Моя Кэри, моя земля и мой дом.

Кэри не испугалась его в тот первый миг, и от этого сам он стал бесстрашным. Ее свет не покидал сердца, и от этого каждое утро на рассвете ему хотелось петь. И он пел, без слов, как поют птицы, и не помнил тогда кто он – человек, зверь или демон.

Но Кэри просыпалась от его голоса и своей жажды, и он вспоминал.

Он был демоном, ходящим по тропам людей, и Кэри шла теперь вместе с ним.

Одна из троп привела их в родное селение Кэри, но Лабарту не замедлил шага и не повернул прочь. Отец Кэри встретил его гневом, но Лабарту сложил к его ногам волчью шкуру и оружие, украденное у людей моря. Этой ночью горели праздничные факелы, звучали песни и кровь опьяняла. «Навещайте нас на исходе луны», – просила мать Кэри, и, когда серп луны почти истаял, они пришли вновь. И поступали так каждую луну, хотя Кэри не тосковала по прежнему дому.

Ее дом был теперь здесь.

Вот дитя моего сердца, Тирид. Если бы только ты увидела ее…

Кэри вздохнула еле слышно, шевельнулась под его рукой. Лабарту закрыл глаза – каждая мысль и каждое чувство вспыхивали так ярко и, казалось, могли вырвать Кэри из пелены сна.

Он не хотел будить ее. Она пересказывала порой свои сны, причудливые и текучие как туман. Он любил их слушать. Она же любила слушать его рассказы о дальних землях, о стране меж двух рек, о законах для демонов, о палящем солнце и широких реках. О том, почему он бежал из родной земли, и о тех, с кем он был связан дружбой или кровью. Он рассказывал все – снова и снова – а Кэри слушала, как слушают легенды.

Тирид, если бы только…

1.

– Они такие же, как ты, – сказал человек.

Лабарту не знал, как этот путник вышел сюда, к шалашу, – рассказы людей привели его, едва заметные лесные тропы или иные, незримые пути. Но он был тут и сидел возле костра словно друг, а не случайный встречный. Солнце уходило, не пробивалось уже сквозь стену леса, земля холодела, приближалось время ночного тумана.

– Нет, – качнул головой Лабарту. – Я не такой, я не шаман.

– Они такие же, как ты, – повторил человек.

Они пришел, когда солнце было еще высоко, назвал свое имя и род и, не спрашивая ни о чем, стал рассказывать. Говорил о селении, раскинувшемся там, где река устремляется в море; о хороших урожаях и богатых уловах; о святилище, стоящем на холме над рекой. И о бессмертных шаманах, взывающих к солнцу.

– Я рассказал тебе, – проговорил путник. – Теперь, если пожелаешь, знаешь, где найти их.

Лабарту хотел ответить, но жаркий язык черноголовых затопил сердце, изгнал слова здешних людей. Словно онемев, Лабарт смотрел, как путник поднялся и, попрощавшись, ушел в лес.

Тропа выведет к реке, река приведет к морю. К тому самому берегу, где Лабарту бродил так часто, глотал морской ветер, слушал чаек и не знал, что, быть может, совсем рядом…

– Он знает, кто мы? – спросила Кэри.

Лабарту обнял ее, вдохнул запах хвои, пропитавший волосы. Вслушался в ее чувства, – в них текла тревога и другой, туманный отзвук, имени которому Лабарту не знал. Но, как и прежде, среди всех ее чувств не было страха.

– Может быть, – прошептал Лабарту. – Может быть, там такой же уклад, как в краю откуда я родом. Если пойду вниз по реке и не почувствую таких же, как мы, то не будет смысла входить в селение. Если же там и правда живут пьющие кровь…

…тогда я должен буду придти к ним, как приходят к хозяину города.

Воспоминание вырвалось, как птица на волю – вот закатное солнце над каналами Лагаша, ниппурский чужак, и рядом та, что связана с ним кровью.

Пока не узнаю, кто живет в селении у моря, друг или враг, – не позволю им увидеть Кэри. Я должен придти к ним один.

Эта мысль была слишком яркой, обожгла края души, – и, должно быть, коснулась Кэри.

– Мой хозяин, – шепнула она. – Сделаю так, как ты скажешь.

2.

