Альдонса стиснула зубы так, что заиграли скулы и раздулись тонкие ноздри. А Диппель, глядя на потолок, где ему рисовалось светлое будущее, мечтательно продолжил:
- Знаете... Была у меня одна несточка. И понадобился образец ее сердечной мышцы. Думал, отрежу кусочек и ничего страшного не случится -- регенерирует. Перестарался. Летальный исход. Как я убивался, как ругал себя! Надо же было сначала еще женщин-нестов произвести, а потом уже лезть к сердцу. Не терпелось эксперимент провести, дураку. Руки чесались. Но с Вами у нас все будет по другому. По уму всё сделаем. Времени у нас много. Торопиться некуда.
- Что же вы за люди! - ответила Альдонса Лоренцо с презрением. - Неужели думаете, что я буду это терпеть?
- А как? - спросил Диппель. - Руки на себя наложите?
- Вынашивать ребенка и знать, что он попадет к папаше на разделочный стол?! Сеньор Диппель, Вы в своем уме?
- Значит Вы предпочитаете не знать, куда попадет Ваш ребенок? - вклинился в разговор Лурас.
- Глупый вопрос и разговор глупый, - сказала донна Альдонса. - Противно, что несты способны вообще так думать о собственных детях. Это что-то запредельное. Любое живое существо, любой зверь инстинктивно заботится о своем потомстве, желает ему добра. Даже самая распоследняя дрянь, даже выкидывая своего новорожденного в отвал, даже она обливается слезами. А вы смогли стать настолько чудовищами, что собственные дети для вас -- совершенно пустое место.
- Ну мы не всегда такими были, - сказал Лурас с невинной улыбкой. - Я еще помню, как убивал первого сына. Было не по себе. А ты, Диппель?
- И я, - ответил Диппель. - Я своего первого убил, когда ему двести лет исполнилось. Такая хитрая бестия оказалась, чуть меня самого на тот свет не пристроил. Ха-ха! Но это всё в прошлом... Нет, донна Альдонса, и насчет зверей Вы тоже не правы. Очень даже хорошо звери свое потомство едят. Аж за ушами трещит!
Диппель театрально клацнул зубами два раза, изображая как кровожадные звери едят своих детей.
- Но вы же люди в конце концов! - воскликнула Альдонса. - Хотя что я вам доказываю?! Это идиотизм какой-то. Бред!
- Бред?! Рожать для известных мучений - бред, а для неизвестных мучений - не бред?- с усмешкой, спросил Лурас. - Вот я Вас и спрашивал, хотите ли Вы знать, как умрут Ваши дети? Или Вам не хочется об этом знать? Или Вам безразлична их судьба? - Лурас стал серьезным и произносил слова уже зло. - Вы же не можете повлиять на судьбу своих детей. Что будет с детьми, сердобольная донна?! А вот что: посмотрите вокруг -- много счастливых? Когда-то их родили и они сейчас мучаются. Лучше не знать? Желаете рожать, но обязательно чтоб не знать, как именно будет мучиться Ваш ребенок? Вот где бред!
- Обычно родители могут влиять на судьбу детей. Да, бывают неприятности, но в целом люди живут счастливую жизнь. И умирают в достойной старости, - сказала Альдонса. - Не надо лукавить, дон Лурас.
- Это у коржей еще может быть счастливая смерть от старости, - заметил Диппель. - А несты своей смертью не умирают, дорогая донна Альдонса. Они умирают смертью насильственной. Умирают молодые, сильные и страдая от боли. На кострах горят. Вы не забыли, что рожать Вы можете только нестов?
- Да и у коржей не бывает никакого счастья, - добавил Лурас. - Это заблуждение, что коржи живут счастливо. До старости доживают далеко не все, умирают в расцвете сил. От голода, от болезни, от раны. А кто доживает до седой старости, тот редко может сказать, что пожил счастливо. Жил, работая как раб от рассвета до заката, прикованный к своей работе как заключенный в тюрьме -- это счастье?! Всю жизнь исполнял чужую волю: шел, куда прикажут, охранял, кого велено, стоял под дождем, когда кому-то надо. Не жил, а будто готовился жить. Потом когда-нибудь пожить надеялся. И вот дожил - пришла старость, - Лурас тяжело вздохнул и продолжил. - Смерть от седой старости лишена достоинства. Старик умирает никак не достойно. Он умирает бессильным и отупевшим. Он идет по улице и боится, что его унизят сильные, молодые. Его можно безнаказанно толкнуть, залезть в карман, посмеяться над ним. Он не догонит и не даст сдачи. Старик становится подозрителен и недоверчив. Он не помнит, что делал вчера, не помнит, как зовут его жену. От тела дурно пахнет. Старик мучается от слепоты, глухоты и боли во всём теле. Ему не хочется женщину, не хочется сочного мяса, не хочется путешествовать. Ничто не впечатляет. Руки трясутся. Ноги, не слушаясь, подгибаются. Нет в старости ничего достойного. Мозг ослаб, тело одрябло. Ни памяти, ни ума, ни силы. Только немощь, беспомощность, боль и желание поскорее отмучиться. Так что коржи тут как и несты: рожают детей на мучения, а не для счастья. Вот так-то, донна Альдонса.
