Весь вечер я выворачивался из кожи вон ― не ронять же марку! Вспомнилось всё: анекдоты с бородой и без, прикольные и тупые, солдатские пошлые и интеллигентные с намёком, истории, байки, остроты. На меня что-то нашло. Это было нервное. От мысли, чем придётся заниматься ночью, мне стало дико весело, до икоты. Два раза по спине меня похлопала подружка Бориса. Она испугалась, что в её квартире могут найти мой труп. Кажется, она всё поняла. "Моя" принесла мне кружку воды. Но только после того, как Борис стукнул меня кулаком по спине, меня отпустило. А тут и ночь подоспела. Комнат в квартире было две: по одной на каждую пару. В свою комнату мы зашли молча, не включая свет. Той ночью до меня дошёл истинный смысл поговорки "Ночью все кошки серы". Наощупь моя подружка оказалась вполне употребима. Надо было действовать. Навалившись на предложенное мне тело, которое отозвалось тотчас, осторожно начал и тут же провалился во что-то мокрое. Ночью идёт всё, что шевелится, - молодость! Какие там предрассудки и переборчивость! Утром получил благодарность. Жанна - кажется, так её звали - уже не спала и ждала, когда я проснусь.
Когда я разлепил глаза - медленно, по одному - она тихо сказала: "Спасибо, меня уже восемь лет никто не е...". Лучше бы она промолчала - проснулся вмиг, как кипятком ошпаренный. Я встал с кровати с чувством отвращения и жалости к ней вперемежку. Будто, выходя из церкви, подал нищему копеечку, а тот в знак благодарности обслюнявил мне руку, которую я не успел отдёрнуть. Вот и жахай потом некрасивых баб. Так и импотентом стать можно. Одно успокаивает - "копеечку" у неё никто не отберёт.
Одевались мы так же молча, как и делали свои ночные дела. Борис уже сидел с хозяйкой на кухне, весело о чём-то с ней щебеча. Я быстро проскользнул в ванную: только для того, чтобы вытереть полотенцем руку. И так же быстро вышел. Уходя, что-то буркнул, прикинувшись ещё не протрезвевшим, и покинул это гнездо разврата. Жанну я больше никогда не видел, хотя в этом "гнезде" стал частым гостем на два года: "гнездо" облюбовал Борис, женившись на его хозяйке.
Хозяйка - Кира, двадцати восьми лет, - была само воплощение чистоты. Невероятно, но у них с Борисом в ту ночь ничего не случилось. Приятель тщательно скрывал свой конфуз - единственный в жизни. "У неё пунктик: аккуратность в любви и в документах. Она чистоту любит", - оправдывал он уже после развода с Кирой свою тогдашнюю неудачу.
Борис женился на ней через месяц. Утром следующего дня после первой ночи-встречи сделал ей предложение, в обед подали заявление в ЗАГС, а через месяц приятель жил в новом "гнезде". Жить ему было негде, наследство ещё не подоспело. На тот момент местом его обитания являлась общага коридорного типа с общим туалетом и умывальником в конце коридора. Через два месяца Борис известил меня, что его жена понесла.
- Приди поздравить, - пригласил он.
Я приглашение принял. От всех других потом вежливо отказывался. Я пришёл, поздравил, принял участие в совместной трапезе по случаю столь знаменательного события и после сытного обеда выслушал шутку хозяйки, связанную именно с сытным обедом: чересчур наполненный желудок всегда вызывает ассоциации - как и плод, он давит на диафрагму. Она пошутила, что типа скоро родит. После этого обед мой быстро закончился, хотя оставался ещё компот. Компот мог обернуться двойней - я бы не выдержал. Борис не смог скрыть неловкость, а я - желание съязвить: "Ну, иди, пользуйся, ты же всегда хотел беременную". Правда, тут же отодвинулся на безопасное расстояние - в школьной футбольной команде мой приятель был правым крайним и мог с ноги заехать так, что мало бы мне не показалось, а потом бы добавил своего фирменного джеба.
- Нет, ну ты представь: стирки три раза в неделю, - жаловался он на предмет того, что не успевала высохнуть только что выстиранная партия домашнего тряпья, как в стиральную машину загружалась заранее приготовленная следующая.
Хотя остроты готовились слететь с языка, шутить я поостерёгся, потому что к шуткам Борис относился со всей серьёзностью. На его примере я понял, чего не захочу никогда. Я тогда посочувствовал Борису: стирки три раза в неделю вызывали у меня именно сочувствие, и ничего другого...
