— Кто ты? — выдохнула она, испытывая боль от продолжающихся вбиваться в мозги гвоздей.

— Ты меня отлично знаешь! — ответил незнакомец. — И даже недавно вспоминала... Я — Митра!

— Митра? — Вера замолчала, раздумывая, как же технично спросить его, чтобы не обиделся, если что не так. — А какой именно? Из иранской мифологии?

— Нет! — рассмеялся он. — Я родился еще раньше. И знаешь где?

Вера молчала. Она была в замешательстве. Вот сейчас скажет слово — да опять попадет впросак.

— На Южном Урале! — отчетливо произнес он, и этот громовой голос перебил все самые громкие звуки, извергавшиеся из оркестровой ямы. — Ты веришь мне? Я — индоарийское божество! И только позже пришлось мне раздвоиться... Спросишь, почему? Меня хотели видеть и в персидской Авесте, и в индийской Ригведе...

— А я однажды заметила тебя на одной фреске с сасанидским царем Шапурой Вторым и самим Ахурой-Маздой...

— Знаю, что преподаешь восточные языки... Многое о тебе знаю, — задумчиво произнес он, проигнорировав ее хвастовство по поводу увиденного где-то изображения самого авестийского Творца.

— А для чего ты здесь? — спросила она.

— Чтобы предупредить тебя о том, что с твоими близкими беда. Знаешь значение моего имени?

— Да, конечно, — полушепотом произнесла она, только сейчас заметив, что музыкальный грохот, наконец, смолк. — Верность...

— А своего имени?

— Мое — вера.

— Вот именно! Так что должна быть верной тому, кто дорог тебе, и верить тому, кто тебя любит. Да... — наездник чуть тронул узду, давая понять коням, что нужно двигаться дальше. — Мы с тобой еще встретимся, Вера! А пока — прощай!

— Как это — «прощай»? — успела крикнуть она, — если прощаются, то никогда не встретятся!

Но колесница уже пропала. И только золотые светлячки звезд, словно искры от колес, светились на темном небе.

После разговора с Верой Павел положил трубку и в сердцах стукнул кулаком по столу. Фарфоровая статуэтка придворной дамы в пышных нарядах еще прошлого века тихонько дзинькнула, предупреждая о своей хрупкости. Тьфу ты! Бить безделушки, как и посуду — признак плохого тона! Но как? Как можно сдержаться, когда в жилах так и играет яростная злость? Вот сейчас бы сгрести в охапку весь этот фарфор да запульнуть его во-о-н в то зеркало! То самое, в котором любовался своими румяными щечками! Да, если б не знать, что этот фарфор — старинный!

Он быстрым шагом прошел в спальню и завалился поверх темно-коричневого покрывала из плотного шелка. Вот так, в чем был: в длинном банном халате, под который еще ничего не успел надеть. Вытянув ноги, тупо смотрел на потолок, словно пытаясь там, как на белом листе бумаги, что-то прочитать.

Мысли судорожно бегали туда-сюда. Если Вера любит Николая, зачем тогда приходила к нему, Павлу? Да и ведь никто не тянул ее тогда за язык — дать согласие на брак! Могла бы пожеманничать немного, как это обычно делают другие, мол, нужно подумать... так нет — с ходу согласилась! И что? Сейчас говорит, что это был сон. Какой сон, когда он в тот момент обнимал ее? И еще чувствует теплоту ее тела...

Больше всего напрягало даже не то, что произошел вот такой казус. Нет! А то, что он случился именно сейчас, когда Кондратьев особенно нуждается в поддержке. Не в мужском плече, хотя... и от него бы тоже не отказался, а в нежной женской ручке, которая бы приласкала его. Как нужна женская теплота! Именно сейчас! И как же это не повезло ему с Полиной? Если б не попала в аварию, глядишь, и не возникло бы сейчас вот такого нонсенса. Лизавета? Нет, она не для брака. И зря он тогда ее... нужно было оставить дружеские отношения, а то ведь еще представит себя в супружеской спальне...

Ну почему? Почему именно сейчас отказала Вера? Когда на горизонте появилась какая-то... неопределенность! И эта злодейка испытывала его нервы, напрягала как только могла! Что будет завтра в университете? По головке точно не погладят! А если уволят? Да еще и не дадут хорошей рекомендации в другие учебные заведения?

