– И ради этого стоит оставлять остальных четырех без матери?

Марина опустила глаза.

– Я… нет. Да. Если понадобится. – Ее голос стал еле слышным. – Но я могу и выжить. – Она подняла голову. – Ты дашь мне слово, что о них позаботишься, правда?

– Маринушка, я старая. Я могу тебе пообещать, но когда я умру…

– С ними все будет хорошо. Они… Им придется. Дуня, я не вижу будущее, но до ее рождения я доживу.

Дуня перекрестилась и больше ничего не сказала.

Первая вьюга ноября с воем трепала голые деревья, когда у Марины начались схватки. Крик ее ребенка смешался с завыванием ветра. Марина смеялась, радуясь рождению дочки.

– Ее зовут Василиса, – сказала она Петру. – Моя Вася!

На рассвете ветер унялся. Марина тихо вздохнула – и умерла.

Снег падал на землю, словно слезы в тот день, когда Петр с окаменевшим лицом уложил жену в могилу. Его новорожденная дочь кричала все время похорон – жутковато подвывала, словно унявшийся к тому времени ветер.

И всю ту зиму в доме раздавался детский плач. Дуня с Ольгой не раз совершенно отчаивались: малышка была тощенькой и бледной, одни глаза да дергающиеся ручки и ножки. И не один раз Коля почти всерьез грозился выкинуть ее из дома.

Однако зима прошла, а дитя осталось жить. Девочка прекратила кричать и хорошо росла на молоке крестьянских кормилиц.

Года улетали, словно листья.

В день, очень похожий на тот, в который она появилась на свет, черноволосая Маринина дочка прокралась на зимнюю кухню. Приложив ладони к печке, она вытянула шею, чтобы заглянуть внутрь. Глаза у нее блестели. Дуня снимала плюшки с противня. Весь дом пропитался ароматом меда.

– Плюшки готовы, Дуня? – спросила она, заглянув в печку.

– Почти, – ответила Дуня, оттаскивая девочку подальше, пока у нее не вспыхнули волосы. – Если тихо посидишь на месте, Васочка, и заштопаешь свою сорочку, то получишь одну, целиком.

С мыслями о плюшках Вася послушно пошла на место. На столе уже остывала целая гора – с коричневой корочкой, чуть припорошенной золой. Краешек одной отломился прямо у девочки на глазах. Внутри она оказалась солнечно-золотой – и от нее вверх поднялся парок. Вася проглотила слюнки. Ей казалось, что утренняя каша была съедена чуть ли не год назад.

Дуня бросила на нее предостерегающий взгляд. Вася добродетельно поджала губы и взялась за шитье. Вот только прореха на сорочке была большой, ее голод – громадным, а терпение – ничтожным даже при более благоприятных обстоятельствах. Стежки становились все крупнее и крупнее, словно провалы между зубами старика. Наконец Вася больше не смогла выдержать. Она отложила сорочку и начала подкрадываться к исходящему парком блюду на столе, совсем рядом. Дуня стояла к ней спиной, нагибаясь к печи.

Девочка подкралась еще ближе, бесшумно, словно котенок, охотящийся на кузнечика. А потом она метнулась вперед. Три плюшки исчезли в ее полотняном рукаве. Дуня развернулась, успела увидеть лицо девочки…

– Вася!.. – строго начала она, но та, одновременно испуганная и хохочущая, уже выскочила за порог под хмурое небо.

Осень заканчивалась: серо-коричневые поля были покрыты стерней, припорошенной снегом. С набитым сладким мякишем ртом и мыслями о надежном убежище Вася перебежала через двор, пронеслась мимо крестьянских изб и выскочила за ворота усадьбы. Погода стояла холодная, но Вася об этом не задумывалась. Она родилась в холод и для холода.

Василиса Петровна была уродливой девочкой: худой, как тростинка, с длинными пальцами рук и громадными ступнями. Глаза и рот у нее были непропорционально большими. Ольга прозвала ее лягушонком, совершенно не задумываясь. Однако глаза у девочки были такого же цвета, как лес под весенней грозой, а широкий рот имел чудесную форму. Она могла быть благоразумной, когда хотела, и хитроумной – настолько, что родные могли только изумленно переглядываться, когда она в очередной раз отбрасывала здравомыслие и вбивала себе в голову какую-то безумную идею.

