«Это было не зря, – думал Петр. – Однажды мне может понадобиться друг в стане завоевателей».

Петр устал и вспотел в своих шитых золотом одеждах. Однако отдохнуть не удавалось: явился его второй сын, взволнованный и нетерпеливый, с рассказом о святых и чудесах.

– Святые не редкость, – сказал Петр Саше, однако неожиданно почувствовал тоску по спокойствию и простой пище: москвичи увлекались византийской кухней, а ее сочетание с исконно русскими продуктами не особо радовало его желудок.

Сегодня их ожидал очередной пир и очередные интриги: он все еще продолжал искать жену себе и мужа Ольге.

– Батюшка, – не отступился Саша, – мне бы хотелось поехать в этот монастырь, если можно.

– Сашка, в этом городе куда ни плюнь – попадешь в храм, – проворчал Петр. – Зачем тратить три дня на то, чтобы съездить к еще одному?

Саша поморщился.

– В Москве священники любят только свое положение. Едят жирное мясо и проповедуют несчастным о нестяжательстве.

Это было правдой, однако Петру, хоть он и был хорошим господином для своих людей, было чуждо абстрактное стремление к справедливости. Он пожал плечами:

– Твой святой может оказаться точно таким же.

– И все-таки мне хотелось бы проверить. Пожалуйста, батюшка!

Хотя глаза у Саши были серые, он унаследовал от матери соболиные брови и длинные ресницы. Сейчас они опустились, придав его худому лицу неожиданную утонченность.

Петр задумался. На дорогах было опасно, однако людный тракт, шедший от Москвы на север, особо опасным не считался. У него не было желания вырастить сына трусом.

– Возьми пять человек. И две дюжины свечей: это должно обеспечить тебе радушный прием.

Лицо парня просияло. Петр стиснул зубы. Маринины кости давно покоились в суровой земле, но он видел на ее лице точно такое же выражение, когда душа освещала ее лицо, словно пламя очага.

– Спасибо, батюшка! – сказал паренек.

Юноша бросился к двери, гибкий, словно куница. Петр услышал, как он на дворе перед теремом созывает людей и требует оседлать ему лошадь.

– Марина, – тихо проговорил Петр, – спасибо тебе за сыновей.

Троицкая лавра была отвоевана у леса. Хотя ноги паломников уже протоптали дорогу по заснеженному лесу, деревья по-прежнему подступали к ней со всех сторон, заставляя казаться низкой колокольню простой деревянной церкви. Саше вспомнилась его родная деревня в Лесном Краю. Монастырь окружала крепкая ограда, а сам он состоял из небольших деревянных строений. В воздухе пахло дымом и свежим хлебом.

Олег поехал с Сашей, возглавив его свиту.

– Всем внутрь заходить нельзя, – сказал Саша, придерживая лошадь.

Олег кивнул. Все всадники спешились, позвякивая походными уздечками.

– Ты, ты и ты, – распорядился Олег, – следите за дорогой.

Выбранные им люди устроились рядом с дорогой, распустив подпруги. Двое начали собирать хворост. Остальные проехали под перекладиной простых незапертых ворот. Громадные деревья отбрасывали легкие тени на необработанные бревна церквушки.

Худощавый мужчина вынырнул из двери, вытирая испачканные в муке руки. Он был не слишком высок и не особенно стар. Довольно широкий нос, крупные влажные глаза, зеленовато-коричневые, словно лесное озерцо. На нем была грубая монашеская ряса, присыпанная мукой.

Саша его узнал. Монах мог бы одеть рубище нищего или епископское облачение – и Саша все равно его узнал бы. Паренек упал на колени прямо на снег.

Монах замер от неожиданности.

– Что тебя сюда привело, сын мой?

Саша едва осмеливался поднять на него взгляд.

– Благословите, отче! – с трудом вымолвил он.

Монах выгнул бровь.

– Не надо меня так называть: я не рукоположен. Мы все – Божьи дети.

– Мы привезли свечи для алтаря, – пролепетал Саша, не поднимаясь с колен.

Худая, смуглая, мозолистая рука взяла Сашу под локоть и подняла на ноги. С монахом они оказались почти одного роста, хотя паренек уже был шире в плечах, но еще не закончил расти и был голенастым, словно жеребенок.

