В своё время электрификация обошла село стороной, но лампочки Ильича в домах были. На подъезде к селу я не увидел линий электропередач - лишь несколько столбов вдоль улицы.

Борис внёс ясность:

- В клубе дизель-генератор стоит. Солярку завозят один раз в месяц― приходится экономить. Я включаю его три раза в неделю по будням - по три часа в сутки, по субботам - с семи вечера и до полуночи, и ещё, если вдруг кто-то умрёт.

"Ага, это чтобы точно знать: жив или все же нет", ― смекнул я.

― Я тут присмотрел одну. Молодая. Её деда сослали сюда после войны. Жену он себе здесь нашёл из местных. Как и я. Вечером на танцах покажу ― уникальный экземпляр!

― Хорошо, посмотрим, ― согласился я и почувствовал себя ведущим на аукционе по распродаже редких животных. ― А ты единственный претендент?

― Обиж-а-а-а-ешь, ― протянул Борис, ― я всё-таки завклубом.

Вечером на танцах представилась возможность оценить выбранную невесту. Она оказалась стройна, черна, красива, и имя такое же "округлое", как и её формы. Я поднял вверх большой палец: четвёртый номер ― удовольствие на все времена. Пусть себе женится. Одобрено.

Ночью спать не пришлось. Я проснулся от яркого света. Часы показывали три часа тридцать минут.

Провожая меня утром, Боря сообщил о своём решении:

― Через месяц в сельсовете зарегистрируемся. Спасибо за Орысю. Рад, что тебе она тоже понравилась.

― Мне-то что ― тебе жить. Кстати, где обитать будете?

― Бабка моей невесты умерла сегодня ночью ― теперь весь дом свободный. Туда и переселюсь.

В это село со смешным названием Могоша я больше не приезжал. Зачем? Борис нашёл там свою очередную мечту и "реализовал" её. Как долго приятель продержится, и что мне до чужой мечты? Свою мечту я должен найти сам.

Я в офисе и снова пишу. На улице весна, и у меня новый всплеск писательского зуда. Отклики на эссе не дают покоя, они как катализатор этого зуда. Дома не пишется, в моей квартире нет Пегасика. Пегасик ― маленькая статуэтка в виде коня с крыльями, который стоит у меня на столе. Мордой он повернут к входу и подмигивает клиентам, подвешивая "орденов": мол, не бойтесь, вы под защитой самого отзывчивого, немного ленивого, иногда умного, иногда нет, но в целом компетентного адвоката. Пегасик мне нравится, у него внимательный взгляд, которым он таращится на хозяина. Когда случаются затруднения со стилем, я поворачиваю Пегасика к себе лицом - его взгляд становится насмешливым, и нужные слова всплывают сами собой. Результат не заставляет себя ждать: мои жалобы и ходатайства становятся похожими на законопроекты об очередной судебной реформе. Я так увлечён, что звонок на сотовый с неизвестного номера раздражает, он сбивает с нужной мысли, сюжет обрывается на самой интересной. Потом долго буду вспоминать, какая мысль должна быть следующей. Кому я понадобился? Сегодня воскресенье.

― Слушаю, ― отвечаю на звонок.

― Мне нужен адвокат. Моего мужа задержали за взятку, ― раздаётся в трубке женский голос. ― Вы можете приехать? Но это по уголовному делу.

Ясно! Именно такими делами мы и занимаемся.

― Вы в каком отделении полиции? ― интересуюсь. ― Уже еду.

Звонок позвал в дорогу. Процесс "сбора" взяток, аки у пчёл мёда, не прекращается и в выходные, и я с сожалением бросаю начатое эссе.

... Как там Боря в своей Могоше? Часто ли по ночам включает свет? Тот ещё придурок! Что он забыл в этом медвежьем углу? Кстати, о придурках: что-то давненько они не приходили. Оно, конечно, и, слава Богу, но жизнь без них немного скучна. Я не согласен с Витькой Ромашко насчёт адвокатов: писатели ― вот кто настоящие слуги дьявола! Но, как говорится, стоит только подумать...

Женщина вошла нерешительно, из двери показалась только её голова. Осмотрела глазами кабинет и молча уставилась на меня. Немного помолчав, робко спросила:

― К вам можно?

― Входите, не стойте в дверях.

