Он присел на плоский камень и молчал пару минут. Потом снова подошел к пропасти и снова туда покричал. Никто не ответил.

— Не будем сдаваться, Леонтий Иванович! — очнувшийся от шока Борисов, наконец, пришел в себя. — Тем более что и спешить нам некуда, да еще и с плохими новостями...

— Вот именно! У вас вода есть?

— Да, конечно!

— И я прихватил! Так что простоим на посту до победного!

Он достал из вещмешка фляжку и сделал пару глотков. Так просидели еще минут пятнадцать. И вот... из глубины пропасти послышались странные звуки, очень похожие на человеческие стоны!

— Тс-с-с! Слышите? — Скорожитовский приложил палец к губам и пристально вслушивался в мерный рокот волн.

Новые звуки повторились!

— Эге-гей! Федор Алексеевич! — санкт-петербургский географ пытался перекричать водную пучину.

— Мы здесь! — зазвенели более высокие нотки голоса Борисова, и эти звуки тут же отозвались эхом. — Ау, Федор Алексеевич!

И тут произошло чудо! Зашевелилась, задергалась змеей веревка. Без сомнения, кто-то держался за нее или хотя бы пытался зацепиться. Наконец, она натянулась струной...

— Тяните веревку! Подстрахуйте меня! — успел крикнуть Скорожитовский. — Камень может не выдержать!

И он первым схватился за нее и держался обеими руками, упершись сапогами в другой камень.

Через несколько минут из бездны показалась голова Потапенко. Кепка, видимо, давно уже слетела и короткие светло-русые волосы оказались присыпанными землей и каменной пылью. Разводы грязи на залысинах и лице. Сгустки крови, запекшейся на губах... В остальном это был он — живой и невредимый! Только вот голоса не подавал, лишь стонал потихоньку.

— Осторожно! Нога! — наконец, вскрикнул он, когда тело, как грузный мешок, вывалилось на каменное дно пещеры.

— Слава Богу, живой! Слава Богу... — и восклицал, и бормотал Скорожитовский, пытаясь забрать из рук Потапенко веревку, но тот настолько цепко держался за нее, видимо, все еще боялся выпустить из рук ниточку от волшебного клубка.

— Нога... Нога... Думаю, перелом... — Потапенко вновь застонал от боли.

— Ничего, главное — живой! Живой... — Скорожитовский чуть не плакал от радости.

***

К вечеру опять разыгралась непогода. Трудно было представить такое в самую макушку лета! Но что поделаешь, Урал — батюшка капризный да и вообще — с характером. Казалось, кто-то специально гонит участников экспедиции из этих мест, кто-то не хочет, чтобы они здесь занимались исследованиями...

Сначала начал накрапывать дождь, затем поднялся ветер, жалобно завыл. Протяжные, заунывные звуки постепенно нарастали, пока не превратились в жуткие рыдания. И, наконец, ураган начал гнуть и валить деревья. То там, то здесь слышался треск некрепких стволов, на фоне которого перекатывались редкие раскаты грома.

И в самый апогей светопреставления черное небо уже изрыгало остроконечные молнии, каждая из которых появлялась строго после удара в барабан громовержца! Ба-бах! И — мощный искровой разряд! Ба-бах! И — снова разряд электричества между черными тучами! Какая, однако, благозвучная симфония!

Кондратьев и Старожилов приближались к лагерю экспедиции, если можно так назвать оставшуюся половину ее состава, когда солнце только что перешло зенит. Его лучи, однако, не проявляли безжалостность к пешим исследователям — сказывалась вчерашняя непогода, когда ливень выплескивал из своих гигантских чарок хмельные напитки, а гром-батюшка создавал для такого праздничного застолья музыкальное сопровождение — под барабаны да спецэффекты вроде выстреливающих с черного неба остроконечных молний.

Еще будучи в Чердыни, географ Старожилов обратился к властям с просьбой обеспечить экспедицию подводой с возчиком. И вот сейчас, приехав сюда уже в начале дня, не пришлось ожидать — сразу же пересели на телегу. Что значит позаботиться заблаговременно! Главное — как можно быстрее доехать до лагеря экспедиции — на счету каждая минута! Ведь участь троих ученых оставалась неизвестной, а безопасность оставшейся троицы висела на волоске: во-первых, не будут они безучастны к судьбе своих коллег и непременно полезут в пещеру, так сказать, «понюхать пороху» и кто знает... ну, а во-вторых, подходили к концу съестные припасы. Да и вообще — назревал момент, когда,остро вставал вопрос: быть экспедиции или не быть!

