— Вот и не закатывай истерик. Что за чушь — наглость? Ребенка ей сделать — не наглость, а заботиться — вдруг наглость. Олух! — Тася закатила глаза.

Закревский рассмеялся и посмотрел в окно.

Последние пару недель творилось нечто невразумительное. Он упорно ездил к Нике после работы, затаривал ей холодильник, заставлял гулять. Потом приводил домой и отправлялся ночевать к себе. Более того, теперь он стал звонить ей по десять раз на дню, чтобы узнать о самочувствии. Она отвечала сдержанно. Он тоже не позволял себе никаких эмоций. Довольно одной ее оговорки насчет невозможности залететь. Ее медицинскую карту он действительно изучил, пока она мучилась токсикозом в туалете женской консультации, куда он приперся с ней. Хватило.

Об этом не говорили ни слова, но аборт, выкидыш и заключение впечатлили. Во всяком случае, всезнающий интернет выдавал, что шансы забеременеть действительно минимальны. Выводы нарисовались сами собой. Засунуть решение всех проблем подальше и сосредоточиться на двух вещах. На ее здоровье и на ее комфорте. По крайней мере, это она разрешала. Хотя по-прежнему отмалчивалась. Говорили они все так же мало. Вернее, говорил он. Пытался болтать о каких-то мелочах с работы, рассказывать о себе, обсуждать бытовуху. Выходило по-дебильному. Монологами. Но, в конце концов, не прогоняла, и на том спасибо.

Не любила. Ее право. Но в праве на отцовство она ему не отказывала. И это он ценил.

От себя отговаривался словом «потом». Потом, когда она разведется, когда она родит, когда она будет в состоянии хоть что-то решать. Потом. Может быть.

— Этот гребанный развод ее доконает, — отстраненно сказал Закревский. — Мне Вересов выдал, что Каргин будет затягивать до последнего.

— Все когда-нибудь заканчивается. Разведется, если, конечно, не передумает.

Ярослав мрачно хмыкнул и ответил:

— Она мне не сообщала, что думает по этому поводу.

— А ты спрашивал?

— Один раз спрашивал. Проигнорировала. У нее есть потрясающий навык не отвечать на вопросы прямо. В ней великий юрист пропадает.

— Так спроси криво. Господи, Славка, ты решил пионерское детство вспомнить? Что случилось-то? Охренеть! Бросай ты, к черту, эту бабу. Сам на себя перестал быть похож.

Закревский приподнял бровь и усмехнулся:

— То есть чувак, который игнорил тебя и родителей, вел не самый благочестивый образ жизни и оттягивался в собственное удовольствие, тебе нравился больше?

— Не передергивай, — усмехнулась сестра.

— Это я еще про ночные пьяные звонки не напоминаю, — расхохотался Закревский, приставил к уху ладонь и деланно пьяным голосом театрально протянул: — Таааааасечка, ну не дуууууйся… Я тут у баааара какого-то… Не знаю, какого… Таааааась.

Тася откинулась на спинку стула и смотрела исподлобья на брата, скрестив на груди руки.

— И что изменилось? Ну не звонил полтора месяца. Ну еще полтора не позвонишь. А потом позвонишь. Мне! Не ей! Сейчас ты вдруг решил поиграть в семью. Но даже это по-человечески сделать не можешь. Ты, вообще, чего хочешь? Ребенка, жену или вот такое неестественное существование?

Он ответил ей тяжелым взглядом и выпалил:

— Ок. Все понятно. Есть будешь?

— Еще и обиделся, — фыркнула сестра. — Буду есть. Я диетами не увлекаюсь.

— И как ты всегда умудряешься, когда я говорю, например, о гемоглобине, свернуть все на мой образ жизни? — буркнул Ярослав с самым равнодушным выражением лица.

Но не мог не признать про себя, что Тася была права. В чем-то главном.

Он определился. Он еще две недели назад определился, что намерен на Нике жениться. Но основная проблема заключалась в том, что сама Ника все еще терпела его только потому, что он имел счастье сделать ей ребенка. А еще в том, что она молчала. Она, черт бы ее подрал, молчала, молчала и молчала!

Нет, Закревский понимал. Он пока не совершил ничего такого, чтобы она могла ему довериться. И вообще большой вопрос: способна ли она хоть кому-то в жизни довериться? Оно ей надо? Сначала они трахались, потом он решил, что влюбился. Вот так все это выглядит со стороны. Для Таси, например. Но как это должно выглядеть для Ники?

