— Полюбуйся, какая у меня говорящая доска! Видишь?
— Деревянная?
— Конечно! И самое главное — в центре стоит пентаграмма — самый магический знак! Слово «вход» — как и положено — вверху справа, а слово «прощай» — внизу слева.
При слове «прощай» Вера стиснула зубы. Сердце забилось учащенно, ведь в прошлый раз на этом секторе блюдце тоже постояло.
— Помнишь, мы тогда немного криво нарисовали вертикальные линии, поэтому и буквы чуть разъехались? Может, из-за этого сеанс был какой-то... ну, как бы не до конца? А здесь — смотри, какие ровненькие линии, таким... мягким полукругом идут, — не умолкала Лиза.
Вера, зная уже, что мебель в этом доме дубовая, обеими руками взялась за высокую спинку мягкого стула, обитого ярко-красным бархатом, и осторожно выдвинула его из-под стола.
— Ладно... — улыбнулась она. — Хватит об этой доске рассказывать! Давай уж к делу приступим! Мне так не терпится...
— Ну хорошо! — Лиза вышла из комнаты и тут же вернулась с блюдцем в руках. Плотно закрыла за собой дверь и выключила свет.
— Что-то совсем у нас темно, — заметила Вера. — Прошлый раз было не так.
— Ладно, я тогда приоткрою дверь, самую маленькую щелочку оставлю...
Наконец, все эти приготовления закончились. Блюдце лежало в центре спиритической доски, а пальцы девушек — на нем.
— Да, пока я не начала... — Лиза , чтобы не отрывать пальцы от блюдца, сдунула тонкую прядь непослушных волос со лба. — Пойми, что это — мистический ритуал! Не в театре мы... Да... и дух — он не слуга нам и... не клоун какой... Поняла? Лучше глаза закрыть... ну... пока настраиваешься...
— Дух Василия Колчака! — ее приглушенный шепот звучал по-театральному наигранно.
Вера чуть не прыснула от смеха, но вовремя взяла себя в руки.
— Дух генерала Колчака! Мы вызываем тебя! Приди! Приди! Приди!
Блюдце шевельнулось под пальцами. Значит, он тут.
— Явился ли ты без принуждения? — продолжала свой зловещий шепот Лиза.
Опять шевеление. Значит, сеанс можно начинать.
— Ну, коль по своей воле пришел, тогда и ответь нам: есть ли у Веры жених?
Блюдце сделало движение в сторону сектора «да», но потом остановилось и повернуло назад. Неужели к слову «нет»? Да оно задвигалось, как маятник, туда-сюда!
Боже! Вера не сводила с него взгляда, мысленно задавая тот же вопрос. В висках застучало, словно кровь начала бегать по сосудам все быстрее и быстрее — в такт движениям блюдца. Жилки возле глаз опять запульсировали, как тогда, после... ну, после того, как была у Павла...
— Хорошо! — прошуршал тихий голос Лизы. — Если ты не хочешь... а может, не можешь ответить на этот вопрос, то назови причину этого. Кто или что тебе мешает?
Блюдце опять задвигалось, но уже в одну сторону, останавливаясь рядом с буквами.
— Мыслете... — опять повторяла за ним «медиум». — И-и-и... твердо... рцы...
Она замолчала, а потом чуть не взвизгнула:
— Аз! Опять твой Митра! — она оторвала взгляд малахитовых глаз от стола и вонзила его в карие Верины бездонные озера. — Дорогая! Хорошо подумай о своем Митре! Может, это и не Бог Солнца, а? Может, человек? А вдруг его имя исковеркано... или еще что...
Вера молчала. Она думала.
— Ну... ты же — персиянка... — Лиза сделала страдальческое выражение лица. — Прошлый раз говорила об иранской и ведийской мифологии...
— Может быть... — задумчиво произнесла Вера, и на лбу появились продольные морщинки. — Действительно, Митра есть и Ригведе, и в Авесте. Ты знаешь, эти священные книги настолько разные! В одной — о ведийской религии, то есть, индоариев, в другой — зороастризма, его почитают иранские народы... Но вот что интересно: и там, и здесь Митра — это мужское имя божества и... обозначает одно и то же...
— Подожди! Ты ж говорила, он — Бог Солнца!
— Да, это уже позже... А до этого, в праиндоиранской религии, то есть, у ариев... был вершителем загробного правосудия...
— Ну... загробного — это уж слишком! — недовольная Лиза сморщила носик. — И что тогда генерал Колчак голову нам морочит? Сам в загробной жизни находится и нас туда же зовет?
