— Да? — совершенно справедливо засомневался Николай Ильич. — Ну вы уж об этом решительном позаботьтесь. Я ж его вам, как родному человеку, доверил.

— Позабочусь, Николай Ильич, не беспокойтесь!

Секретарша внесла в кабинет поднос с кофе и поставила на стол.

А когда вышла, Еремеенко с улыбкой достал откуда-то из ящика бутылку коньяка и водрузил рядом с подносом.

— Ну так что, Максим Олегыч? По кофейку?

Вероника сидела на диване, тупо уставившись в телевизор. Таким образом она проводила все свои дни после того, как увидела видео с флешки Каргина в кабинете Славы. Ей доставало сил изображать, что все, как всегда, по утрам и вечерам. Но с той минуты, как за ним закрывалась дверь, и до самого его возвращения она находилась в замершем состоянии, будто ее поместили в раствор на полке Кунсткамеры.

Выставка уродцев. Ей там самое место. Чем ближе стрелки подбирались к отметке времени, когда Закревский приходил домой, тем сильнее она дергалась: выглядывала в окно, пока не появлялась его машина, прислушивалась к лифту, выходя в коридор. Это было глупо. Она живет в его доме. И он обязательно вернется. Куда денется-то? Но каждый раз заглядывала в его лицо и боялась, что вот сегодня увидит в черных глазах насмешку, и он скажет ей собирать вещи. Боялась даже сильнее, чем Каргина.

Остаться без него было для нее равносильно выходу в открытый космос без скафандра. Без него она не сможет ни жить, ни дышать. Пребывая в своем странном безвоздушном пространстве, она металась, принимая всевозможные решения — от прямого вопроса, понравилось ли ему кино, до решения оставить ему ребенка, как только тот родится, и уехать. В чертову Пермь!

Но молчали оба. Она трусливо прижималась к нему ночами, оправдываясь страхами перед приближающимися родами. Он иногда хмурился, глядя куда-то в ноутбук, много работал, еще больше — возился с ней. И молчал. Молчал. Не говорил. Он вообще не говорил ничего, что хотя бы отдаленно было связано с ее прошлым. Кроме одного единственного раза, когда Ника, наконец, узнала о своем разводе — апелляция отклонила заявление Каргина.

Из привычного транса Нику вывел звонок в дверь. Она вдруг заметила, что в телевизоре пляшут какие-то мультяшки, и, кисло улыбнувшись, прошлепала к двери, которую и открыла, не спрашивая, кто там.

— Яяяя… рик… — радостно начала и в замешательстве закончила молоденькая девушка перед ней с бумажным пакетом в руках, а потом, приосанившись, посчитала нужным спросить: — А где Ярик?

— Кто? — переспросила Ника, внимательно разглядывая гостью.

— Ярик, — повторила девушка и похлопала длинными ресницами. — Ярослав Закревский. Он что? Квартиру продал?

— Вы хотите купить? — совсем ничего не понимала Ника.

— Нет. Я Оля! — заявила девушка, будто бы это все объясняло, в том числе рост цен на недвижимость. — Так где Ярик?

— Ярослава нет, — начиная соображать, ответила Вероника.

Оля нахмурилась и закусила пухленькую нижнюю губку. А потом окинула внимательным взглядом Веронику — от тапок до макушки. Разумеется, задержавшись на некоторое время на несколько раздавшейся талии.

— А вы кто? — растерянно спросила она.

— Квартирантка! — рявкнула Ника и хлопнула дверью перед хорошеньким носиком Оли.

Но тишина длилась ровно восемь секунд по часам. А потом снова позвонили и для верности постучали.

— Я же сказала, Ярослава нет! — «квартирантка» опять появилась на пороге.

— А вы не подскажете, где он теперь живет? — попросила барышня.

— Еще как подскажу! — заявила Ника, скрестив руки на груди. — Где-то на Оболони. Связался с какой-то вертихвосткой, проходу ей не дает. Днюет и ночует под ее окнами.

— Бедный Ярик!

— И не говорите!

Девушка совсем поникла и грустно покачала головой. Потом вдруг подняла свои круглые глазки на Нику и с надеждой попросила:

— Но вы ведь скажете ему, что я его искала? Ну… когда увидите. Он же за квартплатой приходит… Оля с юрфака! Он поймет!

