Между тем запросы в Государственной думе заслушивались и одобрялись, причем произносились соответствующие обличительные или негодующие речи. Последние расходились по всей стране и заграницу и воспринимались массой, не разбиравшейся в своеобразии положения Совета министров, в качестве показателя неспособности, бездеятельности, чуть ли не злонамеренности правительства. На почве таких вопросов и запросов обострялись отношения между правительственной властью и законодательным учреждением, и углублялся кризис, назревавший внутри.

Будущий беспристрастный историк разберется во всем сцеплении вольных или невольных ошибок, явлений, пробелов, неудач, действий, скрытых намерений, движущих побуждений, – и воздаст каждому по делам его.

Франция, 9 февраля 1926 года

Аркадий Яхонтов

«Считаю своим гражданским и служебным долгом заявить Совету министров, что Отечество в опасности».

Так в заседании Совета министров 16 июля 1915 года приступил генерал Поливанов к своему очередному докладу о положении на фронте. В голосе его чувствовалось что-то повышенно-резкое. Присущая ему некоторая театральность речи и обычно заметное стремление влиять на слушателя образностью выражений стушевывались на этот раз потрясающим значением произнесенных слов.

Воцарилось томительное молчание. Наступившая тишина казалась невыносимой, бесконечной. А между тем ни для кого не была тайной та чрезвычайно тяжелая, почти беспросветная обстановка, в которой очутилась наша армия под упорным давлением немцев. За последнее время в Совете министров неоднократно, с возраставшей тревогой, говорили о грозном обороте военных событий. Но с такой яркостью обрисовки надвинувшейся беды до сих пор никто не выступал перед правительством. Из Ставки шли запоздалые сухие официальные сообщения, поддерживались надежды на не сегодня-завтра возобновляющееся наступление.

Ни Верховный главнокомандующий, ни начальник его штаба не находили нужным освещать перед Советом министров истинное положение, заблаговременно предупредить о надвигающейся катастрофе. Поэтому заявление военного министра и показалось чуть ли не взрывом бомбы.

Когда прошла первая минута, когда охватившее всех нервное напряжение немного ослабло, председатель Совета министров И. Л. Горемыкин обратился к А. А. Поливанову с просьбой объяснить, на чем он строит столь мрачное заключение.

Военный министр в общих чертах нарисовал картину фронта, оговорившись, что приводимые им сведения представляются, вероятно, устаревшими, так как, во-первых, наше отступление развивается с возрастающей быстротой, во многих случаях принимающей характер чуть ли не панического бегства, и, во-вторых, Ставка Верховного главнокомандующего не сообщает главе Военного ведомства никаких данных о положении на боевой линии. Военному министру приходится судить об этом положении на основании доходящих непосредственно в Петербург донесений нашей контрразведки о передвижениях в неприятельском лагере. Во всяком случае, для каждого, мало-мальски знакомого с военным делом, человека ясно, что приближаются моменты решающие для всей войны. Пользуясь огромным преобладанием артиллерии и неисчерпаемыми запасами снарядов, немцы заставляют нас отступать одним артиллерийским огнем. Тогда как они стреляют из орудий чуть ли не по одиночкам, наши батареи вынуждены молчать даже во время серьезных столкновений.

Благодаря этому, обладая возможностью не пускать в дело пехотные массы, неприятель почти не несет потерь, тогда как у нас люди гибнут тысячами. Естественно, что с каждым днем наш отпор слабеет, а вражеский натиск усиливается. Где ждать остановки отступления – богу ведомо. Сейчас в движении неприятеля все более обнаруживается три главнейших направления: на Петербург, на Москву и на Киев… В слагающейся обстановке нельзя предвидеть, чем и как удастся нам противодействовать развитию этого движения. Войска, несомненно, утомлены бесконечными поражениями и отступлениями. Вера в конечный успех и в вождей подорвана. Заметны все более грозные признаки надвигающейся деморализации. Учащаются случаи дезертирства и добровольной сдачи в плен. Да и трудно ждать порыва и самоотвержения от людей, вливаемых в боевую линию безоружными с приказом подбирать винтовки убитых товарищей…

«Но, – продолжал военный министр, – на темном фоне материального, численного и нравственного расстройства армии есть еще одно явление, которое особенно чревато последствиями и о котором больше нельзя умалчивать. В Ставке Верховного главнокомандующего наблюдается растущая растерянность. Она тоже охватывается убийственной психологией отступления и готовится к отходу вглубь страны, на новое место. Назад, назад и назад – только и слышно оттуда. В действиях и распоряжениях не видно никакой системы, никакого плана. Ни одного смело задуманного маневра, ни одной попытки использовать ошибки зарвавшегося врага. И вместе с тем Ставка продолжает ревниво охранять свою власть и прерогативы. Среди разрастающейся катастрофы она даже не считает нужным посоветоваться с ближайшими сотрудниками. Не только командующие армиями, но даже главнокомандующие фронтами ни разу не были призваны в Ставку для совместного доклада о положении, о возможном исходе из затруднения, о способах дальнейшей борьбы.

Над всем и всеми царит генерал Янушкевич. Все прочие должны быть бессловесными исполнителями объявляемых им от имени великого князя повелений. Никакой почин не допускается. Никто из старших военачальников не ведает, куда и зачем его двигают. Молчать и не рассуждать – вот любимый окрик из Ставки. Но при этом в происходящих несчастьях виновата не Ставка, а все – и люди, и стихии. Виноваты генералы, полковые и ротные командиры, виноваты сами чудо-богатыри, виноват военный министр, виновато правительство в его целом и отдельные члены, виноват тыл. Словом, ответственны все, кроме того органа, на котором непосредственно лежит ответственность. И эта чреватая внутренними последствиями мысль внедряется из Ставки в общественное сознание…»

Отметив затем угрожающее нарастание раздражения в стране и признаки революционных веяний не только в тылу, но и на фронте, А. А. Поливанов воскликнул: «Печальнее всего, что правда не доходит до Его Величества. Государь оценивает положение на фронте и дальнейшие перспективы только на основании сообщений, обработанных Ставкой. Его мнение о происходящем складывается лишь на основании тех материалов и заключений, которые считают возможным сообщать генералы Данилов с Янушкевичем…» «На рубеже величайших событий в русской истории, – с силой продолжал военный министр, – надо, чтобы русский царь выслушал мнение всех ответственных военачальников и всего Совета министров, которые должны откровенно сказать ему о том, что приближается, быть может, последний час и что необходимы героические решения. И наша, господа, обязанность, не откладывая ни минуты, умолять Его Величество немедленно собрать под своим председательством чрезвычайный военный совет. Никакие откладывания и отсрочки более недопустимы, ибо впереди и недалеко трагедия и внешняя, и внутренняя. Мы все единодушно и настойчиво должны просить государя созвать военный совет при участи правительства в ближайшие дни. Иначе может быть поздно…»

Призыв военного министра встретил горячий отклик в Совете министров. Решено уполномочить И. Л. Горемыкина и А. А. Поливанова представить Его Величеству единодушное ходатайство правительства о неотлагательном созыве военного совета, причем докладчики обязаны указать государю, что мера эта обусловливается не только военной необходимостью, но и соображениями внутренней политики, ибо население недоумевает по поводу внешне безучастного отношения царя и его правительства к переживаемой на фронте катастрофе. Со своей стороны отдельные министры, при очередных всеподданнейших докладах, обязались повторять государю о настоятельности и своевременности совещания царя со своими генералами и министрами.