— Да не зовет он нас никуда! А вершитель правосудия — это потому, что его имя так переводится: верность, клятва, согласие, договор... Перебиваешь меня и не даешь сказать! Какая ж мысль витала?
Вера сосредоточенно посмотрела на спиритические премудрости и словно прочитала на них ответ:
— О, да! А если Митра у Колчака — имя нарицательное? Может, дух генерала говорит не о боге, а о каком-то проступке людей из моего окружения, а может, и моем... о нарушении... клятвы?
— Не знаю... — Лиза смущенно отвела глаза в сторону.
И этот скользкий взгляд еще раз подтолкнул Веру к мысли: «Да, скорее, так и было — Павел ушел от меня именно тогда, когда она собиралась ко мне. Вот и встретились... Боже! Опять я об этом!»
— Лизачка (Господи, и что же я так сладко ее после этого называю?)... Да ты не переживай! Это же просто... гадание! — Вера взяла в руки блюдце и покрутила его на пальце. — Вот видишь? А сейчас я его положу на твою говорящую доску и посмотрю, что такого умного она скажет?
Подруга в ответ улыбнулась:
— Ладно... я и не переживаю... Все идет так, как идет...
***
Такой феерии она еще никогда не видела! Это походило на театральное представление, нет, скорее, даже — на оперу, там гораздо больше света и красок! Лучи прожекторов неистово били по подмосткам, разбегались в разные стороны, а потом снова соединялись, как заждавшиеся встречи влюбленные. Сливались воедино в страстном поцелуе, а затем, словно устав от обязательств, резко отталкивали партнера и устремлялись на свободу. Юные розовые лучи на глазах краснели, достигая жгуче-бордового бархата, затем начинали чернеть. Веселились посреди сцены голубыми всполохами и тут же превращались в темно-синее облако, нависшее над потолком. Струились тонкими зелеными побегами молодой поросли и — вырастали в тяжелые шапки вековых деревьев, вытянувших из-под земли свои корявые корни...
А оркестр? О! Он не просто играл — а вонзался своими смычками скрипок в самую глубину души! Но сначала эти звуки нежно гладили открытые запястья, играя широким браслетом из слоновой кости, затем незаметно стекали по плечам в декольте, отчего по спине и рукам пробегали мурашки. И, только насладившись холмистой неровностью женской груди, останавливались в своем беге у сердца, заставляя его биться еще более учащенно.
На сцене танцевала балерина. Одна! В белом платье, очень похожем на то, королевское — матовое, в котором Вера... ну, в тот день, в день «Весны священной»... у Павла... Тонкий бархат, обволакивающий фигурку танцовщицы во время ее ритмичных движений, как губка впитывал разноцветные лучи прожекторов и казался то ярко-зеленым, а то — пунцовым! Легкие, кокетливые па перемежались с резкими, надрывными. Затем замирали в самой неожиданной позе, снова покоряли пластикой и снова пускались в смертельную пляску. А как еще можно назвать танец жертвы Богу Солнца?
Балерина резко остановилась и развернулась лицом к Вере. Боже! Так это — ее, Верино лицо! Как в зеркале! Разве что... А что их отличает? Ах, да! Лицо актрисы густо покрыто гримом, и потому кажется более выразительным.
Высокий переливчатый тон скрипки уступил место гораздо низкому, добавляя экспрессии — начали свою партию духовые и ударные. И тогда по голове прошлись молоточки, забивая невидимые гвоздики в мозги. Вот тебе! Вот тебе! За то, что воскрешала в доме Павла всю языческую Русь — ее природу и игрища предков, охваченных инстинктом продолжения рода! За то, что после «Поцелуя Земли» ради жизни, весеннего ее обновления так легко поддалась неукрощенной стихии и, доведя себя до предела исступления, пустилась в «Великую священную пляску» — с динамикой и ритмом, не меняющимся со времен первобытно-общинного строя!
Лучи прожектора устремились вверх, и Вера увидела вместо потолка... темно-синее небо, а на нем — золотую двухколесную колесницу, запряженную четверкой коней. Круглолицый мужчина с небольшой бородкой и в светлом платье чуть ниже колен, из-под которого выглядывали легкие красные сафьяновые сапоги, потянул за узду и квадрига остановилась. На Веру смотрели темно-коричневые, почти черные — глаза, во внешних уголках которых собрались лучики-морщинки. Человек улыбался.