— Всенепременно! — прошипела Ника и вновь захлопнула дверь.

Он поймет!

Через пять минут она уже тащила в гостиную из кладовки свой чемодан, а из шкафа в спальне — кипу своих вещей.

Уйти — лучшее, что она может сделать для Закревского. Если ее почти трусило от какой-то смазливой девчонки, которая в самом лучшем случае по собственному почину бегает за Славой, то что должен чувствовать он, не только зная, что представляло ее времяпрепровождение на протяжении многих месяцев, но теперь и увидев, как оно было.

Она должна дать ему свободу. Не нужно было к нему переезжать. Пользовалась его помутнением в голове — хватит! Знала ведь, что добром не кончится. Понимала, что такое Каргин. И так беспечно подставила Ярослава под удар. Кто еще увидит? Его шеф, помощница. Господи, у него родители, сестра.

— Скандальные задержания в столице. По согласованию с ГПУ… — вещала строгая дикторша в телевизоре, пока по комнате пролетал второй ворох одежды.

Ника подняла глаза и в следующее мгновение стала медленно оседать на пол рядом с раскрытым чемоданом. На экране мелькали кадры с Каргиным, прикрывающимся рукой, его чертовым Дэном, какими-то пресс-секретарями, чиновниками…

Чиновники!

Еремеенко.

Прижав к губам ладонь, Ника пыталась вслушиваться в то, о чем рассказывали журналисты. Но смысл ускользал от нее. Она скорее угадывала главное.

Каргин арестован.

И здесь не обошлось без Закревского — его строгое лицо мелькнуло на секунду рядом с Вересовым среди множества других лиц на экране. А может, и меньше, чем на секунду. А может, ей просто показалось. Но даже этого «показалось» хватило, чтобы сложить два и два.

Вероника неплохо считала. Иначе не вышла бы замуж за олигарха. Но недостаточно хорошо, чтобы не влипнуть по самые уши в этот чертов брак настолько, что не отмоешься.

Но в том, что касалось Закревского, считай-не считай — без него не обошлось бы.

Ключ в двери повернулся резко. Громко. Громче всего на свете.

Этот звук вернул Веронику к действительности. В телевизоре кто-то что-то готовил. Она по-прежнему сидела на полу и, оказывается, плакала. Попыталась утереть слезы, но те продолжали течь по щекам.

— Ник, я дома! — донеслось до нее из прихожей. Его звучный голос сейчас звучал ясно и беззаботно. Будто бы ничего не случилось.

Шаги. Ровно пять до комнаты.

Он показался в дверном проеме с широкой улыбкой на губах. Но стоило ему увидеть Веронику возле полусобранного чемодана на полу, как улыбка застыла, отчего его красивое яркое лицо превратилось в маску. Потом и она стала медленно стираться. Наконец, взгляд почернел и потяжелел.

Пауза длилась бесконечно долго. Тишина, прерываемая только болтовней из телевизора. Немыслимой, бестолковой, по-ярмарочному жизнерадостной болтовней — кулинарное шоу в разгаре.

Закревский разлепил губы и проговорил так, словно бы ничего не чувствовал, словно бы сейчас был совсем пустой, что так не вязалось с его тяжелым взглядом:

— Сбегать зачем? Я же все понимаю.

— Ты ничего не понимаешь, — выдохнула она, всхлипывая. — Я не сбегаю, но так лучше. Все это только потому, что ты чувствуешь себя в ответе. А зачем оно тебе? Что ты вцепился в меня? Тебе нормальная нужна, ясно? Нормальная! Думаешь, я не соображала, что делаю? Всегда соображала! Каждую минуту точно знала. Но это мое, грязное и гнилое. Мне с этим жить, не тебе. Когда в любой момент в тебя могут тыкнуть, даже там, откуда не ожидаешь.

— Это все?

— Нет, не все!

В ней словно включилась пластинка с записанным бесцветным голосом, сопровождаемым всхлипами.

Ника говорила и говорила, и говорила. Как приехала в Киев, как провалила экзамены, как познакомилась с Каргиным. Сначала все казалось сказкой. Все и потом оказалось сказкой, с той разницей, что для взрослых. Торопясь сказать обо всем, Ника вспоминала, как первый раз оказалась в больнице. Ходила в милицию, подала на развод, съехала в общежитие.