На самом краю убранного ржаного поля куча рыхлой земли резко выделялась на заснеженном фоне. Накануне ее там не было. Вася пошла посмотреть, в чем дело. На бегу принюхавшись к ветру, она поняла, что ночью пойдет снег. Тучи висели над лесом, словно мокрая овечья шерсть.

Маленький мальчик, девяти лет от роду и уменьшенная копия Петра Владимировича, стоял у края впечатляющей ямы, копая промерзшую землю. Вася подошла к нему и заглянула вниз.

– Это что, Лешка? – спросила она с набитым ртом.

Ее брат навалился на лопату и, щурясь, посмотрел на нее.

– А тебе-то что за дело?

Алеше нравилась Вася, которая была готова на всякие шалости, так что могла считаться почти не хуже младшего брата, но, будучи почти на три года старше, он считал необходимым ставить ее на место.

– Не знаю, – призналась Вася, продолжая жевать. – Плюшку будешь?

Она продемонстрировала оставшуюся половину – не без сожаления, потому что та была самая пышная и меньше других испачкана в золе.

– Давай сюда! – сказал Алеша, бросая лопату и протягивая грязную руку, но Вася встала подальше.

– Скажи, что ты делаешь, – потребовала она.

Алеша возмущенно посмотрел на нее, а она сделала вид, что сейчас съест плюшку. Брат моментально сдался.

– Это – крепость для жилья, – сказал он. – Когда явятся татары. Чтобы можно было здесь спрятаться и утыкать их стрелами.

Вася никогда не видела татар и не представляла себе, какого размера нужна будет крепость, которая от них защитила бы. Тем не менее, она с сомнением посмотрела на яму.

– Не очень-то большая.

Алеша картинно закатил глаза.

– Потому я и копаю, зайчишка, – сказал он. – Чтобы сделать ее больше. Ну что, отдашь?

Вася протянула было плюшку, но остановилась.

– Я тоже хочу копать яму и стрелять в татар.

– А не сможешь. У тебя нет ни лука, ни лопаты.

Вася нахмурилась. Алеша получил собственный нож и лук на седьмые именины, но сколько она ни умоляла, ей оружия не давали.

– Ну и что, – буркнула она. – Копать я могу палкой, а лук батюшка подарит мне попозже.

– А вот и не подарит.

Однако Алеша не стал возражать, когда Вася вручила ему полплюшки и пошла искать палку.

Несколько минут они даже работали рядом в дружелюбном молчании. Вот только копание палкой быстро надоедает, даже если ты то и дело выпрыгиваешь наверх и высматриваешь злобных татар. Вася начала подумывать о том, не получится ли уговорить Алешу бросить строительство крепости и пойти полазить по деревьям, когда вдруг на них пала тень: это явилась их сестрица, Ольга, запыхавшаяся и сердитая. Видно, ее согнали с места у огня, чтобы отыскать сбежавших братца с сестрицей. Она окатила их гневным взглядом.

– В грязи по уши! И что скажет Дуня?..

Тут Ольга прервалась, чтобы стремительным движением схватить более неуклюжего Алешу за шкирку в тот момент, когда оба ребенка выпорхнули из ямы, словно пара вспугнутых перепелок.

У Василисы были длинные ноги (особенно для девочки) и двигаться она умела быстро, и решила, что пусть ее потом и отругают, но зато она доест последние крошки в тишине. Поэтому она, не оглядываясь, зайцем побежала по пустому полю, огибая пни с радостными воплями, пока, наконец, лес ее не поглотил. Ольга осталась стоять, тяжело дыша и удерживая Алешу за воротник.

– Вот почему ты никогда не ловишь ее? – возмущенно вопросил Алеша, когда Ольга поволокла его назад, к дому. – Ей же всего шесть!

– Потому что я – не Кощей Бессмертный, – ответила Ольга сердито. – И у меня нет коня, который был бы быстрее ветра.

Они зашли на кухню. Ольга поставила Алешу у печи.

– Васю я поймать не смогла, – сообщила она Дуне.

Старушка только глаза закатила. Васю было чрезвычайно трудно поймать, если она не желала быть пойманной. Только Саше это порой удавалось сделать. Дуня обратила свой гнев на съежившегося Алешу. Раздев мальчика, она вытерла его тряпицей, которая, по мнению Алеши, была сделана из крапивы, после чего одела в чистую рубаху.