Решаясь жениться, Борька сразу обдумывал, как он будет разводиться, если жена окажется слишком осторожной и на его просьбы родить станет долго и нудно высказывать ему, что сначала надо поднять материальный уровень. Так было и с первым браком, отмеченным прерванной беременностью супруги, и с последующими. Первая матримония плавно свернулась через два года, и Борис снова пришёл на родной судостроительный, откуда уходил в двухкомнатную с отдельным туалетом. Снова знакомая комендантша заселила его в ту же холостяцкую келью на четыре койки. Две койки приятель делил с молодым парнем, только что отслужившим срочную, остальные две были свободны.
Борис уломал комендантшу, чтобы та никого не подселяла, и на двух запасных удобно располагались я и гости женского пола. В этой комнате нами было выпито цистерна водки, сто бочек пива, и бутылка ликёра "Аdvokaat". Водка ― разная: хорошая и плохая, дорогая и не очень. Пиво - почти всегда одно и то же, и всегда свежее: из местного кафе напротив общаги. И только ликёр оказался полным дерьмом, тягучим и сладким, как сгущённое молоко, смешанное со спиртом. Он был похож на вязкую биологическую кашицу - такую, какая бывает после очень длительного мужского воздержания. Одной бутылки "Аdvokaata" хватило, чтобы навсегда исключить этот ликёр из нашего алкогольного меню.
Поиски отдельной квартиры Борис не прекращал ни на день. А кто ищет, тот найдёт, - известно. Очередную мечту Борис нашёл в таёжном селе. Я долго отказывался от приглашения навестить его, но он надоел мне звонками, благо они были у него бесплатные, и приехал. "Харлей"21 благополучно домчал меня до этого села. Там жили сплошь соотечественники Бориса, а ещё царили скука и безработица и, как следствие, безделье и пьянство. Молодые девчонки поголовно сожительствовали с пенсионерами, потому что те были единственные, кто имел стабильный источник финансирования девчоночьих ласк.
Местная детвора - семь-восемь мальчишек - бежала за мной по центральной и единственной улице, пока я медленно катил к добротному дому - сельскому клубу, где меня поджидал Борис. Ватага встретила меня ещё на въезде в село и с возбужденными криками сопровождала до места парковки возле клуба. Кто-то из этой стайки оторвал таки с моего "Fat boy"22 никелированную табличку с названием (понравились крылышки). Борис сказал, что знает, кто это сделал: бегает тут, мол, один с молотком и стамеской, у него не все дома, он умственно отсталый. "Я знаю таких", - сказал я, уточнив, что в Европе этих детей называют детьми весёлого ужина. Борис ответил, что здесь такие ужины каждый день, и посоветовал, чтобы я присмотрел за своим мотоциклом. "Твой мотоцикл, - объяснил приятель, - для местных детей всё равно что инопланетный корабль, приземлившийся среди африканских бушменов". Я почувствовал себя цирковым львом Бонифацием, приехавшим на каникулы, и со страхом ожидал, что мне придётся развлекать местную детвору.
- Организую землячество. Там много наших, - сказал Борис.
Сказал - сделал. Землячество было создано из бывших переселенцев, поселенцев и ссыльных. Клуб совмещал в себе не только культурную, но и административную власть, скромно ютившуюся в пристройке сбоку, и потому на фасаде висели две таблички. На одной, чёрного цвета, подчеркнуто строго значилось: "Глава поселкового совета". На второй, красной, - "Общество российско-украинской дружбы". Наличие в селе представителей братского народа дублировалось большими зелёными буквами, вырезанными из дерева и прибитыми над крыльцом: "Украинское землячество". Клуб состоял из просторного фойе с небольшим закутком в конце зала, где жил Борис. На одной стене висели новогодние гирлянды, зажигавшиеся один раз в году, на другой - какой-то мудрёный телефонный аппарат, обеспечивавший связь с внешним миром, в том числе, и междугороднюю, которую Боря продавал по установленной им самим таксе. Фойе одновременно было и сценой. Днём на ней певческий коллектив женщин далеко забальзаковского возраста, опять же, организованный энтузиастом-завклубом, "спевал" на "ридной мове" и причудливом диалекте, похожем на смесь волжского оканья и ростовского гыканья, "Червону Руту" и "Пчёлушку", а вечером фойе служило танцплощадкой, на которой устраивались дискотеки. Раз в неделю, по субботам, на них отплясывало человек двадцать женского пола - от тринадцати до сорока. Где-то среди этой двадцатки Борис и нашёл себе вторую жену.
