Син Чен вздохнула задумчиво; муравей на её руке, упёршись лапками в выпирающую зеленоватую вену, замер.

‒ Дом Тянь Ся передала государству, ‒ сказала Син Чен, ‒ а наша компания в лице директора, Вана Юпина, выкупила его и взялась поддерживать тут порядок и развивать инфраструктуру. Летом здесь бывает, надо сказать, многолюдно… Да, кстати. Около пятнадцати лет назад Тянь Ся парализовало. Банальный инсульт. Она может говорить, правда, не очень чётко, и сохраняет светлый разум, но лишена самостоятельности передвижения, так что в наши обязанности входит ещё и труд сиделок. Впрочем, Тянь Ся не доставляет проблем. Несмотря на её главный недуг, у неё отменное здоровье. От постоянной врачебной помощи она отказалась и, к счастью, врача нам приходится вызывать сюда не часто, но каждый раз это маленькое приключение… С 2001 года она безвыездно живёт здесь. Так она решила сама. У неё проплачены деньги за проживание в комнате наверху на тридцать лет вперёд, и она не хочет съезжать.

Син Чен замолчала, но возникшую паузу никто не пожелал заполнить, и она заговорила опять:

‒ Мы давно интересовались этим домом, проводили кое-какие наблюдения, но конкретных результатов получить не могли. Кое-что нам помогли понять тибетские монахи, как-то гостившие здесь. В частности, рецепт чая с линьчжи – это они нам его оставили. Они же обратили наше внимание на то, что странная постоялица тут не случайно. Это мы и раньше, конечно, подозревали, но не могли понять, в чём тут соль. Монахи с ней побеседовали, потом пригласили нас. Распознать, что она говорит, – большой труд, но мы преуспели. Понимаешь, Аньпин, у неё дар – она чувствует пульсацию силового поля, хотя не является ни поэтом, ни художником, ни… пьяницей, это уж точно. Таблетки и капельницы если и влияют на её восприятие, то не сильно. Чай с линьчжи иногда влияет, иногда нет. Она способна предсказывать изменения в силовом поле, предвидит, когда оно будет не в духе. Её предсказания ещё менее точны, чем прогноз погоды в интернете, но это всё, что у нас есть. Иногда она ошибается. Иногда нет. Мы просто фиксируем то, что она нам говорит, и пытаемся увидеть закономерности. Иногда видим. Иногда… ну, ты понимаешь. Хотя, вижу я по выражению твоего лица, мало что ты понимаешь.

Син Чен улыбнулась уголками губ и, заметив наконец муравья, подставила ему ноготь большого пальца и бережно стряхнула насекомое в горшок с куцым, потемневшим от холода, саговником.

‒ Для нас это всё тоже очень неоднозначно, ‒ пожала она плечами. ‒ Одним словом, Тянь Ся – это наш «прибор»; она добровольно согласилась сотрудничать с нами и понимает свою уникальность. После того как её парализовало, негативное воздействие поля на её организм сошло на нет, она избавлена от мигреней, но не от страха. Иногда ей по-настоящему страшно. Доходит до того, что мы сутками сидим в её комнате и стараемся её успокоить, а это выматывает. Мне не доставляет больших неудобств мыть её и ухаживать за ней – спасибо мужчинам, они свалили на меня всю чёрную работу, хотя и помогают, когда я на них гаркну… Но часы её безумий… это ужасно. Самое удивительное, она сама предсказывает, когда её настигнет очередной приступ, так что мы готовимся заранее. Эти предсказания точны как часы, но в них нет никакой последовательности. Почему она так чувствительна? Одному небу известно. Ходят слухи, в прошлом она увлекалась разного рода эзотерическими учениями, читала очень специфичную литературу и пробовала заниматься колдовством. Такие увлечения не проходят бесследно.

Син Чен сделала большой глоток чая, разом осушив миниатюрную чашечку. На дне блеснула красная рыбка с отбитым хвостиком, и я подумал, что из этой самой чашечки пил сам сегодня утром.