– Мы здесь преклоняем колена только пред Богом, – сказал монах. Он несколько мгновений вглядывался в Сашино лицо. – Я пеку просфоры для ночной литургии, – неожиданно заявил он. – Идем, поможешь мне.

Саша безмолвно кивнул и взмахом руки отпустил свиту.

Кухня была примитивной и жаркой от натопленной печи. Мука, вода, соль и закваска: их надо было вымесить и испечь на поду. Какое-то время они работали молча – но это молчание не было тягостным. Тут царило умиротворение. А потом монах начал задавать вопросы – так мягко, что паренек даже не заметил, что его расспрашивают. Немного неумело, но очень старательно, он раскатывал тесто и делился своей историей: отцовская знатность, смерть матери, путь в Москву…

– И ты приехал сюда, – завершил за него монах. – Чего ты ищешь, сын мой?

Саша открыл было рот – и тут же снова его закрыл.

– Н…не знаю, – со стыдом признался он, наконец. – Чего-то.

К его удивлению, монах рассмеялся.

– Значит, ты хотел бы остаться?

Саша молча уставился на него.

– Мы ведем здесь суровую жизнь, – уже серьезно продолжил монах. – Тебе пришлось бы самому построить себе келью, посадить огород, печь хлеб, при необходимости помогать братьям. Но здесь царит мир – такого нигде нет. Я вижу, что ты это почувствовал. – Видя, что Саша не может опомниться от изумления, он добавил: – Да-да, сюда приходит много паломников, и многие из них просят разрешения остаться. Но мы принимаем только ищущих, которые не осознали еще, что именно они ищут.

– Да, – проговорил Саша, наконец, очень серьезно. – Да, я хотел бы остаться. Очень хотел бы.

– Вот и хорошо, – сказал Сергий Радонежский, снова принимаясь за выпечку просфор.

На обратном пути в Москву они усердно погоняли коней. Олегу показалось подозрительным восторженное выражение лица молодого господина. Он держался рядом с Сашей – и принял решение по приезде поговорить с Петром. Однако молодой господин добрался до отца первым.

Они въехали в столицу в момент краткого яркого заката: колокольни и башенки теремов четкими силуэтами смотрелись на фоне лилового неба. Саша оставил свою взмыленную лошадь во дворе и сразу же побежал вверх по лестнице в отцовские покои. Он застал отца и Колю за переодеванием.

– Добро пожаловать, братец, – сказал Коля вошедшему Саше. – Ну что, еще не закончил церковные дела? – Бросив на Сашу беглый снисходительный взгляд, он снова занялся своей одеждой. Прикусив кончик языка, он пристроил себе на черноволосую макушку черную соболью шапку. – Ты вовремя. Смывай с себя дорожную вонь. Сегодня у нас пир, и, возможно, родня покажет нам женщину, на которой женится наш батюшка. У нее все зубы целы (я узнал это у людей осведомленных) и она славная… Что-что, Саша?

– Сергий Радонежский позвал меня к себе в монастырь на холме Маковец! – повторил Саша громче.

Коля посмотрел на него недоуменно.

– Я хочу стать монахом, – объявил Саша.

Теперь уже внимание обоих принадлежало ему целиком. Петр, натягивавший сапоги с красными каблуками, так резко развернулся к сыну, что чуть было не упал.

– Зачем? – вскричал Коля в полном ужасе.

Саша стиснул зубы, чтобы не ответить что-нибудь резкое: его брат уже успел покуролесить с женской прислугой царских хором.

– Чтобы посвятить свою жизнь Богу, – сообщил он Коле несколько высокомерно.

– Как я вижу, твой святой произвел немалое впечатление, – заметил Петр, прежде чем Коля успел опомниться.

Он уже вернул равновесие и натягивал второй сапог… возможно немного более энергично, чем необходимо.

– Я… да, это так, батюшка.

– Хорошо, я разрешаю, – сказал Петр.

Коля изумленно открыл рот. Петр поставил ногу на пол и выпрямился. На нем был кафтан, охряный и ржаво-коричневый, золотые перстни на пальцах блестели при свете свечей. Волосы и бороду он расчесал с благовонным маслом и выглядел одновременно внушительно и неловко.