Он вытряхнул из пачки дешевую сигарету, размял ее, закурил. И, выпустив струйку дыма, продолжил:

– Опросил всех, кого мог – и все в отказ. Мальчишка на своем стоит: типа никто его не бил, сам упал, потому и синяки. Ну, с ребенком понятно – боится, мать покрывает, – участковый мрачно хмыкнул, – но и мадам Фирзина твердит, что никто пацана не трогал. И что сожитель сто лет как не появлялся, типа алиби у него. Соседей я опрашивал, никто ничего не знает. Но в тех бараках контингент тот ещё…

– А про этого Славу что-то получилось узнать? – нетерпеливо спросил Залесский.

– У меня – да не получится? – хмыкнул Олег. – Никандров Вячеслав Дмитриевич, шестьдесят пятого года рождения, безработный, дважды судимый. Проживает по адресу Еловая, сорок, квартира шесть. Только сам понимаешь, если уголовник со стажем, то законы знает, права свои тоже. И они же хитрые, сволочи. Вот и этот – ты говорил, что видел его в квартире Фирзиной. А он  утверждает, что в то время  на заработках в Тульской области был. И, якобы, тому свидетели есть.

Залесский нахмурился, пробарабанил пальцами по столу. Задумчиво спросил:

– А статьи какие у него?

– Рядышком статьи: сто пятьдесят восемь и сто пятьдесят девять, – ответил участковый. – Сначала сел за мошенничество – в конце девяностых поддельные страховые полисы людям впаривал. Ему тогда пятёрку с небольшим дали. А второй раз – за кражу со взломом. Они с подельниками ювелирку в Рязани вычистили. Никандров восемь лет на зоне отмотал, два года назад вернулся – прописан здесь. Освободился по отбытию срока, так что мне с ним разговаривать особо не о чем было. Вёл себя тихо, вот мы не контактировали почти. И семью Фирзиных я раньше знать не знал. Ты же понимаешь, мне в поле зрения обычно проблемные семейки попадают, или активные жители – вот как та, что при тебе меня атаковала. А Фирзина что? Обычная мать-одиночка с ребенком, таких на моем участке тьма.

– Понимаю. – Залесский крякнул, потер лоб рукой. – То есть ты отписал, что проверка выполнена, и доказательств нет?

– Ну а что я еще напишу? – развел руками Олег. – Что мог, сделал…

Адвокат поморщился: действительно, а что тут сделаешь? Свидетелей нет, потерпевший себя таковым не считает, подозреваемый себе алиби состряпал – и, скорее всего, железное… Ну а синяки – да любой суд при таких исходных скажет, что они не доказывают факт истязания.

– Олег, а опека что? – с надеждой спросил он.

– Так мы вместе ходили, – принялся рассказывать Симонов. – Я, представитель опеки и инспектор по делам несовершеннолетних. Сначала в больницу к мальчику, потом к Фирзиным домой. Про пацана я уже сказал. А дома что – ну да, старое всё, холодильник полупустой. Но мать работает, приводов не имеет. У ребёнка своя комната, одежда-обувка, учебники. В школу он ходил регулярно, она на родительских собраниях появлялась… То есть нет такого, что матери на ребенка плевать. Но на учёт семью поставили. С Фирзиной беседу провели, разъяснили, что к чему.

– Понял. Ну, хотя бы так, – сухо кивнул Залесский.

– Юрок, ты же сам знаешь – в нашем деле выше головы не прыгнуть, – устало сказал Симонов.

– Понимаю. И спасибо, – сказал адвокат, вставая. – Но ты приглядывай за этой квартирой.

– Ну, Юр, по мере возможностей, – пожал плечами участковый. – Район большой, везде успеть нужно. Да ещё писанина эта…

Он с ненавистью покосился на гору папок в шкафу.

– Что ж, не буду мешать, – Залесский попрощался и вышел из УПП. На улице было темно – фонари не горели, лишь окна дома разбросали по снегу светящиеся пятна, да через дорогу жёлто сиял стеклянный куб супермаркета. Адвокат зашагал к машине, обдумывая разговор с участковым. Олег прав: что можно сделать, когда состава преступления нет?

«Заеду-ка я к ним, для профилактики, – решил Залесский. – Не хочется, чтобы у сожителя от безнаказанности кулаки зачесались».

