняли в правах профессионалок как самой древней, так и одной из самых доходных профессий. Ну, коль скоро Аленушка окажется из вторых, пущай раскинет ей на картах или разглядит в кофейной гуще, долго ли Кате существовать в неловком и болезненном душевно положении ничьей зазнобы.

Катя едва дотерпела до момента, когда в студию на цыпочках прокрался Серый. Напугать, должно быть, замышлял, да вышло наоборот: когда Катя выпрыгнула ему навстречу из кресла, коллега шарахнулся назад и приложился спиной о стену – пористые панели зафиксировали отпечаток. Отлипнув, парень скривился:

— Понимаю твою радость и в какой-то степени даже разделяю, однако поражаюсь, насколько глубоко, нет – густо, - тебе наплевать на закон всемирного тяготения. — Он опасливо приблизился к креслу, пощупал спинку, потрогал сиденье: — Катапульта там какая, что ли? Опять Филипповы штучки?

— Глазюки красные… Накурился опять…

— Ма, ну чё ты, — Серый надул губы. — Сказал же: ни-ни.

Катя собрала диски в стопку и вышла. Остальные ведущие давно уж ставили треки с жестких дисков студийных компов, Катя же всё таскалась с коробками. К такой блажи коллеги относились скорее с сочувствием, чем с пониманием. Она прикрыла дверь и шмыгнула – по крайней мере, ей льстила мысль, что движение было именно таким, - в узкий коридор, по ходу толкнув плечом дверь в закуток Светы, сообщающийся с просторным кабинетом шефа. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-то прервал её движение к выходу. Она не стала даже расставлять диски по полочкам в одном только ей ведомом порядке, ограничившись тем, что просто свалила их в кучу в потертое кресло в комнате, предназначавшейся как для отдыха, так и для приема гостей, в том числе – бригады грустных техников, пару раз в месяц являвшихся для перенастройки дряхлой аппаратуры.

Вырвавшись в институтские коридоры, Катя понеслась вскачь, и в беге своем поразительно походила на грациозную гиппопотамиху.

Таксист был добродушным на вид очкастым пенсионером, и его словоохотливость могла бы надоесть, если бы не прелюбопытная история про летчика-истребителя, молящего о разрешении на вынужденную, но так и не получившего «добро», и посему решившегося посадить самолет на лед в районе Зеленого острова, и пролетевшего аккурат между центральными опорами Ворошиловского моста, идя на снижение. Что-то там не заладилось у летчика, и он зацепил-таки крылом одну из опор. «И сейчас ещё, - былинно повествовал старикан, - свесившийся с моста путник может наблюдать длинную выбоину на левой опоре, а загорелый матрос-речник – видеть сквозь мутноватую толщу донских вод неясный силуэт самолета, случись этому самому матросу, отвлекшись от вахты, сплюнуть в рябь волн, поднятых неуклюжей баржей». Катя таращилась на сказителя и всё плотнее вдавливалась в скрипящую надсадно дверь «акцента», лихорадочно нашаривая спасительную ручку. Ручка никак не нащупывалась, и линзы очков таксёра сверкали уже коварно-зловеще. Катя открыла рот и, набрав полную грудь воздуха…

— Кажись, прибыли. Сто тридцать, красавица, — сказал старик, пальцем указав в дисплей смартфона в держателе, и Катя ужаснулась: воздух застрял в легких и не желал покидать их. Она стукнула себя кулаком в грудь и подумала, что теперь знает, что чувствует сдуваемый шарик.

Старикан предупредительно обежал передок машины и галантно открыл дверцу. Катя благодарно улыбнулась, хотя, может, и зря — ввиду того, что на месте ручки с внутренней стороны двери торчал лишь металлический шпенек, галантность старпера была вынужденной. Расплатившись, Катя удержалась от неуклюжего – а какой ещё ей был по силам? – книксена. Старик обдал её клубами дыма из ходуном заходившей выхлопной трубы. И выпускают же на дороги подобную рухлядь,— подумала Катя,— хоть двуногую, хоть четырёхколесную.