Она не впускала его ни в мысли, ни в душу. Только по вечерам в свою квартиру, в которой жила одна.

Одиозность ее прошлого давала ему некое представление о том, кем она считает мужчин. И его в их числе. Тупо члены. Что там еще? Патологическая зависимость от секса? Чушь! Во всяком случае, не без разбору. Уверена же она была в его отцовстве. И у него не было мысли о том, что это не так. Более того, учитывая, что они вытворяли полтора месяца, никаких сил на кого-то еще точно не оставалось. Иначе мозоли обеспечены. Теперь вообще из дому разве что не палками выгонял. И эта смешная пижама с пчелками. И все еще рыжая.

Черт! Обычная баба. Без которой он просто не может нормально функционировать.

С работы Закревский свинтил пораньше. По дороге заехал в супермаркет, но так и не зашел в него. Зачем? У нее и так полный холодильник. А затем по привычному уже маршруту добрался до дома на Оболони, где жила Ника.

Открыв ему дверь, она поздоровалась и сняла с крючка на стене связку ключей.

— Вот! — протянула их Закревскому. — Ты сегодня раньше.

И вдруг глаза ее округлились, брови взметнулись, а рот приоткрылся.

— Зачем побрился? — наконец, подобрала она слова.

Его рука дернулась к лицу, но замерла на полпути.

Закревский действительно этим утром сбрил усы в нелепом и безудержном порыве соблюдения личной гигиены. Заодно и щетину сбрил. Психанул, короче.

— Достало, — усмехнулся он, забирая ключи из ее ладони и внимательно рассматривая их — будто грамоту за примерное поведение всучила. Потом поднял глаза на нее. — Нравлюсь?

— Ка…

Традиционное «какая разница» так и не слетело с ее губ.

— Нет, — ответила Ника хмуро и поплелась в комнату.

Это было что-то новое. Закревский ломанулся следом, на ходу раздеваясь.

— Чувствуешь себя как?

— Никак, — слабо пожала она плечами и, усевшись в кресло, сняла с паузы видео.

На журнальном столике рядом стояла банка с подтаявшим мороженым и блюдце, на котором лежало несколько кусочков сыра. Судя по их причудливой форме а-ля «лодочка», они лежали давно. Оценив открывшийся его черному взору натюрморт, Закревский поморщился. Но сдаваться не собирался.

— Пошли сегодня ужинать куда-нибудь, а?

— Зачем? — Вероника снова демонстративно остановила фильм и подняла на него глаза. — Закажи себе пиццу и поужинай.

— Ну, во-первых, мы пойдем пешком. А значит, погуляем. Во-вторых, ты сто лет никуда не выбиралась по-человечески. И в-третьих, поешь хоть нормально.

— Я что, по-твоему, кошачьим кормом питаюсь? — пробурчала Ника, но все-таки поднялась из кресла и подошла к шкафу.

Закревский окинул многозначительным взглядом столик. И изрек:

— Хуже. В кошачьем жиры, белки и витамины сбалансированы.

— А мороженое — это вкусно, — ворчала Ника, стягивая с себя пижаму. Сегодня была любимая — с влюбленными жирафами, бледно-зеленая.

Закревский глотнул, не в состоянии ни отвернуться, ни просто оторвать взгляд от ее тела, освобождаемого от одежды. Как наваждение. Ее волосы рассыпались вдоль молочно-белой спины. Он точно помнил, что под лопаткой у нее была небольшая, но яркая родинка. Волосы ее закрыли. А ему безумно хотелось прикоснуться к ней.

— Есть много других вкусных вещей, — не понимая, что говорит, произнес Ярослав.

— Какие? — обернулась к нему Ника.

«Я бы тебе объяснил!» — мысленно простонал Закревский, рассматривая ее грудь. Но вслух буркнул:

— Мясо.

Ника резко кивнула. Она неожиданно остро почувствовала свою наготу перед ним. Стало нестерпимо стыдно.

— Отвернись, — выдохнула она.

Быстро нацепила на себя свитер под самое горло. И выдернув из шкафа первые попавшиеся брюки, выскочила из комнаты.

— С каких это пор ты меня стесняешься? — вдруг крикнул Закревский, так и оставшись стоять на месте.