Он завел машину, включил радио. Попытался сосредоточиться на вечерних новостях, но из головы всё не шли слова Симонова: «Он уголовник со стажем, законы знает». Да, закон дело такое: на бумаге всё гладко, а вот в жизни… Поди еще, привлеки человека за совершенное им преступление, если это никому не нужно! «Никому, кроме меня и Тани, – поправил он себя. – Впрочем, мы свой долг выполнили – заявление подали, после него хоть как-то тряхнули это семейство. Но в отношении Никандрова результат огорчает… С другой стороны, если бы всех сажали только на основании заявлений, вернулись бы мы в те времена, когда любая анонимка служила поводом, чтобы взять человека, особо не разбираясь».

И еще одна мысль скользнула, оставив неприятный осадок: «Эх, если б Таня и с разводом так же решительно поступила! Но тянет. Хоть и говорит, что муж попросил дать время, чтобы разобраться с имуществом – да только кто их знает, этих женщин… Как бы не передумала».

К дому Марины он подъехал минут через двадцать. В окнах горел свет, и Залесский даже обрадовался: значит, у неё сегодня выходной, и ждать у дома не придется. Хлопнув дверцей машины, пошел к подъезду, внимательно глядя под ноги – не наступить бы в одну из мартовских луж, коварно ждущих под свежим ледком. И не увидел, как дернулась синяя штора на кухне Фирзиных, как мелькнуло за ней хмурое мужское лицо.

Подъезд барака встретил его запахом затхлости и подгнивших деревянных стен. Залесский отрывисто стукнул в дверь Марининой квартиры. Она распахнулась сразу: на пороге стоял Никандров, в том же растянутом зелёном свитере и армейских штанах. Карие глаза с пожелтевшими склерами смотрели с недоброй наглецой.

– Добрый вечер. Марина дома? – нахмурившись, спросил адвокат.

– Нету ее, – бросил Слава и попытался захлопнуть дверь. Но Залесский сунул ногу в дверную щель, и, холодно улыбнувшись, сказал с угрозой:

– Тогда я к вам, Вячеслав. Не торопитесь со мной прощаться.

Никандров замешкался, на лице проступила злость, но по глазам было видно –  струсил.

– Может, поговорим? – Залесский сильнее потянул дверь на себя.

– Беспредельничаешь, начальник! – рявкнул Никандров. – Полное право имею кого попало в дом не впускать!

– Перепутал ты всё, – хмыкнул юрист. – Ты же не в своей квартире. Это я имею право наряд вызвать. Пусть разбираются, на каком основании здесь находится чужой человек.

Вячеслав отпустил дверь, и она распахнулась. Залесский вошел в квартиру, а Никандров, демонстративно отвернувшись, прошлёпал на кухню и сел на табурет у стола. Юрий бросил взгляд на пол – давно не мыт, разуваться нет смысла. И как был, в ботинках и куртке, тоже прошёл на кухню. Без спроса сел на стул, в упор глядя на Никандрова. А тот осмелился поднять взгляд лишь после того, как закурил сигарету. Не зная, что сказать, пододвинул пачку Юрию:

– Угощаю. Кури, адвокат.

– Спасибо, чужие не беру, – хмыкнул Залесский, вытаскивая свой «Честерфилд». – Ну что, поговорим?

– О чём, начальник? – осклабился Вячеслав. – Если ты из-за пацана пожаловал, так я сказал уже ментам – не было меня в городе, не пришьёте вы мне это дело.

В его словах звучало плохо скрытое торжество, и Юрий почувствовал, как холодная злость растекается по телу. Залесский много раз видел таких вот, обуревших от наглости, уродов, которым однажды удалось избежать наказания. Никто из них не собирался останавливаться. Никто! Каждый думал, что сможет снова и снова обходить закон.

Адвокат сделал глубокую затяжку.

– Сегодня не пришьём – а завтра, если повторится, по этапу пойдешь, – пообещал он. – Это я тебе гарантирую. Беру ситуацию под личный контроль. Так что оставь пацана в покое. И женщину свою не трогай. Разве не западло бабу бить?

– А ты, начальник, будешь тут по фене ботать, как доктор по-латыни, или о деле говорить? – разозлился Никандров. – Чё надо-то?

Залесский бросил сигарету в пепельницу, сложил руки на груди и подался вперед. Под его тяжелым взглядом Никандров стушевался, чуть подвинулся в сторону. От него еле уловимо пахнуло страхом.

– Завтра мальчишку из больницы выписывают, – медленно и очень четко проговорил адвокат. – И я хочу, чтобы у себя дома он был в такой же безопасности, как в больничной палате. А если у тебя вдруг проснётся желание распустить руки, подумай о том, что я – узнаю. Сам понимаешь, что тогда будет – или объяснить?