― Здравствуйте, ― вошла она уже вся целиком, уже уверенно. Медленно проследовала ко мне и встала возле стола.

― Я дочь репрессированных родителей, мне шестьдесят семь. Родителей арестовали, а меня отправили в детдом. Мы жили в квартире, её отняли у нас. ― И женщина назвала дом сталинской постройки в исторической части города, известный в городе как генеральский. Знакомая директриса-риелторша говорила, что там двухуровневые квартиры и четырёхметровые потолки.

― Когда я выросла, ― продолжила она, ― то стала собирать справки. Меня поставили на очередь. Родителей реабилитировали.

Я не знал, как ей можно помочь ― она подсказала сама:

― Я уже была у семи адвокатов ― никто не помогает.

― А у кого конкретно? ― спросил я, решив позвонить кому-то из них. Дело было с судебной перспективой. Закон обязывает обеспечивать жильём детей незаконно репрессированных лиц, впоследствии реабилитированных. Спрашиваю, к кому обращалась, набираю в лёгкие воздуха и набираю нужный номер:

― Слушай, к тебе такая-то приходила?

― А, реабилитированная? Да её уже все адвокаты знают. Она по кругу ходит. Она жила когда-то в генеральском доме, я видел документы. Больная она, понимаешь? Она лично показывала мне справку, а там диагноз конкретный: паранойя. Я узнавал, её поставили на очередь несколько лет назад. Короче, у неё на руках бумага с ответом, что в этом году квартиру ей предоставят. Но она конкретно в свой дом хочет, в генеральский. Понимаешь?

Понимаю, что опять купился, и генеральский дом тому причиной. Я бы тоже хотел жить в таком, может, в нём моя мечта бы, наконец, успокоилась и тихо пускала от счастья пузыри в подушку. Я только не хочу ходить по инстанциям со справкой на руках с диагнозом "Паранойя"...

― Я непризнанная потерпевшая. Мне нужен грамотный и честный адвокат, ― женщина с густо накрашенными почти чёрной помадой губами произнесла это с вызовом, как будто потерпевшей не признаю её я.

Та-а-а-к. Что-то новенькое. Даже самому стало интересно, по каким именно признакам догадался, что это вариант "реабилитированной".

― Слушаю, ― начал я, как всегда, с дежурной фразы, ― какое дело у вас?

Надо было отправить её сразу уже упомянутым профессиональным приёмом. Этот приём я давно отработал, и сбоев он никогда не давал. Успокойся, читатель: не хуком и не в нокаут, а тем самым ― задранным ценником. Но я уже спросил про дело, позвонив по телефону. Это была ошибка, за которую пришлось расплачиваться сорокаминутной потерей времени, пока женщина скороговоркой, без остановки, как будто боясь, что её могут прервать, рассказывала про своего участкового уполномоченного, который, по её словам, сфальсифицировал административный протокол, подделав её подпись, и отправил этот протокол в суд. Сосед-подлец, к тому же судимый за подделку водительских прав, научил участкового подделывать документы, что для неё ничуть не лучше грабежа и даже опаснее убийства. Когда сосед оскорбил её, она вызвала участкового, а тот составил протокол на неё, а не на соседа, потому что тот ― его друг, и они с ним вась-вась. Судьи женщину оправдали, но уголовного дела никто возбуждать не хочет, и её кормят отписками. А участковый уполномоченный, этот прощелыга, разгуливает на свободе, в то время как должен сидеть в тюрьме, но он со всеми следователями тоже вась-вась ― одним словом, рука руку моет. И длится эта история уже три года.

― В отношении меня совершён должностной подлог, мои права грубо нарушены, но потерпевшей меня никто признавать не желает, ― говорит женщина.

Как мог, объяснил ей, что сначала надо возбудить уголовное дело.

― Вот именно, ― соглашается она. ― Я и говорю, что я непризнанная потерпевшая.

― Вы работаете? ― интересуюсь.

― Нет, на пенсии. Я хочу, чтобы меня признали потерпевшей.

― Живёте одна?

― С мужем и дочерью. Был зять, но он ушёл, сказав, что ему у нас тесно. Но у меня большая квартира: четырёхкомнатная. Наверное, он не выдержал травли со стороны соседа и участкового. Теперь мы с мужем ― в одной комнате, а дочь ― в другой. А две комнаты свободны.