Я сказал:

‒ Если отвлечься от очевидной фантастичности того, о чём вы говорите, я вам верю. Просто принять всё это довольно сложно, дайте мне время. Мне относительно ясна причина вашего нахождения здесь. Но я? Для чего вы с такой готовностью рассказываете всё это мне? Вы говорите обо всех этих вещах, а сами про меня мало что знаете…

Меня прервал Хуршид:

‒ Мы знаем о тебе достаточно. И не из каких-то таинственных источников, ‒ мягким движением он положил свою смуглую руку рядом с моей. ‒ Не с гор спустились, можем разбираться в людях. Мы отвечаем на те вопросы, которые ты нам задаёшь, ничего больше. Реагируем только на твой интерес. И ещё мы знаем, что оказался ты здесь не случайно…

‒ Конечно, меня же Манфу пригласил.

‒ Да, Манфу, – величественно кивнул Хуршид. Я до сих пор не привык к произношению иранца, и невольно склонил голову в его сторону, сосредоточившись на растянутых и напевных словах. – Но если бы тебе не было суждено сюда добраться, ты бы и не пришёл. Нашлась бы куча причин, препятствий. Ты же не встретил ни одной. Зимой здесь не бывает случайных людей. Я в течение пяти лет приезжаю сюда зимой, хотя не в восторге от местного климата. Китайцы живут тут почти безвылазно вот уже десять с лишним лет, это дело их жизни. Манфу – вольный стрелок, он приезжает ненадолго, но у него хорошие связи в интеллектуальных кругах, он – наш проводник в мир науки. И за это время… сколько тут было людей! Как много их летом – для меня это невыносимо. Но зимой… зимой людей мало, но нет случайных. Все либо сами приходят за тем, что им нужно, либо Аллах приводит их. Так хочет Аллах, так хочет силовой поток! Вот и тибетские монахи пришли, как я знаю, тоже зимой. И пришли сами, никто их не звал.

Манфу, увидев сомнение на моём лице, бархатным голосом произнёс:

‒ Не думай, пожалуйста, что у нас в отношении тебя есть какие-то тайные цели. Если тебе не по нраву наша компания, ты в любой момент можешь уйти. Для нас ты – иноземный гость, мы тебе рады. Но у нас тут особый уклад, много необычного, так что относись проще. В конце концов, это же приключение, не этого ли ты хотел? Хах!

Я внезапно осознал, что разлад в моей голове прошёл, мурашки перестали бегать по затылку, я почувствовал, что принимаю наличествующую реальность в её полноте. Потому что реальность перестала казаться мне чем-то действительно реальным. Так бывает, когда из зимней России на самолёте перемещаешься в тропическую зону, видишь море и пальмы. Море и пальмы реальны, но для тебя всё это оказывается какой-то сказкой, петлёй времени. Потом ты летишь назад и возвращаешь себе чувство реальности, но летний мир продолжает казаться небывалым, волшебным миражом. Так ощутил я себя и в тот момент, в том доме в горах, в окружении своих новых друзей. Их жизнь была сродни тропической зоне для северянина. В конечном счёте, мне некуда было торопиться, а здесь царила такая тишина, такое спокойствие… Несмотря на всю странность этого места, уходить не хотелось.

Я сказал:

‒ Не поймите меня неправильно. Я благодарен вам и счастлив находиться здесь. Вы все немного сумасшедшие, но мне интересно с вами. Я не привык быть в обществе философов, это новый опыт, пожалуй. И с вами, конечно, куда интереснее, чем среди моих коллег с их чертежами и беседами о деньгах, толстых жёнах и плохой погоде.

‒ Мы не философы, – сверкнула улыбкой Син Чен. – В каком-то смысле, мы все тут – люди искусства, хотя и не особо талантливые. Но в детстве нам внушили родители, учителя, друзья, что у нас есть какой-то талант, и мы поверили им. Так часто бывает. Ты вырастаешь и понимаешь, что твой талант ничего не стоит, вокруг множество куда более одарённых людей… В какой-то момент приходит разочарование, потом смирение. Ты просто занимаешься тем, что умеешь, и не задаёшь лишних вопросов. Но это место… это мечта для людей, чей талант не получил развития. В определённые моменты влияние поля усиливает твои способности и ты, кажется, становишься кем-то другим. У нас всех здесь есть творческие увлечения, которые мы не можем реализовать в обычной жизни. Я увлекаюсь живописью, Чуань Дзон играет на семиструнном гуцине и сочиняет музыку, Хуршид пишет стихи, Манфу – поклонник каллиграфии. Не то чтобы мы хотели прославиться, нам дорог сам момент творчества. Пока что все наши труды хранятся здесь, а этом доме… Если хочешь, могу тебе показать мои полотна.