Повисла пауза. Снаружи глухо доносился цокот копыт, тихо поскрипывал деревянный фургон, изредка вздрагивая на неровностях дороги. Диппель продолжал витать в облаках, склонив голову набок и устремив взгляд в потолок. Альдонса, сидя на полу клетки, насупленно молчала, глядя в пол.
Лурас заметил, что на Альдонсу этот разговор произвел впечатление. Маска равнодушия плохо скрывала ее чувства. Вопрос о детях тревожил. Она желала им счастья. Мысли о горькой судьбе детей жгли душу. Это было видно и по колючим взглядам, которые она бросала то на Лураса, то на Диппеля, и по углубившемуся дыханию. Испанцы не умеют скрывать чувства, у них всё наружу.
Альдонса посмотрела Лурасу в глаза и спросила:
- Вам самому не кажется глупой Ваша проповедь? Вы призываете не рожать. Но если не будет потомства, человечество умрет. Вы призываете человечество к смерти? Вы против человеческого блага?
- Да рожайте на здоровье, дорогая донна Альдонса. Рожайте! Только не надо нам говорить о счастливой судьбе потомства. Сами, пожалуйста -- верьте. Но нам не надо говорить, что женщина, родив, сделала что-то хорошее, что подарила новое существо миру, что принесла кому-то счастье. Никому никакого счастья она не принесла! Нам не надо это говорить, мы в это не верим, - сказал Лурас.
- Способность рожать заложена природой, дон Лурас. Хотите верьте, хотите нет, - ответила Альдонса.
- Опустим физиологию. Да, бывает, что рожать приходится против желания. Я говорю именно про желание рожать. Почему рожать - хочется? Хочется, потому что так воспитаны. Вас так воспитали окружающие. Это влияние культуры. Это уже не инстинкт. Вдумайтесь! Уже не инстинкт! Не надо упрощать свои желания до животного реактивного поведения. Это уже культурное влияние. Вы хотите счастья детям. Вы обманываете себя, что всё у них будет хорошо. В этом проявляется Ваша культура. А мы не обманываем себя, хорошо будет детям или плохо - нам без разницы.
Лурас несколько потерял контроль над эмоциями. Разговор скатывался в личное пространство, задевал тонкие струны. Но если пытаешься вывести собеседницу на душевную беседу, то приходится раскрываться самому. Теперь становилось тяжело противиться тому, что идет изнутри. Слова, будто сами, выходят изо рта, с легкостью преодолевая нежелание их говорить. Так всплывают пузыри воздуха, которые пытаешься задержать ладонью под водой -- воздух всплывает, не замечая преграды из ладоней.
Но Лурас продолжил:
- Есть разные культуры. Ваша культура досталась Вам от короткоживущих. Они стареют и дохнут. Суровая правда такова, что если не рожать, то быстро вымрут. Кто не рожал, тот давно вымер. Остались те, кто рожал. Эти культуры выжили. Так у коржей. А нашу мы произвели уже сами. Нужды в потомстве не стало и нет нужды в теплых чувствах. Обе культуры могут существовать. Вы же видите, что мы со своей культурой существуем? Вы верите в счастье детей, в благо для человечества, а мы не верим. Вот и всё, и не надо никаких слов больше. Тем более про благо для человечества.
Альдонса оживилась, вероятно уловив нотку горечи в словах Лураса. Глаза блеснули в тусклом свете светильников.
- Вот как?! Вас расстраивает благо человечества? - спросила она с вызывающей насмешкой.
- Меня расстраивает его отсутствие, дорогая донна Альдонса. Конец виден. Через миллиард лет Солнце раскалится и поджарит нашу планету. Океаны выкипят. И все, кого вы нарожали, все те, кому Вы желаете добра, все сварятся. Кастрюля уже стоит на плите. А мы в ней - лишь креветки. И ничего нельзя сделать.