Постепенно мысли о Вере начали уходить на второй план. А на переднем фланге стояли, ощетинясь остриями копий, думы о карьере. Иностранцев требует подробности. Его не удовлетворят ответы «да» и «нет». Надо же, как в детской игре-считалочке — «да» и «нет» не говорить! Значит, нужно тщательно продумать каждое слово, ведь сейчас даже один звук, ненароком оброненный, может выступить против.

Павел резко встал с кровати. Надо же — в голову пришла гениальная мысль. Вот что значит получить встряску! Обычно это и дает волю дремавшим намерениям. Он прошел в кабинет и начал рыться на полке книжного шкафа. Да где же это? А, вот! Взял старинную книгу и журнал, слегка потертый, но вполне читаемый и... завалился на кровать. Есть время подумать. И его надо использовать.

***

Кондратьев и Скорожитовский не сводили глаз с профессора Иностранцева. Тот жестикулировал указкой, то пытаясь проткнуть географическую карту — ее повесил специально на доску для этого случая, то направляя ее в ученых. Да он ею размахивал как заядлый фехтовальщик! Еще немного — и будут вместо незадачливых путешественников лежать два трупика!

— Я, братцы — геолог, и спелеологию тоже учил! Но и вы ведь — не гимназисты! Историки, географы, ландшафтники... Скажите-ка мне на милость, вот получили на руки карты пещеры и... что? Не изучили как следует? Сразу пошли на амбразуру? Кто-нибудь обратил внимание на то, что пещера — кар-сто-вая? Еще раз повторяю: карстовая! Значит, зыбкая как холодец! Значит, идти нужно в связке!

— Да туда даже туристы захаживают, и... без снаряжения... — вставил оправдание в образовавшуюся паузу Кондратьев. — Не было там никогда такого...

— А это, понимаете ли, такая особенность стихийных бедствий! — перебил его профессор. — Вчера не было землетрясения, а сегодня так тряханет, что похоронит целый город! Спал вулкан тысячу лет, а сегодня — проснулся!

Он замолчал и, положив указку на стол, еще раз посмотрел на карту.

— Обратили внимание, с какой стороны входа в пещеру... река протекает? Может, подземные воды впадают в наземные? Или... где-то есть еще один выход из подземелья?

— Мы ведь, Александр Александрович, всю округу прочесали... Ничего такого и в помине нет. — Кондратьев пытался смягчить удары, а сам лихорадочно продумывал, когда же наступит благоприятный момент для его удара.

— Хорошо! Людей вы не нашли! Ни живых, ни... Боже, нельзя так даже думать, не то что — говорить... Как такое может быть? Или — людей засыпало? Не видели где оползня?

— Да все там без изменений! — в голосе Кондратьева проскользнула нотка раздражения. Слабенькая такая... но все же.

— Думаю, если бы что плохое случилось — нашли бы вы какой-то предмет... кепку, вещмешок... так ведь? — Иностранцев вопросительно смотрел на Скорожитовского, и тот живо продолжил мысль..

— Вот именно! Могли они тогда фонарь обронить или... сапог... я помню, у этого... Сиротина... сапоги были велики. Так что вполне мог потерять... но ведь, поверьте, даже пуговицы не нашли...

— Да, меня тоже это настораживает, — профессор резко поднялся со стула и начал ритмично прохаживаться перед столом. Затем он так же резко остановился и выдавил из себя тот самый злополучный вопрос, на который у Кондратьева ответ был уже заготовлен:

— Ваши заключения!

— Я вот подумал, Александр Александрович, и пришел к мнению, что... преподаватели... сбежали!

Кондратьев бросил взгляд на Скорожитовского и в легком кивке прочитал поддержку.

— Как это? — переспросил Иностранцев.

— Очень просто! Когда мы из зала с розовой девой пошли по разным разветвлениям — мы — по правому, а Арбенин — по левому, никто из нас ведь уже не возвращался назад... Так что... арбенинцы могли сделать вид, что пошли по галерее, а сами... спокойно вернулись в розовый зал и вышли из пещеры... там же, где и вошли... Ну, а потом... День только начинался. До ночи — далеко! Могли спокойно дойти до Ныроба, а оттуда — на подводе — дальше...