Каменная плита покоилась на четырех стоячих камнях, огонь горел под ней. Соленый ветер рвал языки пламени, шуршал в траве на склоне холма. Дождь шел с самого утра, и теперь, на заходе солнца, тропа превратилась в грязное месиво, но в храме по-прежнему было сухо.

В храме солнца, куда Лабарту привели любопытство и неосторожность.

– Ты должен остаться здесь, – сказал хозяин этих мест.

– Я ничего не должен, – ответил Лабарту.

Он ни на миг не желал задерживаться в храме, открытом всем ветрам, где пятеро пьющих кровь поклонялись солнцу. Четверо младших звали друг друга братьями и сестрами, а своего хозяина, Гэра, – старшим среди братьев. Речи, которые они вели, были безумны, и Лабарту не слушал их больше.

– Это твоя земля, – сказал он.

Гэр молчал. Должно быть, он родился в этих краях, статью и лицом не отличался от здешних людей: длинные волосы, заплетенные в косу, густые брови и непроницаемый взгляд. Остальные стояли у него за спиной, неподвижные как статуи, – две женщины с лицами натертыми пеплом, и двое мужчин, светловолосых, похожих друг на друга. Они казались совсем юными, но Лабарту знал, что уже не первая дюжина лет миновала с тех пор, как Гэр оживил их своей кровью.

– Мне не нужна твоя земля, – продолжал Лабарту. Взгляд Гэра по-прежнему был неподвижен. – Мне есть, где жить.

– Ты останешься здесь, – повторил Гэр, и дети его сердца шагнули вперед. – Ты, как и мы, избран для того, чтобы служить Солнцу.

– Да? – усмехнулся Лабарту. Такие слова он слышал впервые, но разве прежде он говорил с безумцами? – Это вы меня избрали?

– Тебя обратили и избрали, – тихо сказал тот, что стоял справа. – Солнце дает тебе силу, и ты должен служить ему.

– Силу? – Лабарту обвел их взглядом. Вот они, отрешенные и серьезные, будто жрецы настоящего храма, а не пятеро дикарей на краю земли. – Кровь тоже дает мне силу. Я не служу тому, что ем. – Он снова усмехнулся и плюнул на землю.

Не успел заметить ни жестов, ни слов, ни единого взгляда. Одно стремительное движение, – и слуги солнца схватили его. Он рванулся, но позади была холодная глыба камня, а впереди стоял Гэр, и в руках у него змеилась веревка.

И вновь движение – стремительней ветра, быстрее мысли. Лабарту не успел вымолвить ни слова, не успел ощутить прикосновение страха. Лишь миг – и все пятеро отступили к огню, а он остался возле камня.

Это обман, видение и чары. Разве могли они они связать его? Разве посмели бы? Я слишком долго смотрел ему в глаза, и он…

Лабарту дернулся изо всех сил, – был уверен, что выйдет из пелены колдовства, – и взвыл от боли. Тонкая, почти невесомая веревка впилась в тело, словно раскаленное серебро. Стоило шевельнуться – и она сжимала все сильнее, прожигала, казалось, до самых костей.

Я связан, не могу порвать путы!

Младшие молча вышли из-под каменного свода, один за одним. Никто из них не обернулся – тенями растворились в сгущающихся сумерках. Гэр же задержался возле костра и, наклонившись на миг, опустил руки в огонь, будто в воду, а потом заслонил глаза ладонями.

– Я уйду, – сказал Лабарту. Его голос был слабым, слабее звука дождя – боль все еще билась в жилах. – Никогда не приду. Мне ничего не надо. Отпусти меня.

Гэр выпрямился, не взглянув на Лабарту, и бесшумно покинул храм. Остался лишь потрескивающий огонь, следы на земле и шум дождя.

Они оставили его привязанным к каменному столбу, одной из четырех опор грубого святилища. Примотали, вывернув руки ладонями вверх, так что были открыты запястья. Веревка обвивала тело, и последний виток проходил по горлу. Лабарту боялся сделать глубокий вдох, – ему казалось, что глотает он не воздух, а пламя. С детства ему говорили, что жажда терзает сильнее любой боли. Но жажда гложет изнутри, и Лабарту всегда знал, чем погасить ее.

Но не знал, как совладать с тонкой веревкой.

Колдовство.