Подвода подкатила к пригорку. Он был довольно пологим, но уже чуть дальше становился круче. Здесь покрытая густым зеленым ковром почва сменилась на более сухую и каменистую. С лошадьми туда лучше не соваться, да еще и на таком четырехколесном драндулете, как этот.

— Тпру-у-у! —хрипловатым голосом выкрикнул возчик и слегка поцокал языком, видно, его серая немолодая кобыла знала смысл и этих звуков.

— Приехали! — Кондратьев спрыгнул на землю и, расправив плечи, сделал несколько взмахов руками, а потом — и приседаний.

— Что, Павел Ильич, не привыкли к таким переездам? — географ Старожилов прищурил от солнца свои лучистые карие глаза и с интересом наблюдал, как статный, еще довольно молодой историк, в отличие от него — повидавшего виды профессора, растягивает свои затекшие мышцы.

— Не то чтобы не привык... Сами видите, Антон Федорович, последние дни для нас выпали не самые удачные, да неизвестно... что еще преподнесут завтрашние... Боюсь, как бы наши не сунулись в тот же чертов омут, куда и сгинул Арбенин, будь он неладен!

— Так вы кого ругаете?

— Не подумайте, что Арбенина... — Тут же поправился глава экспедиции. — Конечно же, этот чертов омут, если не преисподнюю! Ведь явно вниз куда улетели, не вверх же?

Кондратьев отвел глаза в сторону, развернувшись к коллеге в профиль, и... прищурился — солнце ударило и ему в глаза.

— Вы ведь сами знаете неугомонного Потапенко, — добавил он. — Ему только приключения и подавай! Мои поскромнее будут, особенно Борисов, но ведь ваш — за старшего, так что команды выполнять придется всем...

— Ладно, вы, Павел Ильич, страшных прогнозов не делайте... Вот взберемся на горку для начала... Кстати, хоть по сторонам поглядите, а не только под ноги — видите, какая здесь красотища-то!

В стороне от проселочной дороги, словно стражники, стояли несколько сосен, еще чуть дальше — кедры. Как же чист воздух возле хвойных деревьев! Он словно настоянный на их флюидах, да еще и приправленный легким ароматом каких-то цветов — вон они, с голубыми головками, выглядывают из-за высокой травы... Легкий шелест деревьев, мерное жужжание пчел, задорный щебет птиц и... тихое журчание воды...

— Где-то здесь ручей? Или родник? А, Антон Федорович?

Кондратьев вслушивался в звуки природы, словно пытаясь понять, почему же посреди вот такой гармонии находится источник зла. Зла? А разве не так можно назвать то гиблое место, где пропали коллеги? Пропали — они, а отвечать — ему...

— Да, идемте сюда, к этим кустам! Я не стал набирать фляжки в Чердыни, знал, что есть тут такой прекрасный источник! Просто чудо!

В низинке, окруженной разросшимся кустарником, из-под камешков выбивался невысокий фонтанчик воды. Кондратьев дотронулся до него пальцами и почувствовал холод. Пожалуй, холоднее водопроводной, ну конечно же, холоднее! Подставил фляжку и наблюдал, как медленно наполнялась она, а снаружи покрывалась испаринами пота.

***

Когда они подходили к палатке, поразила необычная тишина. Ни разговоров, ни смеха, ну вот хоть бы кто чихнул или кашлянул! И Кондратьев прибавил шагу, преодолев последние метры как бегун перед финишной чертой. И перерезал грудью не красную ленту, а не до конца затянутый полог! Взору предстала такая картина. Историк Потапенко (и что это взбрело ему в голову?) разлеживался средь бела дня на матрасе, а рядом с ним притулились Скорожитовский с Борисовым. Первый, в отличие от второго, сидел лицом ко входу в каменной театральной позе. Так что он не мог скрыть довольно хмурое выражение лица. И это еще мягко сказано! На лице сохранялся отпечаток от просмотра финала какой-то трагедии, где пришлось распрощаться с полюбившимся за все три акта героем!